Прежде Долгомостьев избегал видасмерти -- и почти всегдауспешно, разве что в Ленинграде, с этим маленьким рыжим психом, не повезло, -- но смерть все-таки подкараулила, засталаврасплох в темном купе ЫЭстонииы, явилась, можно сказать, курносый нос к носу, и вот: Вечности вдруг захотелось Долгомостьеву, вечного существования, то есть вещей даже для него, либерала, очевидно несерьезных и реакционных, которые с детстваслишком прочно связывались в мозгу с идеализмом и религией (всегдапредставляемой в виде злобных, грязных, нездоровых церковных старух).
Невнятные эти шастанья привели Долгомостьеваоднажды и в Нымме, в район, где жилаю где раньше жилаРээт, наулицу Tдhe, улицу Звезды. У ее началастояларусская деревянная церковь, но тудаДолгомостьев как не заходил никогда, так, не сумев побороть предубеждение, не зашел и теперь. Глядя наодно-двухэтажные коттеджи Нымме, Долгомостьев вспомнил: Рээт рассказывала, что строили их преимущественно в начале пятидесятых, строил не город, абудущие владельцы, и сейчас, по прошествии тридцати лет, то к одному, то к другому из коттеджей подкатывает с визгом Ыскораяы: инфаркт, инфаркт, инфаркт, -хозяеварасплачиваются засобственность, застрасть к комфорту. Естественно -домики эти поставили своими руками, в свободное от заработков время. Надорвались. Тогдаказалось: ничего, молодые, сдюжим, -- и вот: кому пятьдесят, кому пятьдесят пятью Всего двамесяцаназад, когдаРээт говорилаоб этом Долгомостьеву, пятьдесят или пятьдесят пять казались ему несбыточно далеким возрастом, асегодняю
Выы йыыщьиитьее чтоо-ньиибуудь? Ваам поомоочь? услышал Долгомостьев рядом и обернулся. Aitдh, ответил. Tдnan. Спа-си-бо. Я просто так, гуляю, спасибо. Къаапиитъаан Урмас Кукк, козырнул предлагавший непрошеную помощь милиционер. Долгомостьев и сам видел, что это капитан Кукк, зачем только акцент такой наигрывать?! Послушайте, капитан, давайте-каначистоту! взвился Долгомостьев. Что мы с вами, какю я не знаю кто?! Я ведь прекрасно понимаю, почему выслеживать меня послали именно вас, почему вы даже не удосужились снять форму! У вас нету улик, и вы хотите довести меня, чтобы я сам признался, сам прыгнул вам в руки? Так вот: не дождетесь! И Долгомостьев подкрепил последнюю сентенцию довольно неприличным жестом. Делайте ваше дело, аменя сотрудничать не заставляйте! И старух нечего подсовывать -- нажалость бить! (Долгомостьеву четверть часаназад встретилась пожилая женщинав черном и показалось -- хоть никогдав жизни не видел ни ее, ни ее фотографий, -- что это мать Рээт.) Так вести себя нечестно, неспортивно! Капитан холодно наблюдал задолгомостьевской истерикой, акогдатастихла, вежливо, раздельно произнес: йааваас ньее выысльеежьииваайуу и вьиижуу впьеервыыее. Ии ньее даавъаал ньиикъаакъиих поовоодоов длйааооскъоорбльееньиий. Йээсльии выы ньеездоороовыы -- йыыдьиитьее доомоой иилии в боольньиицуу, и удалился.
А вдруг и в самом деле? поразился Долгомостьев, не выслеживал его капитан и видит впервые? Ну да, ачто? Очень даже натурально! Это не он был тогдав Ленинграде; и в Москве, наКрасной площади -- тоже не он и не тот, ленинградский! Но как только раньше не пришлаДолгомостьеву в голову этаяснейшая, логичнейшая мысль?! Тут и к бабке ходить не надо: просто капитанов Кукков трое! Трое как три капли воды друг надругапохожих близнецов, каздалевский, -тройняшек! Один в Ленинграде, другой в Москве, третий вот здесь, в Таллине! Чего ж тут невероятного?! Скажем, отец их был старым убежденным полицейским буржуазной Эстонии, а, когдавернулись русские, перед тем, как застрелиться, завещал сыновьям столь же честно служить новому государству, сколь честно сам служил старому, ибо, в конечном счете, строй приходит и строй уходит, аГосударство, как воплощение идеи благоустроенности, взаимной безопасности и порядка, пребудет вечно! Вот ведь как все, каздалевский, понятно, как все элементарно! И вполне естественно, что московский капитан Кукк не мог помнить встречи, которая случилась у Долгомостьевас ленинградским капитаном Кукком, атот, в свою очередь, не мог знать о встрече Долгомостьевас московским капитаном Кукком, ауж если заводить речь про капитанаКуккаталлинского, так тот и подавно об отношениях Долгомостьевас капитанами Кукками московским и ленинградским не подозревает: вряд ли ведь, чтоб Долгомостьев стал объектом родственной переписки семьи Кукков, и акцент у таллинского получается тогдавовсе не наигранный, асамый что ни наесть врожденный.
Впрочем (облегчение оказалось фиктивным), это еще не значит, что таллинский капитан Кукк действительно встретился с Долгомостьевым впервые. Кто как не он был тем самым милиционером, который поздно вечером поджидал в тени, у подъезда, когдаДолгомостьев с Рээт возвращались из кино? Долгомостьев стоял в сторонке, амилиционер минут десять толковал о чем-то по-эстонски с Рээт. Онаобъяснилапотом, что это так, не важно, что это участковый уточнял какие-то детали относительно какого-то соседа. Сейчас Долгомостьевакак молнией озарило, он понял, о чем Кукк разговаривал с Рээт: милиционер, сам в Рээт влюбленный (вот, каздалевский, в чем штука!), ревниво требовал у нее объяснений по поводу Долгомостьева. А онаю Она, вероятно, лгала, что у нее с Долгомостьевым интернациональная дружба, несерьезно и ненадолго (что ненадолго, получается, не лгала), и умолялакапитана, чтоб тот Долгомостьеване бил и не увечил, взамен обещая выйти со временем занего, закапитана, замуж. Рээт Кукк. Не исключено, что в ответ честный милиционер возмущенно оскорбился, сказал, что безопасность Государстваи Честь Мундира(который он никогда -- в фигуральном, конечно, смысле -- не снимал и не снимет) никак не позволяют ему употребить в личных целях служебное положение и тем более бить и увечить, но заобещание выйти замуж уцепился обеими руками.
М-да, фактор Куккаявно недоучитывался Долгомостьевым и там, в Москве, при сочинении внутреннего монологаРээт, и в поезде, при разговоре с нею, но сейчас -- лучше поздно, чем никогда! -- пересмотрев заново уже не в немом варианте, ав сопровождении синхронной фонограммы старую ночную сцену, Долгомостьев многое в поведении покойной любовницы увидел в другом ракурсе и по-другому оценил. Во-от, каздалевский, почему онатак рвалась в Таллин, во-от почему наКрасную площадь не пришла, апотом, в поезде, и оттолкнулаДолгомостьева. Рээт, оказывается, Долгомостьеваочень любила, больше чем себя, больше, можно сказать, жизни и, естественно, боялась, что милиционер побьет его и изувечит, не сдержит слово. И, чтобы спасти, каздалевский, возлюбленного (такие случаи неоднократно отражены в мировой литературе), готовабылавыйти запостылого! И никакой Велло тут не при чем!
Ну что жю С Рээт все понятно. Теперь пришлапораразобраться и с самим милиционером.
Итак, таллинский капитан Кукк по имени Урмас, как он сам представился. Вдовец. Отец десятилетней дочери. Служит в Нымме участковым. Собирается жениться наРээт. Он знает о ней многое, почти все, может быть, даже больше, чем Долгомостьев: и анкетные данные, и про работу, и про квартиру, и про первого мужа, и про бесплодие, и, конечно, про Велло. (Про какого такого Велло? удивился Долгомостьев собственной мысли. Мы ж, каздалевский, выяснили, что Велло не существует!) Кукк по всей форме делает Рээт предложение, попросив подумать как следует и не отказывать сразу, априурочить ответ ко времени, когдав кармане кукковакителя окажется давно обещанный ордер натрехкомнатную в Ыйсмяэ. Велло капитан серьезным соперником не признаёт, понимая, что жениться наРээт соберется тот вряд ли, хотел бы -- давно б уж женился, -- надо только дать ей достаточно времени это осознать. Тем не менее, когдадо Куккаслучайно доходят кое-какие сведения о противоправной деятельности Велло (иностранцы, джинсы, валюта, даи в конторе у себя, где служит юристом, приворовывает мало-помалу), капитан испытывает тяжелое перенапряжение души, вызванное классическим, каздалевский, конфликтом между долгом и чувством. Действительно: долг повелевает сообщить компрометирующие Велло сведения в прокуратуру, чувство же совести пытается поступок сей запретить, ибо усматривает в нем бесчестную попытку устранить соперника. Однако, долг, оцененный как Высшая Совесть, в конце концов одерживает верх, но обстоятельстваизбавляют капитанаот дальнейших переживаний и угрызений: в прокуратуре, оказывается, и так все о Велло знают, атоварищ в штатском из сопредельного ведомства, поблагодарив капитаназабдительность, настоятельно просит никаких самодеятельных расследований не предпринимать и строжайше, науровне государственной тайны, хранить свои сведения, чтобы раньше времени преступникане спугнуть. Но, едваулаживается неприятный этот внутренний конфликт, рядом с Рээт появляется новый мужчина(московский кинорежиссер Долгомостьев, выясняет капитан).
Рээт едет в отпуск, аспустя три недели, в один и тот же день, получает капитан долгожданный ордер и узнаёт об аресте Велло. Момент (учитывая данное ночью, у подъезда, рээтово обещание) исключительно благоприятный, следует срочно брать быказарога, не дожидаясь, покаэтот русский насытится по горло эстонской экзотикой. То есть, может, спокойнее было бы и вернее как раз дождаться, чтоб насытился, но обидно же, честное слово -- капитан Кукк, хоть и милиционер, тоже ведь человек!
Однако минует расчетный срок возвращения Рээт, уже и отпуск у нее оканчивается, аонавсе не появляется и не появляется в Таллине, и ревнивая тоскаселится в душе капитана: не осталась ли Рээт в Москве со своим кинорежиссером? Но вот и режиссер мелькает где-то в таллинском автобусе, аРээт как не было, так и нету.
И тогдакапитан Урмас Кукк прямо подходит к режиссеру наулице с пустым каким-то вопросом, собираясь завязать разговор и что-нибудь, какую-нибудь информацию о Рээт выудить. Результаты превосходят все ожидания: реакция режиссераоказывается столь бурной и парадоксальной (глупой, идиотской! оценивает Долгомостьев), что капитан тут же едет в министерство и просит у приятеля позволения просмотреть сводки несчастных случаев и нераскрытых убийств запоследние две неделию
Дойдя в воображении до неизбежного этого финала(полуфинала), помертвел Долгомостьев и понял, что срочно следует из Таллиналинять. И если до встречи в Нымме, промучившись ночь полупьяными кошмарами, не находил он в себе сил встать поутру и ехать невесть кудапроводить съемку и часто, придравшись к пустяку, отменял смену или просто отдавал площадку бездарному своему второму, ато и Ивану Васильевичу, адиректор слал в Москву телегу зателегой и устраивал Долгомостьеву ежевечерние скандалы, -- сейчас, подгоняемый ужасом разоблачения, ощутил Долгомостьев что-то вроде творческого подъемаи стал отстреливать засмену по полтораста-двести полезных метров, так что буквально через несколько дней оказалась таллинская натураснятау них почти вся.
Оставался единственный кадр, но для него никак не могло сойтись все необходимое: и столбы с фонарями дневного светадемонтировать, и разрешение от ГАИ получить, и каскадер чтоб свободный, и чистое небо -- для контражурного солнышка. От любого другого кадрас легким сердцем отказался бы Долгомостьев в теперешнем состоянии, но не от этого, во всей картине самого сложного, дорогостоящего, важного, -- кадрадля финала. Не зря же в Москве специально изготовили трамвай: узкоколейный, полуоткрытый, какие ходили в начале века, даи сам Долгомостьев еще в подготовительном прожужжал уши и директору, и Сезанову, и Ивану Васильевичу, и главному своему актеру про этот длинный, насто метров, кусок: непременное солнце контражуром, непременный желтый цвет вагона, аобщее настроение -- ретро (съемкапод монолинзовый объектив, софт-фокус).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Невнятные эти шастанья привели Долгомостьеваоднажды и в Нымме, в район, где жилаю где раньше жилаРээт, наулицу Tдhe, улицу Звезды. У ее началастояларусская деревянная церковь, но тудаДолгомостьев как не заходил никогда, так, не сумев побороть предубеждение, не зашел и теперь. Глядя наодно-двухэтажные коттеджи Нымме, Долгомостьев вспомнил: Рээт рассказывала, что строили их преимущественно в начале пятидесятых, строил не город, абудущие владельцы, и сейчас, по прошествии тридцати лет, то к одному, то к другому из коттеджей подкатывает с визгом Ыскораяы: инфаркт, инфаркт, инфаркт, -хозяеварасплачиваются засобственность, застрасть к комфорту. Естественно -домики эти поставили своими руками, в свободное от заработков время. Надорвались. Тогдаказалось: ничего, молодые, сдюжим, -- и вот: кому пятьдесят, кому пятьдесят пятью Всего двамесяцаназад, когдаРээт говорилаоб этом Долгомостьеву, пятьдесят или пятьдесят пять казались ему несбыточно далеким возрастом, асегодняю
Выы йыыщьиитьее чтоо-ньиибуудь? Ваам поомоочь? услышал Долгомостьев рядом и обернулся. Aitдh, ответил. Tдnan. Спа-си-бо. Я просто так, гуляю, спасибо. Къаапиитъаан Урмас Кукк, козырнул предлагавший непрошеную помощь милиционер. Долгомостьев и сам видел, что это капитан Кукк, зачем только акцент такой наигрывать?! Послушайте, капитан, давайте-каначистоту! взвился Долгомостьев. Что мы с вами, какю я не знаю кто?! Я ведь прекрасно понимаю, почему выслеживать меня послали именно вас, почему вы даже не удосужились снять форму! У вас нету улик, и вы хотите довести меня, чтобы я сам признался, сам прыгнул вам в руки? Так вот: не дождетесь! И Долгомостьев подкрепил последнюю сентенцию довольно неприличным жестом. Делайте ваше дело, аменя сотрудничать не заставляйте! И старух нечего подсовывать -- нажалость бить! (Долгомостьеву четверть часаназад встретилась пожилая женщинав черном и показалось -- хоть никогдав жизни не видел ни ее, ни ее фотографий, -- что это мать Рээт.) Так вести себя нечестно, неспортивно! Капитан холодно наблюдал задолгомостьевской истерикой, акогдатастихла, вежливо, раздельно произнес: йааваас ньее выысльеежьииваайуу и вьиижуу впьеервыыее. Ии ньее даавъаал ньиикъаакъиих поовоодоов длйааооскъоорбльееньиий. Йээсльии выы ньеездоороовыы -- йыыдьиитьее доомоой иилии в боольньиицуу, и удалился.
А вдруг и в самом деле? поразился Долгомостьев, не выслеживал его капитан и видит впервые? Ну да, ачто? Очень даже натурально! Это не он был тогдав Ленинграде; и в Москве, наКрасной площади -- тоже не он и не тот, ленинградский! Но как только раньше не пришлаДолгомостьеву в голову этаяснейшая, логичнейшая мысль?! Тут и к бабке ходить не надо: просто капитанов Кукков трое! Трое как три капли воды друг надругапохожих близнецов, каздалевский, -тройняшек! Один в Ленинграде, другой в Москве, третий вот здесь, в Таллине! Чего ж тут невероятного?! Скажем, отец их был старым убежденным полицейским буржуазной Эстонии, а, когдавернулись русские, перед тем, как застрелиться, завещал сыновьям столь же честно служить новому государству, сколь честно сам служил старому, ибо, в конечном счете, строй приходит и строй уходит, аГосударство, как воплощение идеи благоустроенности, взаимной безопасности и порядка, пребудет вечно! Вот ведь как все, каздалевский, понятно, как все элементарно! И вполне естественно, что московский капитан Кукк не мог помнить встречи, которая случилась у Долгомостьевас ленинградским капитаном Кукком, атот, в свою очередь, не мог знать о встрече Долгомостьевас московским капитаном Кукком, ауж если заводить речь про капитанаКуккаталлинского, так тот и подавно об отношениях Долгомостьевас капитанами Кукками московским и ленинградским не подозревает: вряд ли ведь, чтоб Долгомостьев стал объектом родственной переписки семьи Кукков, и акцент у таллинского получается тогдавовсе не наигранный, асамый что ни наесть врожденный.
Впрочем (облегчение оказалось фиктивным), это еще не значит, что таллинский капитан Кукк действительно встретился с Долгомостьевым впервые. Кто как не он был тем самым милиционером, который поздно вечером поджидал в тени, у подъезда, когдаДолгомостьев с Рээт возвращались из кино? Долгомостьев стоял в сторонке, амилиционер минут десять толковал о чем-то по-эстонски с Рээт. Онаобъяснилапотом, что это так, не важно, что это участковый уточнял какие-то детали относительно какого-то соседа. Сейчас Долгомостьевакак молнией озарило, он понял, о чем Кукк разговаривал с Рээт: милиционер, сам в Рээт влюбленный (вот, каздалевский, в чем штука!), ревниво требовал у нее объяснений по поводу Долгомостьева. А онаю Она, вероятно, лгала, что у нее с Долгомостьевым интернациональная дружба, несерьезно и ненадолго (что ненадолго, получается, не лгала), и умолялакапитана, чтоб тот Долгомостьеване бил и не увечил, взамен обещая выйти со временем занего, закапитана, замуж. Рээт Кукк. Не исключено, что в ответ честный милиционер возмущенно оскорбился, сказал, что безопасность Государстваи Честь Мундира(который он никогда -- в фигуральном, конечно, смысле -- не снимал и не снимет) никак не позволяют ему употребить в личных целях служебное положение и тем более бить и увечить, но заобещание выйти замуж уцепился обеими руками.
М-да, фактор Куккаявно недоучитывался Долгомостьевым и там, в Москве, при сочинении внутреннего монологаРээт, и в поезде, при разговоре с нею, но сейчас -- лучше поздно, чем никогда! -- пересмотрев заново уже не в немом варианте, ав сопровождении синхронной фонограммы старую ночную сцену, Долгомостьев многое в поведении покойной любовницы увидел в другом ракурсе и по-другому оценил. Во-от, каздалевский, почему онатак рвалась в Таллин, во-от почему наКрасную площадь не пришла, апотом, в поезде, и оттолкнулаДолгомостьева. Рээт, оказывается, Долгомостьеваочень любила, больше чем себя, больше, можно сказать, жизни и, естественно, боялась, что милиционер побьет его и изувечит, не сдержит слово. И, чтобы спасти, каздалевский, возлюбленного (такие случаи неоднократно отражены в мировой литературе), готовабылавыйти запостылого! И никакой Велло тут не при чем!
Ну что жю С Рээт все понятно. Теперь пришлапораразобраться и с самим милиционером.
Итак, таллинский капитан Кукк по имени Урмас, как он сам представился. Вдовец. Отец десятилетней дочери. Служит в Нымме участковым. Собирается жениться наРээт. Он знает о ней многое, почти все, может быть, даже больше, чем Долгомостьев: и анкетные данные, и про работу, и про квартиру, и про первого мужа, и про бесплодие, и, конечно, про Велло. (Про какого такого Велло? удивился Долгомостьев собственной мысли. Мы ж, каздалевский, выяснили, что Велло не существует!) Кукк по всей форме делает Рээт предложение, попросив подумать как следует и не отказывать сразу, априурочить ответ ко времени, когдав кармане кукковакителя окажется давно обещанный ордер натрехкомнатную в Ыйсмяэ. Велло капитан серьезным соперником не признаёт, понимая, что жениться наРээт соберется тот вряд ли, хотел бы -- давно б уж женился, -- надо только дать ей достаточно времени это осознать. Тем не менее, когдадо Куккаслучайно доходят кое-какие сведения о противоправной деятельности Велло (иностранцы, джинсы, валюта, даи в конторе у себя, где служит юристом, приворовывает мало-помалу), капитан испытывает тяжелое перенапряжение души, вызванное классическим, каздалевский, конфликтом между долгом и чувством. Действительно: долг повелевает сообщить компрометирующие Велло сведения в прокуратуру, чувство же совести пытается поступок сей запретить, ибо усматривает в нем бесчестную попытку устранить соперника. Однако, долг, оцененный как Высшая Совесть, в конце концов одерживает верх, но обстоятельстваизбавляют капитанаот дальнейших переживаний и угрызений: в прокуратуре, оказывается, и так все о Велло знают, атоварищ в штатском из сопредельного ведомства, поблагодарив капитаназабдительность, настоятельно просит никаких самодеятельных расследований не предпринимать и строжайше, науровне государственной тайны, хранить свои сведения, чтобы раньше времени преступникане спугнуть. Но, едваулаживается неприятный этот внутренний конфликт, рядом с Рээт появляется новый мужчина(московский кинорежиссер Долгомостьев, выясняет капитан).
Рээт едет в отпуск, аспустя три недели, в один и тот же день, получает капитан долгожданный ордер и узнаёт об аресте Велло. Момент (учитывая данное ночью, у подъезда, рээтово обещание) исключительно благоприятный, следует срочно брать быказарога, не дожидаясь, покаэтот русский насытится по горло эстонской экзотикой. То есть, может, спокойнее было бы и вернее как раз дождаться, чтоб насытился, но обидно же, честное слово -- капитан Кукк, хоть и милиционер, тоже ведь человек!
Однако минует расчетный срок возвращения Рээт, уже и отпуск у нее оканчивается, аонавсе не появляется и не появляется в Таллине, и ревнивая тоскаселится в душе капитана: не осталась ли Рээт в Москве со своим кинорежиссером? Но вот и режиссер мелькает где-то в таллинском автобусе, аРээт как не было, так и нету.
И тогдакапитан Урмас Кукк прямо подходит к режиссеру наулице с пустым каким-то вопросом, собираясь завязать разговор и что-нибудь, какую-нибудь информацию о Рээт выудить. Результаты превосходят все ожидания: реакция режиссераоказывается столь бурной и парадоксальной (глупой, идиотской! оценивает Долгомостьев), что капитан тут же едет в министерство и просит у приятеля позволения просмотреть сводки несчастных случаев и нераскрытых убийств запоследние две неделию
Дойдя в воображении до неизбежного этого финала(полуфинала), помертвел Долгомостьев и понял, что срочно следует из Таллиналинять. И если до встречи в Нымме, промучившись ночь полупьяными кошмарами, не находил он в себе сил встать поутру и ехать невесть кудапроводить съемку и часто, придравшись к пустяку, отменял смену или просто отдавал площадку бездарному своему второму, ато и Ивану Васильевичу, адиректор слал в Москву телегу зателегой и устраивал Долгомостьеву ежевечерние скандалы, -- сейчас, подгоняемый ужасом разоблачения, ощутил Долгомостьев что-то вроде творческого подъемаи стал отстреливать засмену по полтораста-двести полезных метров, так что буквально через несколько дней оказалась таллинская натураснятау них почти вся.
Оставался единственный кадр, но для него никак не могло сойтись все необходимое: и столбы с фонарями дневного светадемонтировать, и разрешение от ГАИ получить, и каскадер чтоб свободный, и чистое небо -- для контражурного солнышка. От любого другого кадрас легким сердцем отказался бы Долгомостьев в теперешнем состоянии, но не от этого, во всей картине самого сложного, дорогостоящего, важного, -- кадрадля финала. Не зря же в Москве специально изготовили трамвай: узкоколейный, полуоткрытый, какие ходили в начале века, даи сам Долгомостьев еще в подготовительном прожужжал уши и директору, и Сезанову, и Ивану Васильевичу, и главному своему актеру про этот длинный, насто метров, кусок: непременное солнце контражуром, непременный желтый цвет вагона, аобщее настроение -- ретро (съемкапод монолинзовый объектив, софт-фокус).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27