Я за вами вдоль тропы километров десять шел, надо было перестрелять всех, как уток, — пожалел. Знал бы, зачем идете, — всех порешил бы.
— Вот как? — Дед Сорока направился было к Игошину, но старший лейтенант предостерегающе поднял руку, и он остановился. — Ты род людской опозорил, тайгу опоганил. Зверем бы назвал я тебя, да боюсь зверя обидеть. Э, да что говорить! — Сорока устало махнул рукой.
В рюкзаке Игошина тоже обнаружили вещи убитых.
Николаев все тщательно записал.
Между тем наступали сумерки.
Возвратились из маршрута геологи — два здоровенных парня.
Долго кипели страсти, когда узнали они о происшедшем — убийстве, розыске, задержании Андрея Игошина.
Опять Николаеву пришлось напомнить людям, что нельзя допускать самоуправства.
Игошину устроили постель, но он отказался прилечь, сидел, прислонившись к дереву, запрокинув голову, смотрел в небо.
На землю опускалась ночь. От озера пополз клочковатый туман. В костре потрескивали ветки. Измученного и потрясенного событиями Вадима отправили спать. Сорока отказался:
— Не усну я, Иван Александрович, да мне по-стариковски много ли сна надо? Посижу с тобой.
Вместе с ними дежурил один из геологов.
Напряжение понемногу спадало. Николаев думал теперь о том, как организовать конвоирование. И еще очень хотелось ему допросить Игошина, но он чувствовал, что нужно подождать, пока схлынет злость Андрея, погаснет надежда вырваться, уйти в тайгу и захочется облегчить душу признанием.
— Иван Александрович, — тихо сказал Сорока, — как бы Балуткин в шалаше нас не стал дожидаться, время потеряем.
— Я думал уже об этом. Придется сходить к шалашу. Там нужно и обыск сделать, может быть, вещи еще найдем. Я оставить его, — Николаев кивнул на Андрея, — не могу. Вадим заплутается, геологов наши ребята не знают, остается вас просить.
— Господи, зачем меня просить, — обиделся Сорока, — зачем просить, когда я сам хотел предложить. Я до свету уйду налегке, а ты Колбину напиши, что нужно сделать. Дождусь их, сделаем, что положено, и вернемся.
— Что бы я делал без вас, Семеныч? — благодарно ответил Николаев.
— Брось, парень, общее дело делаем.
— Конечно, общее. Я очень рад, что познакомился с вами.
Николаева клонило ко сну, сказывались усталость и напряжение, и мудрый Сорока, оставив попытки уговорить его поспать, развлекал старшего лейтенанта разговорами, рассказами о таежной жизни.
Сменили друг друга геологи. Выполз из палатки заспанный Вадим, глаз у него заплыл окончательно.
— Это он меня сапогом стукнул, — пожаловался он, прикладывая к щеке намоченный в озере платок.
— До свадьбы заживет, парень, не горюй, зато как лихо ты его оседлал, — утешил и похвалил его Сорока.
Ночь проходила. Начинало светлеть за Саянами небо. Засобирался в путь Сорока.
— Вы, Семеныч, Колбину передайте, чтобы тщательно осмотрели шалаш и вокруг тоже, пусть протокол составят. Пока они там будут работать, вы отдохните, это просто приказ, — как можно строже сказал Николаев. — Когда вас ждать?
— Ладно, приказ, — усмехнулся Сорока, — ты за меня не волнуйся, я свои силы знаю. А ждать нас… — Он задумался. — Когда они подойдут? Спешить будем, но только раньше полудня не поспеем.
Ушел Сорока.
Геологи рядышком сидели у костра, молчали.
Николаев подсел поближе к Игошину, который, запрокинув голову, тоскливо глядел в розовеющее небо. Всю ночь он тоже не спал, неподвижно и молча сидел, то уставившись в небо, то прикрывая глаза набухшими от слез веками.
— Пить дайте, — вдруг сказал он.
Геолог принес ему кружку остывшего чаю, Игошин жадно выпил.
— Воды дайте, — попросил он еще. Дали воды.
Напившись, Игошин тихо спросил:
— Как вы про меня узнали?
— Уж узнали, — ответил спокойно Николаев, — все про тебя узнали. И как из отпуска не вернулся, и как в тайгу ушел, как с геологами встретился.
— Не хотел я… геологов, — Игошин отрицательно закачал головой, — не хотел я их убивать, так получилось, я сейчас расскажу…
— Давай-ка по порядку все, — посоветовал Николаев.
И Игошин начал свой рассказ.
— В море я с охотой пошел. Надоело дома. Мать, сестры сперва приставали — учись, учись. Потом стали приставать — иди в колхоз работать или в леспромхоз. Ну, я жить хочу, как хочу, а они — нет, зудят меня. Один раз Балуткин — это участковый наш, прискакал: «Нехорошо, — говорит, — Андрей, надо трудовую книжку заводить, чего ты, как босяк, живешь?» Надоели мне. Списался с дядькой, думаю, избавлюсь от зануд, буду самостоятельный…
Андрей помолчал, потом продолжил:
— Я и учиться не хотел, не по мне это было. Подрос — в тайгу пошел, там мне только хорошо и было. Сам себе хозяин и вокруг всему хозяин. Вот меня и прозвали «Андрей — Медвежье сердце».
— Почему прозвали?
— А потому, что характер у меня такой. Я в тайге хочу — казню, хочу — милую… Ну вот, дали мне отпуск, приехал домой, сходил в тайгу — ну, не хочу больше никуда. Думаю, не поеду обратно. Сестре сказал, а та в слезы. Виталий заругался. Плюнул я на них, наврал, что обратно еду, а сам — в тайгу. Боеприпасов взял потихоньку у Виталия — это зять мой, Татьянин муж. А ружье оставил, чтобы не подумали, что я в тайге. Возле Васильевской я раньше косарей видел, у них ружья были в шалаше… там на лагерь геологов наткнулся, — продолжал Игошин, — а в лагере один завхоз. Степан его звали. Ночевать меня оставил, накормил. Я смотрю — ружье у него отличное, такое для тайги — клад. Стал думать, как ружье это взять. А тут вижу под брезентом ящиков полно, укрыты. Ну, я решил, что продукты там — тушенка, молоко, мука. Геологов, я знаю, хорошо снабжают. Вот бы, думаю, мне эти продукты да ружье, так бы год из тайги не вышел. Переспали ночь, утро пришло — надо решать. Я поначалу хотел прихватить ружье — и тягу, а вот когда мне продукты взять захотелось, тут я и надумал. Вроде в шутку подумал, а прицепилась эта мысль ко мне. Думаю, кто узнает? Какие следы в тайге? А геологи решат, что обворовал их завхоз и сбежал. Утром Степан чай вскипятил. Банку тушенки с ним разогрели. А ружье у него в палатке было. Оба ствола заряжены, я видел. Пошел Степан к речке посуду мыть, а я — в палатку, взял ружье. Он и не оглянулся — я ему в спину… Он — бульк в воду. Подбежал к речке — его уж нет. Я как-то и не расстроился. Стал ружье смотреть. Гильзу пустую вынул, свой патрон вставил в ствол — с картечью. Собираюсь. Поднял брезент с ящиков, а там — камни! Зло меня такое взяло! Ну, думаю, возьму что есть. Брезент снял, палатку, вещи собрал, какие поцелее. Хотел подальше в тайге спрятать…
Игошин замолчал. Он молчал долго, потом зло сверкнул глазами, выкрикнул:
— Не хотел я геолога! Я и сам не пойму, как это получилось.
Передохнул, хватил ртом воздуха, продолжил:
— Когда я уже почти собрался, слышу — мотор на реке. Я ружье сграбастал и — по берегу навстречу. Чуть отошел, вижу из кустов — он в лодке плывет, не стережется. Это меня взбесило. Думаю, сейчас все прихватит и зря я старался. Распалился, а тут и он — напротив. Поднял ружье — картечью. Он в воду. Гляжу, на берег лезет, как раз напротив лагеря. Я бегом к лагерю, схватил патроны, зарядил стволы, жахнул. А он голову поднял и смотрит. Я еще раз выстрелил — он и упал там… Но я же не знал, что он приплывет, откуда мне знать? А он приплыл. И под горячую руку… Страшно, — выдохнул он.
— А одежда? — напомнил Николаев.
— Почему одежду-то снял? Могла мне пригодиться. Мне надолго надо было в тайге залечь, вот я и решился. Я вначале за лодкой побежал. Мотор у лодки заглох, она недалеко ушла, быстро по берегу догнал, ее к завалу прибило. Мотор завести не мог, с шестом на лодке вернулся к тому, что на берегу. Он неживой был, у самой воды лежал. Посмотрел — часы на руке, идут. Снял часы, ножик взял, ну и другое. А тело потом в воду. Переехал на лодке в лагерь, отошел малость — тайник вырыл, там вещи зарыл, мотор с лодки.
— Нашли мы твой тайник, — сказал Николаев. — Лодка где?
— На лодке я вниз спустился почти до Кирея.
«Вот почему и следов не было, — отметил Николаев, — угадал дед Сорока про лодку».
— Палатку я вез, — продолжал Игошин, — она тяжелая. А в устье вода спокойная, там я лодку притопил. Думал, сгодится. И тайник там же — палатка и вещи. А сам налегке сюда, к озерам. У меня патронов маловато, хотел разжиться и на гольцы податься. Уж там бы меня не нашли!
— Нашли бы мы тебя, Игошин, и под землей бы нашли, — устало сказал Николаев. — Тайга таких не прячет, а земля не держит. Перелюбил ты себя.
Игошин молча опустил голову.
Позади бессонные ночи и трудные дни.
Игошин благополучно доставлен на базу геологов к Васильевской заимке. В сложнейших условиях тайги преступление было раскрыто. Прилетел вертолет. Николаев и Колбин прощались с людьми, которые стали для них близкими за эти дни. Пожимали руки геологам.
Балуткин отказался лететь в райцентр:
— Мне здесь до дому — рукой подать!
Николаев представил себе это «рукой подать», засмеялся, обнимая Ивана Михайловича.
А Сорока успел набрать спелой голубики и теперь совал туесок с ягодой в руки Николаеву:
— Отвези своей дочке, прошу!
Николаев смущенно отказывался, а Сорока обиженно вскидывал брови:
— Что ты за человек, задавит тебя туесок, что ли?
Так и пришлось Николаеву лететь с подарком охотника. Голубика, закрытая в тонкой бересте, вобравшая в себя свежесть леса, источала тонкий аромат, нежный и стойкий, как сама жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
— Вот как? — Дед Сорока направился было к Игошину, но старший лейтенант предостерегающе поднял руку, и он остановился. — Ты род людской опозорил, тайгу опоганил. Зверем бы назвал я тебя, да боюсь зверя обидеть. Э, да что говорить! — Сорока устало махнул рукой.
В рюкзаке Игошина тоже обнаружили вещи убитых.
Николаев все тщательно записал.
Между тем наступали сумерки.
Возвратились из маршрута геологи — два здоровенных парня.
Долго кипели страсти, когда узнали они о происшедшем — убийстве, розыске, задержании Андрея Игошина.
Опять Николаеву пришлось напомнить людям, что нельзя допускать самоуправства.
Игошину устроили постель, но он отказался прилечь, сидел, прислонившись к дереву, запрокинув голову, смотрел в небо.
На землю опускалась ночь. От озера пополз клочковатый туман. В костре потрескивали ветки. Измученного и потрясенного событиями Вадима отправили спать. Сорока отказался:
— Не усну я, Иван Александрович, да мне по-стариковски много ли сна надо? Посижу с тобой.
Вместе с ними дежурил один из геологов.
Напряжение понемногу спадало. Николаев думал теперь о том, как организовать конвоирование. И еще очень хотелось ему допросить Игошина, но он чувствовал, что нужно подождать, пока схлынет злость Андрея, погаснет надежда вырваться, уйти в тайгу и захочется облегчить душу признанием.
— Иван Александрович, — тихо сказал Сорока, — как бы Балуткин в шалаше нас не стал дожидаться, время потеряем.
— Я думал уже об этом. Придется сходить к шалашу. Там нужно и обыск сделать, может быть, вещи еще найдем. Я оставить его, — Николаев кивнул на Андрея, — не могу. Вадим заплутается, геологов наши ребята не знают, остается вас просить.
— Господи, зачем меня просить, — обиделся Сорока, — зачем просить, когда я сам хотел предложить. Я до свету уйду налегке, а ты Колбину напиши, что нужно сделать. Дождусь их, сделаем, что положено, и вернемся.
— Что бы я делал без вас, Семеныч? — благодарно ответил Николаев.
— Брось, парень, общее дело делаем.
— Конечно, общее. Я очень рад, что познакомился с вами.
Николаева клонило ко сну, сказывались усталость и напряжение, и мудрый Сорока, оставив попытки уговорить его поспать, развлекал старшего лейтенанта разговорами, рассказами о таежной жизни.
Сменили друг друга геологи. Выполз из палатки заспанный Вадим, глаз у него заплыл окончательно.
— Это он меня сапогом стукнул, — пожаловался он, прикладывая к щеке намоченный в озере платок.
— До свадьбы заживет, парень, не горюй, зато как лихо ты его оседлал, — утешил и похвалил его Сорока.
Ночь проходила. Начинало светлеть за Саянами небо. Засобирался в путь Сорока.
— Вы, Семеныч, Колбину передайте, чтобы тщательно осмотрели шалаш и вокруг тоже, пусть протокол составят. Пока они там будут работать, вы отдохните, это просто приказ, — как можно строже сказал Николаев. — Когда вас ждать?
— Ладно, приказ, — усмехнулся Сорока, — ты за меня не волнуйся, я свои силы знаю. А ждать нас… — Он задумался. — Когда они подойдут? Спешить будем, но только раньше полудня не поспеем.
Ушел Сорока.
Геологи рядышком сидели у костра, молчали.
Николаев подсел поближе к Игошину, который, запрокинув голову, тоскливо глядел в розовеющее небо. Всю ночь он тоже не спал, неподвижно и молча сидел, то уставившись в небо, то прикрывая глаза набухшими от слез веками.
— Пить дайте, — вдруг сказал он.
Геолог принес ему кружку остывшего чаю, Игошин жадно выпил.
— Воды дайте, — попросил он еще. Дали воды.
Напившись, Игошин тихо спросил:
— Как вы про меня узнали?
— Уж узнали, — ответил спокойно Николаев, — все про тебя узнали. И как из отпуска не вернулся, и как в тайгу ушел, как с геологами встретился.
— Не хотел я… геологов, — Игошин отрицательно закачал головой, — не хотел я их убивать, так получилось, я сейчас расскажу…
— Давай-ка по порядку все, — посоветовал Николаев.
И Игошин начал свой рассказ.
— В море я с охотой пошел. Надоело дома. Мать, сестры сперва приставали — учись, учись. Потом стали приставать — иди в колхоз работать или в леспромхоз. Ну, я жить хочу, как хочу, а они — нет, зудят меня. Один раз Балуткин — это участковый наш, прискакал: «Нехорошо, — говорит, — Андрей, надо трудовую книжку заводить, чего ты, как босяк, живешь?» Надоели мне. Списался с дядькой, думаю, избавлюсь от зануд, буду самостоятельный…
Андрей помолчал, потом продолжил:
— Я и учиться не хотел, не по мне это было. Подрос — в тайгу пошел, там мне только хорошо и было. Сам себе хозяин и вокруг всему хозяин. Вот меня и прозвали «Андрей — Медвежье сердце».
— Почему прозвали?
— А потому, что характер у меня такой. Я в тайге хочу — казню, хочу — милую… Ну вот, дали мне отпуск, приехал домой, сходил в тайгу — ну, не хочу больше никуда. Думаю, не поеду обратно. Сестре сказал, а та в слезы. Виталий заругался. Плюнул я на них, наврал, что обратно еду, а сам — в тайгу. Боеприпасов взял потихоньку у Виталия — это зять мой, Татьянин муж. А ружье оставил, чтобы не подумали, что я в тайге. Возле Васильевской я раньше косарей видел, у них ружья были в шалаше… там на лагерь геологов наткнулся, — продолжал Игошин, — а в лагере один завхоз. Степан его звали. Ночевать меня оставил, накормил. Я смотрю — ружье у него отличное, такое для тайги — клад. Стал думать, как ружье это взять. А тут вижу под брезентом ящиков полно, укрыты. Ну, я решил, что продукты там — тушенка, молоко, мука. Геологов, я знаю, хорошо снабжают. Вот бы, думаю, мне эти продукты да ружье, так бы год из тайги не вышел. Переспали ночь, утро пришло — надо решать. Я поначалу хотел прихватить ружье — и тягу, а вот когда мне продукты взять захотелось, тут я и надумал. Вроде в шутку подумал, а прицепилась эта мысль ко мне. Думаю, кто узнает? Какие следы в тайге? А геологи решат, что обворовал их завхоз и сбежал. Утром Степан чай вскипятил. Банку тушенки с ним разогрели. А ружье у него в палатке было. Оба ствола заряжены, я видел. Пошел Степан к речке посуду мыть, а я — в палатку, взял ружье. Он и не оглянулся — я ему в спину… Он — бульк в воду. Подбежал к речке — его уж нет. Я как-то и не расстроился. Стал ружье смотреть. Гильзу пустую вынул, свой патрон вставил в ствол — с картечью. Собираюсь. Поднял брезент с ящиков, а там — камни! Зло меня такое взяло! Ну, думаю, возьму что есть. Брезент снял, палатку, вещи собрал, какие поцелее. Хотел подальше в тайге спрятать…
Игошин замолчал. Он молчал долго, потом зло сверкнул глазами, выкрикнул:
— Не хотел я геолога! Я и сам не пойму, как это получилось.
Передохнул, хватил ртом воздуха, продолжил:
— Когда я уже почти собрался, слышу — мотор на реке. Я ружье сграбастал и — по берегу навстречу. Чуть отошел, вижу из кустов — он в лодке плывет, не стережется. Это меня взбесило. Думаю, сейчас все прихватит и зря я старался. Распалился, а тут и он — напротив. Поднял ружье — картечью. Он в воду. Гляжу, на берег лезет, как раз напротив лагеря. Я бегом к лагерю, схватил патроны, зарядил стволы, жахнул. А он голову поднял и смотрит. Я еще раз выстрелил — он и упал там… Но я же не знал, что он приплывет, откуда мне знать? А он приплыл. И под горячую руку… Страшно, — выдохнул он.
— А одежда? — напомнил Николаев.
— Почему одежду-то снял? Могла мне пригодиться. Мне надолго надо было в тайге залечь, вот я и решился. Я вначале за лодкой побежал. Мотор у лодки заглох, она недалеко ушла, быстро по берегу догнал, ее к завалу прибило. Мотор завести не мог, с шестом на лодке вернулся к тому, что на берегу. Он неживой был, у самой воды лежал. Посмотрел — часы на руке, идут. Снял часы, ножик взял, ну и другое. А тело потом в воду. Переехал на лодке в лагерь, отошел малость — тайник вырыл, там вещи зарыл, мотор с лодки.
— Нашли мы твой тайник, — сказал Николаев. — Лодка где?
— На лодке я вниз спустился почти до Кирея.
«Вот почему и следов не было, — отметил Николаев, — угадал дед Сорока про лодку».
— Палатку я вез, — продолжал Игошин, — она тяжелая. А в устье вода спокойная, там я лодку притопил. Думал, сгодится. И тайник там же — палатка и вещи. А сам налегке сюда, к озерам. У меня патронов маловато, хотел разжиться и на гольцы податься. Уж там бы меня не нашли!
— Нашли бы мы тебя, Игошин, и под землей бы нашли, — устало сказал Николаев. — Тайга таких не прячет, а земля не держит. Перелюбил ты себя.
Игошин молча опустил голову.
Позади бессонные ночи и трудные дни.
Игошин благополучно доставлен на базу геологов к Васильевской заимке. В сложнейших условиях тайги преступление было раскрыто. Прилетел вертолет. Николаев и Колбин прощались с людьми, которые стали для них близкими за эти дни. Пожимали руки геологам.
Балуткин отказался лететь в райцентр:
— Мне здесь до дому — рукой подать!
Николаев представил себе это «рукой подать», засмеялся, обнимая Ивана Михайловича.
А Сорока успел набрать спелой голубики и теперь совал туесок с ягодой в руки Николаеву:
— Отвези своей дочке, прошу!
Николаев смущенно отказывался, а Сорока обиженно вскидывал брови:
— Что ты за человек, задавит тебя туесок, что ли?
Так и пришлось Николаеву лететь с подарком охотника. Голубика, закрытая в тонкой бересте, вобравшая в себя свежесть леса, источала тонкий аромат, нежный и стойкий, как сама жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9