На экране появилась просторная комната, освещенная отчетливыми косыми лучами света из трех больших окон. Комната медленно съехала в сторону. Половину кадра загородил угол стены. За углом, с пистолетом в руке стоял мужчина с решительным лицом. В комнату вошли три китайца в черных костюмах. Один из них подошел к окну, отодвинул занавески и, решительно прищурившись, выглянул наружу. Его физиономия, исчерченная косыми линиями развертки, распласталась по пыльному экрану. Другой вытащил пистолет, бесстрашно вышел на самый что ни на есть передний план и заглянул в оказавшуюся сразу за рамкой кадра дверь. Он повернулся спиной к серьезному человеку, въехавшему в кадр с противоположной стороны. Серьезный человек поднял поначалу абстрактно расплывчатый, но сразу же начавший принимать угрожающе отчетливые очертания пистолет и выстрелил. Он промахнулся с первого раза и выстрелил еще раз и снова промахнулся. Китайцы разом обернулись к нему и принялись стрелять. Он побежал, стреляя на ходу. Они, продолжая стрелять. Он, несмотря. Снова выстрелил. Потом. Они снова, но. Упал, но. Опять. Растерянно оглянулись. Женщина подъехала к бензозаправочной станции и. В голове у Темы уже начинались поминки по Финнегану и он уже путал детские крики доносившиеся из-за окна с нежными невралгическими уколами в правой ступне, когда телефон зазвонил опять, домашний на сей раз. Тема вынырнул из головокружительного полунебытия и подождал, пока включится автоответчик. - Маринка, привет! - донесся до него бравурный голос Кореянки Хо. Слушай. Имей в виду, я подумала как следует и решила: лучше ислам, чем буддизм. Правильнее. Теперь мне почти все можно, кроме, конечно, вина и по-моему свинины. В исламе, кстати, кто неверного убивает, того потом гурии ласкают на небесах по триста миллионов лет. Я, тем более, все уже разузнала: (Вот хорошее слово, кстати, Маринка, - "разузнала"), - он будет завтра утром в кафе "Элегия" в двенадцать часов. Знаешь где? На Выборгской, возле секонд-хэнда голландского. Я все придумала: мы поедем туда вместе, как будто бы я твое доверенное лицо, как в том фильме, где Аль Пачино с Робертом де Ниро в Макдональдсе встречается. Короче, приходи в клуб сегодня ночью, обсудим все, подготовимся как следует, и я тебе заодно, кстати, кокаин отдам, который я у тебя на Рождество для Гренкина занимала. Тема снова заснул и проснулся уже глубокой ночью, в четыре часа. Было жарко, он забрался под холодный душ, потом повалялся на кровати, листая справочник по римскому искусству, в котором он обнаружил среди скульптурных портретов времен поздней республики, каждый из которых, казалось, неуловимо напоминал какого-то полузабытого знакомого или дальнего, однажды виденного родственника, антикварную открытку, на обороте которой было написано: "Любимый Гриша! Ваше письмо взволновало меня до глубины души. Спешу от", - дальнейшее было непроницаемо залито чернилами. Тема пошел на кухню, отрыл в раковине, в куче грязной посуды чашку, помыл ее, вскипятил воды и заварил себе кофе. Молока он не нашел, сахара тоже. С отвращением потягивая кофе без молока и без сахара, он слушал требовательно-ласковую популярную музыку по радио. Любимый Гриша, подумал он, ты, надо думать, давно уже знаешь в этом прекрасном и яростном мире все ходы и выходы. Помоги любимому Тимофею, присмотри за ним сверху, сбоку, спереди и сзади, не дай ему в очередной раз сделать очередную непоправимую глупость. Когда начало светать, он открыл платяной шкаф и бросил на кровать несколько марининых вещей: пару лифчиков, колготки, потом подумал и добавил трусики, - для чистоты эксперимента. Он отыскал снежно-белый парик Кореянки Хо и ее мешковатые джинсы, добавил несколько пестрых футболок, маек, платьев, потом пошел в ванную и побрился как следует. Побрившись, Тема скинул халат, надел тонкие маринины трусики и с трудом натянул поверх колготки. Ноги сразу отчаянно зачесались. Он посмотрел на себя в зеркало: костистые колени и поросшие волосами угловатые выпирающие икры в колготках были отвратительны. Тема с трудом влез в маринины черные туфли и снова посмотрелся в зеркало. Балансируя на каблуках, он прикрыл верхнюю часть туловища платьем. Отражение пришибленно ссутулилось, так, словно внимательный темин взгляд из зазеркалья был ему, отражению, чрезвычайно неприятен. Тема потянулся за париком, каблуки подвернулись, и он со стуком, похожим на стук брошенных игральных костей, повалился на пол около кровати. Он хотел страшно выругаться, огляделся и промолчал. Сидя на полу, он стянул с себя колготки и трусики, откинул в сторону слетевшие туфли и напялил на голову парик. Лицо его сразу же преобразилось. Вместо угрюмого молодого человека на него смотрела из зеркала обескураженная побитая шлюха. Тема поправил парик. Его собственные волосы мешали посадить маленького размера парик как следует. Он снял парик, пошел в ванную и побрил голову наголо. Подумав, он намылился по пояс и, поначалу неопределенно шипя, но потом все больше и больше входя во вкус, побрил себе, заодно, и ноги. Под конец, обводя плоским корабликом марининой бритвы последний пенный архипелаг на внутренней стороне правого бедра, Тема, сам того не замечая, начал весело напевать одну из мрачнейших баллад в истории рок-н-ролла, песню Ника Кейва и Кайли Миног про серийного убийцу и его юную жертву. Он срезал себе во время бритья какой-то незаметный пупырышек на коже и потом долго промокал кровь мариниными ватными шариками и прижигал крошечную круглую ранку марининым дезодорантом. Кокетливо изгибаясь, он придирчиво осмотрел ноги и остался доволен. Костистых выпуклостей не убавилось, но они, по крайней мере приобрели некоторую кукольность и известную определенность форм, что, заключил Тема, прополаскивая бритву, нам и нравится больше всего, когда мы женские ноги разглядываем. Теперь синтетические больнично-белые волосы легли двумя аккуратными прямыми кулисами по бокам его сосредоточившегося лица. Тема одел бюстгальтер, с нечеловеческим трудом, выворачивая руки как мученик на дыбе, застегнул его на спине и запихал в чашки по комку туалетной бумаги. Он посмотрел на часы. Половина седьмого. Из разбросанных на кровати вещей он выбрал нейлоновую рубашку старомодного покроя, украшенную бравурными желтыми подсолнухами на синем фоне. Она оказалась на несколько размеров меньше, чем нужно. Он порылся в шкафу и извлек полупрозрачную, мерзкого голубого цвета кофту на молнии и с воротником из перьев. Кофта была просторная, удобная, но с париком сочеталась плохо. Тема бросил кофту на кровать и снова зарылся в шкаф. Через час он сидел перед зеркалом окруженный беспорядочно разбросанной одеждой в собственной, оставшейся еще от института белой рубашке, узлом завязанной на животе (ему пришлось добавить в лифчик еще пол-рулона туалетной бумаги) и накладывал на лицо неяркий утренний грим: перламутровую помаду и легкие дымчатые тени и подводил карандашом и тушью брови и края губ. В половине десятого Тема снова придирчиво рассматривал себя в зеркале: высокая крупная девушка в белом парике, в белой блестящей футболке, украшенной черными котятами, в мешковатых обтрепанных по низу джинсах и в мужских кроссовках. Он с сожалением снял полиэтиленовую прозрачную куртку, которая как нельзя лучше подходила к наряду и надел другую, джинсовую, с большими внутренними карманами. Он достал пистолеты, вставил в рукоятки новые обоймы и положил пистолеты во внутренние карманы куртки. Он одел темные маринины очки и в этот момент зазвонил телефон. Тема взял трубку; одновременно он накинул на плечо маринин рюкзачок и снова посмотрелся в зеркало. - Слушаю, - сказал он в трубку кокетливым женским голосом. - Але, - сказала Кореянка Хо растерянно, - Але. Эй. - Слушаю, - повторил Тема томно. - Это кто? - неуверенно спросила Кореянка Хо. - А кого вам нужно? - спросил Тема. - Я, наверное, не туда попала, извините, - сказала Кореянка Хо и повесила трубку. Через минуту она перезвонила. Тема послушал автоответчик. - Привет! - сказала Кореянка Хо, - Тебя опять нет. Значит, все отменяется. Жаль. Ну, ладно. Я вечером приду, наверное, если ты не против. Ладно? Пока. Может, взять ее с собой, подумал Тема, но было уже поздно, - Кореянка Хо положила трубку и из автоответчика донеслись отвратительные повторяющиеся гудки. В качестве генеральной репетиции Тема вывел погулять Канарейку. В ближайшем сквере он спустил ее с поводка и, глядя, как она выкапывает что-то из-под корней отцветшей давно сирени, закурил, не зная как воспринимать случайные взгляды прохожих: видят они на скамейке обыкновенную девушку, неизменную героиню городского стаффажа или бесстрашного провинциального трансвестита, неизвестно каким ветром занесенного с утра пораньше в тихий районный садик. Он заметил, что забыл ногти покрасить. Он недовольно посмотрел на свои руки. Пальцы были неровные, длинные с неухоженными, короткими ногтями. Дома он покрыл ногти ярко-розовым лаком и надел было на пальцы несколько больших пластиковых колец, но они цеплялись за складки и не давали руке быстро проникать во внутренний карман куртки. Он искренне полюбовался кольцами, снял их и ссыпал одно за другим в коробочку перед зеркалом. В половине одиннадцатого он последний раз огляделся перед зеркалом, сунул в карман валявшиеся на телевизоре деньги, подмигнул недоуменно взглянувшей на него Канарейке и вышел из дома. В одиннадцать он взгромоздился на самую неустойчивую табуретку за стойкой кафе "Элегия". Массивное круглое основание табуретки отвратительно проскрежетало по мраморному полу. Табуретка пошатнулась, и Тема схватился за стойку бара. - Что пить будем? - спросил бармен, отрываясь от телевизора. - Яблочный сок, - ответил Тема. Бармен поискал вокруг себя ножницы, нашел, достал из-под прилавка картонный пакет, помял его, отрезал уголок упаковки и налил сок в длинный стакан с толстым дном в плотной сердцевине которого кувыркалось скукожившееся до размеров фасолины исковерканное прихотливой посудной оптикой изображение окружающего пространства. - Что-нибудь еще? Не выпуская стойку из рук, Тема отрицательно помотал головой. - Семь пятьсот, - сказал бармен. Тема заплатил и бармен вернулся к телевизору, смотреть боксерский матч. Помещение кафе отражалось в зеркалах бара, и Тема рассматривал его: смятые отражением столики, наклонившийся мраморный пол, вздыбившаяся невысокая эстрада, огоньки игральных автоматов, занавешенные красными наклоненными портьерами окна, по краям которых проступал пыльный свет с улицы, - время от времени задумчиво посматривая на пузырьки, поднимавшиеся со дна стакана. Харин стоял на эстраде. - И что, просто поешь и все? - спросил он в микрофон. - Да, - крикнул бармен, не отрываясь от экрана, - включить? - А оно само играет? - спросил Харин. - Само. Только слова читай на табло, и все дела. - Где? - крикнул Харин. - Справа. Бармен пошарил под стойкой и щелкнул выключателями. В темноте эстрады вспыхнул узкий луч софита. Он уперся в зеркальный шар, начавший медленно вращаться, разбрасывая по помещению кружащиеся холодные зайчики. Заиграла музыка, - "Падал снег" Шарля Азнавура. - Томба ла неже, - прочитал Харин в микрофон. - Ту не вьяндра па се суар. Телохранитель Харина неподвижно сидел перед игральным автоматом и незаметным движением отрывисто постукивал по светящимся клавишам. Проститутка, нервно побрякивавшая на дальнем конце стойки пластиковой прозрачной палочкой в стакане с коктейлем, встала и подошла к Теме. - Ты по работе здесь или как? - спросила она независимо. - По работе, по работе, - послышался у Темы из-за спины голос телохранителя. - Дайте человеку спокойно соку попить. - сказал бармен, не отрываясь от телевизора. - Это верно, - мирно отозвался телохранитель, - бабы тоже люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39