А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Судя по всему, их романтические отношения начались только утром, (девушку, как и Гришу, прихватили попутчицей) но развивались стремительно и целенаправленно. А потому на Гришу эта с утра влюбленая пара не обращали никакого внимания настолько, что вовсе о нем забыли.
Погрузка и выгрузка коробок и ящиков мало того что проходила в повышенном темпе, но было категорически непонятно, что и кому развозил, что получал взамен лихой водила. В Мытищах они остановились во дворе какого-то склада, а минуя Загорск получили дополнительный груз на подворье небольшой, недавно отремонтированной церквушки. Где-то за полдень, не доезжая до Ростова, водитель обьявил, что машина его "ищет дорогу", а потому надо проверить рулевое управление. Остановились в ближайшей по дороге авторемонтной мастерской.
Механики возились с рулевыми тягами часа три, в течение которых ни водила, ни его спутница не появлялись. А когда пришли, то выглядели столь ублаготворенными, словно отстояли молебен в Храме. Или - отлежали.
Поехали дальше и в Семибратово соскочили с трассы, провели погрузку-выгрузку во дворе школы. Во время очередной остановки подруга шофера исчезла и он радостно сообщил Грише.
- Ну, баба с возу кобыле легче! Летим без остановок!
Так или иначе, а к Ярославлю они подкатились уже вечером. В свете засветившехся фонарей водила остановил машину на площади и сообщил радостно.
- Прибыли! Памятник Афанасию Никитину! Вылезай!
Гриша выбрался из кузова и через секунду остался один - на той же площади, где торчал по выходу из "психушки" неделю назад. Было прохладно и Гриша пожалел, что вместе с сумкой оставил впопыхах в Степановске, у Аллы, и свою шляпу.
Отправляясь в дорогу утром, он полагал, что доберется до своей больницы и там узнает - работает ли сегодня Кислов. А если он не несет вахты, то можно будет узнать его точный адрес. Теперь, поскольку пошел уже десятый час вечера, идти в больницу было неудобно, а как найти Кислова Гриша знал весьма приблизително. Помнил лишь, что дом его располагался где-то на окраине, в районе Детской железной дороги.
Он приметил автобусную остановку, на которой топталось несколько человек и на этом этапе ему повезло. Первый же автобус докатил его через Волгу до нужной остановки. А когда Гриша вышел из машины, то зрительная память сработала четко - он узнал местность, вспомнил как почти год назад Кислов приводил его к себе в гости.
Минут через пять он не столько узнал дом Кислова, сколько его собаку. Рыжий пес с пушистым хвостом бегал по натянутому троссу вдоль фасада одноэтажной избы с мезонином, угловое окно светилось. Гриша вспомнил, что этого лающего сторожа можно было обойти, если прижиматься вдоль стены сарая - собака не доставала клыками до ног злоумышленика нескольких сантиметров.
Как раз когда Гииша протиснулся мимо рыжего сторожа, двери дома открылись и Кислов, шатаясь, хрипло выкрикнул в темноту.
- Кто там еще?!
Голос у него был надсадным и почти неузнаваемым.
- Это я, Николай! Я - Нестеров!
- О черт... Гришка? Гришка!? Откуда?
Гриша поднялся на крыльцо и поначалу ему показалось, что это вовсе и не Кислов, но подумал, что обознался в темноте.
- Здраствуй, Николай... У меня тут проблема одна...
- Пришел, да? Пришел? Ну, да... Тогда заходи, что на пороге бормотать.
Кислов развернулся, плечом ударился о косяк, потом загремел ведрами в темных сенях и ввалился в сумрак комнаты.
Гриша прошел следом и переступил через порог как раз в тот момент, когда Кимслов упал на диван.
Гриша понял, что перед ним, на обшарпанном диване, полулежит практически неузнаваемый, чужой человек. Из Кислова будто выпустили всю кровь, а тело дрябло надули воздухом. Весь он казался распухшим и оплывшим, воспаленные глаза едва светились за набрякшими веками, недельная щетина покрывала лицо местами, кустиками. То что Кислов пьян и пьян тяжело, беспробудно и беспросветно, можно было опеределить если и не оглядываться в комнате. А если все же оглядываться, то опять же нетрудно было заключить, что здесь пили несколько дней, пили мерно и настойчиво, в одиночку.
- Приехал, значит. - прозвучал с дивана голос Кислова. - Я тебя ждал... Ждал, Гришка, как наказание... Карать меня будешь? Карать?!
- Зачем? - спросил Гриша, выискивая в комнате место почище, чтоб присесть хотя бы.
- Затем... Затем, чтоб ты меня сам, своей рукой покарал.
- Что? - не понял Гриша.
Кислов выкрикнул плаксиво.
- Чтоб ты меня покарал! Смертию!
С неожиданным проворством он поднялся с дивана, дернулся к столу, где рухнул на стул и дрожащей рукой попытался уцепиться за бутылку, но промахнулся и произнес хрипло.
- Садись и наливай!... Хорошо, что пришел, а то бы я сам себя наказал, своей рукой... Кончилась моя жизнь, Гриша... Как заслужил, так и кончилась.
Гриша присел у стола и, понимая, что при таком состоянии Кислова никакой разумной беседы не получится, спросил, подхватывая тему.
- Зачем тебе себя наказывать?
- Затем... Потому... Потому, что меня Бог покарал... Самою жестокой карой... Мой Олежка... Утонул... Вместе с бабкой...
Слова прозвучали столь оглушающе, что в них просто не могло быть реального, подлинного смысла. Этого Олежку и бабку Гриша никогда не видел, но почти всегда, любая беседа Кислова сводилась к рассказам о проделках его Олежки.
- Утонул? - безпомощно спросил Гриша.
- Утонул... На пруду... Под лед ушел... И бабка следом.
Он схватился за бутылку с квасом и жадно принялся глотать прямо из горлышка, потом понял, что напиток - не тот, не под руку, швырнул квас на пол и приказал.
- Наливай водяры, Гришка! Помянем душу безвинно погибшего младенца!
Он то ли сдавленно завыл, то ли зарычал, пока Гииша торопливо наполнил стаканы, сказал потеряно.
- Хорошо... Помянем.
Кислов выпрямился на стуле и поднял глаза в потолок. гололс его зазвучал неожиданно чисто, с легкой дрожью.
- Принял на себя мой Олежек наказание за отца-негодяя. За подлости его, за мерзости его. А потому и отцу его не жить на этом свете. Я, Олежек, сам себе казнь назначил, ты не сомневайся.
Гриша незаметно отставил свой стакан в сторону, дождался, пока Кислов взахлеб проглотит свою порцию и сказал тихо.
- Николай, ты зря уж так себя коришь... Какие у тебя такие грехи? Ты что, фашист что ли или людоед?... Это просто случайность, несчастный случай. Грехи это же...
- Ты - мой грех! - выпалил Кислов, уставившись в лицо Гриши воспаленными глазами. - Ты, глупый сундук Гришка-псих и полудурок - мой грех для расплаты!
- Я? - спросил Гриша, полагая, что в голове сраженного горем человека все перепуталось: несчастье, водка, грехи и кара за них.
- Ты мой грех, ты! - талдычил Кислов, медленно накаляясь. - Но с тобой я рассчитаюсь, ты не бойся, рассчитаюсь, ты узнаешь. Всё узнаешь!
Он с трудом поднялся со стула, хватаясь руками за стол. Опираясь о стену, прошел в угол и снял с гвоздя костюм, аккуратно повешенный на плечики. Черный костюм был накрыт свежей белой сорочкой, из кармана свисал черный галстук. Кислов залез во внурений караман и вытащил из него обычный почтовый конверт.
- Вот... Здесь всё... С тобой я буду в рассчете... Потом узнаешь, все потом узнаешь.
Он повесил костюм на место и вернулся к столу, положил конверт перед собой, опять выпрямился и сказал в потолок.
- Тут мой грех... Своей рукой написанный... Сейчас я тебе сам зачитаю...
Что-то в облике Кислова было столь жутким, что Гриша ощутил оторопь в душе и даже стало боязно.
- Не надо, Николай. - сказал он мягко. - Твои грехи, это твои. Мне их знать не положено.
- Дурак. - Кислов опустил глаза и сказал вяло. - Ты через мой грех пострадал, дурак. Знать должен. Кровь на мне и на дитё моем. За то он и ушел под лед на пруду.. И бабку за собой утащил... За меня.
Он забормотал что-то уже вовсе бессвязное, закачался на стуле и Гриша вскочил, поддержал санитара за плечи, чтоб тот не завалился на пол.
- Николай, давай спать ляжем. Утром поговорим. У меня здесь тоже дела тяжелые. Завтра будет день...
- Нет! - рванулся Кислов с неожиданной силой. - Завтра для меня ничего не будет! Видишь - похоронный костюм на стенке висит?! И письмо покаянное написано, и архангелы трубят, зовут меня к себе, к Спасителю на последний Страшный Суд! За все я отвечу!
- Ответишь, ответишь. - Гриша приподнял его со стула и потянул к дивану, а Кислов продолжал бормотать.
- Сам отвечу, а тебе, Гриша, проложу светлую дорогу в Царствие Небесное....
Кажалось, он уже обмяк и готов был забыться, едва коснувшись головой дивана, когда, словно гром, загремел звонок старого телефонного аппарата. Кислов вырвался из рук Гриши, прыгнул к телефону, сорвал трубку и крикнул.
- Да! Слушаю! Это ты, Господи?! Ты призываешь меня?! Я иду, иду! Я готов!
Гриша уже понимал, что больничный друг его завис где-то на грани безумия, что стоит он на пороге белой горячки, коль скоро решил, что Господь призывает его к себе телефонным звонком.
Но Кислов заговорил неожиданно трезво и разумно.
- А, это ты, паскуда?! Ну, и что желаешь мне сказать?... Ага.... Ну, так вот что я тебе отвечу: в гробу я тебя и твою кодлу вонючую видел! Я ответ держать буду по совести, но и твой час очень скоро настанет!.... Правильно, именно туда и пойду! Прямо в ментуру! Именно там и приму покаяние!... А ты со своими друганами сиди и дрожи, потому что и твой час близок!... Пошел ты к черту, я и про тебя напишу, что надо!
Кислов бросил трубку и, заплетаясь ногами, прошел к столу, взял в руки конверт, пробормотав.
- Еще мне надо сюда написать... Еще... Самое главное.
Руки у него тряслись, он шарил глазами по столу, словно между бутылок и грязной посуды что-то искал. Потом глянул на Гришу и криво улыбнулся.
- Ничего писать не буду! Мы вместе пойдем ,Гришки! Вместе покаемся! Правильно - в милиции примем покаяние! И будет мне кара, а тебе прощение! Одевайся!
Поскольку Гииша и не раздевался, то спросил терпеливо.
- Куда мы пойдем, Николай?
Но тот уже не обращал на него внимания, скинул брюки, свитер, торопливо схватил с гвоздя черный костюм и в такой лихорадке, словно крыша дома уже занялась огнем, принялся одеваться. Когда уже повязал черный галстук, бессвязное бормотание его снова стало осмысленным. Он кинулся к тумбочке, нашел шариковый карандаш, поспешно раскрыл конверт, вытащил из него сложенный листок и сказал торжествующе.
- Да, да! Про это тоже надо написать! Если каятья, то принимать покаяние до конца! Идем, идем Гриша. На дуще у нас с тобой будет легче.
Остановить полубезумного санитара было невозможно, хотя Гриша и пытался его урезонить. Но Кислов уже был одет, при галстуке, натянул плащ и выглядел почти парадно, если бы ещё побрился.
Он потянул Гришу из дому и они вышли на подворье. Дружелюбно залаяла собака. Сырой ветер хлестнул по лицу и Гриша сказал.
- Ты хоть дверь запри.
- Дверь? А... Не надо запирать! Это дом я тебе, Гриша, оставляю! Владей, живи! Такой у нас с тобой будет справедливый расчет! Сегодня же и оформим, ещё успем! Все по совести будет!
Гриша предполагал, что они никуда не дойдут. По его разумению направления своего похода Кислов не знал - в пьяном угаре двигался к неясным целям и следовало только прогулять его на ночной прохладе, успокоить и вернуть домой.
Кислов прикрикнул на собаку, она послушно юркнула в будку. Кислов сказал трезво.
- Ты, Гришаня, не забудь Рекса кормить! Летом раз в день. Зимой, когда мороза - дважды.
- Хорошо.
Цепочка фонарей на улице горела неравномерно - один ярче, другие тускло, половина и вовсе не светила. Идти по размытой дороге было трудно, но Кислов не обращал на это ровно никакого внимания, даже когда падал. Он тянул за собой Гришу напористо и целеустремленно. Цель, которую он перед собой поставил, приводила его в себя и казалось, что он трезвел с каждым шагом.
- Сейчас, Гриша и перед Господом дадим отчет и перед милицией! Все будут знать про всех!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70