Но они хлопнули рукою о руку и договорились свидеться завтра. Шубин домой пошел один и в двадцать три ноль-ноль стоял уже у своей двери, пытаясь в скудном полумраке лестничной площадки нащупать ключом замочную скважину.
Налетчики, ожидая его, затаились. Едва Шубин вошел в прихожую, как все трое набросились на него. Шубин растерялся, не смог оказать сопротивление, и налетчики довольно быстро свалили его на пол. Кулаками разбили лицо Липатов приволок из комнаты ружье - шубинское же, двустволку, спрятанную под ковром, ткнул в губы и взвел курки:
- Говори, где спрятаны деньги!
- В книге... На полке в серванте...
Но то, что лежало между страницами книги, было ерундой, мелочью. Липатов все понял - денег у Шубина в квартире больше не было - и сожалеюще покачал головой.
- Ну ты и сволота, Шубин. Ладно, теперь больше ни о чем не жалей! - Он сел на старшего Шубина верхом, чтобы тот не дергался, Сазыкин накинул на шею несчастного кусок электрического шнура и с силой сдавил.
Шубин захрипел.
- Дави, мать твою! - заорал Кадыр. - Все! Кончаем! Больше денег у него нет. Дави сильнее!
Кадыр действительно чувствовал себя в этот миг потомком Тамерлана, человеком, способным отнять жизнь, этаким северным властелином.
Минуты через три с Шубиным было покончено. Кряхтя, Липатов и Сазыкин отволокли тяжелое тело в ванную комнату.
- Теперь кого? - спросил Сазыкин.
- Бабу! Старшую Шубину, - приказал Кадыр. Взял подушку, набросил ее на лицо Шубиной, чтобы не кричала, а Сазыкин снова взялся за концы удавки: действовали, в общем, по схеме, уже отработанной. Единственное, Орлов слабаком оказался: его замутило и он ушел.
Трупы складывали в ванной.
Когда подошла очередь Вики, Сазыкин взмолился:
- Кадыр, давай не будем убивать ее, а? А, Кадыр! Жалко!
- Ты с ума сошел! - выкрикнул Кадыр ему в лицо. - Она же всех нас заложит! Ты это понимаешь? Своим черепком! - Он постучал себя кулаком по темени. - Не бестолковку надо иметь, а голову. Го-ло-ву!
- Не могу, - простонал Сазыкин, сел в кресло. - Мне жалко ее.
Вот, еще один слабак обозначился! Тьфу!
- Влюбился? Красивая?
- Красивая, - подтвердил Сазыкин. - Действуй ты! - Он театрально закрыл глаза.
Кадыр Липатов убил Вику. Собственно, сделать это было не трудно: Вика лежала, связанная по рукам и ногам, в кровати и тихо стонала. Кадыр накинул ей на шею удавку, сдавил один раз, другой - и Вики не стало. Оттащил ее тело в ванную комнату.
Все-таки сказывалось в Кадыре Липатове азиатское начало - недаром он звал себя потомком Тамерлана. Он был жесток, как Тамерлан. Вдруг он подумал: а что, если кто-то еще жив? Тогда все, тогда будет хана!
Он взял на кухне нож - острый, большой, которым резали оленину, и каждому их тех, кто лежал в ванной, перерезал горло. До самого основания до позвонковых костей. А потом еще нанес по два удара в грудь для верности.
- Так будет наверняка, - сказал он Сазыкину, - чтобы спали мы с тобой спокойно.
Дверь ванной комнаты Кадыр закрыл и залепил по всему периметру пластилином и замазкой - все щели, вентиляционное отверстие замазал алебастром. В Воркуте, как в любом северном городе, отопление работало по максимуму, к батареям невозможно было прикоснуться - в такой жаре тела быстро начнут разлагаться и их найдут, а это никак не входило в планы Кадыра.
Добыча, которую он взял в опустевшей квартире, была не самой великой: телевизоры "шарп" и "филипс", магнитофон и пылесос "филипс", утюг французский "мулинекс", кожаное пальто, две шапки из норки и из ондатры, лисий воротник, ружье, остальное по мелочи: ножи, вилки, шерстяной свитер, мужские зимние ботинки да золотые изделия, которые Кадыр еще раньше сунул себе в карман. Вот и вся добыча.
Вещи они перетащили в квартиру Кадыра и заперли в одной из комнат - в материнской "зале". Точнее, в спальне, которую она звала "зала". Мать Кадыра находилась в отъезде.
На следующий день в Воркуте снова разыгралась пурга, Виктор Шубин на работе не появился, и его, если честно, особо не искали, но дня через четыре, когда трупы уже основательно разложились и запах нашел себе выход, квартира была вскрыта. Сотрудникам прокуратуры и милиции предстала страшная картина. Говорят, они работали в противогазах - в доме невозможно было находиться.
После следственных экспериментов и экспертизы тела Шубиных были запаяны в цинковые гробы и отправлены в Ростов, к родственникам - туда, куда Наталья, Виктор, Вика и Сережа Шубины хотели уехать живыми, а прибыли мертвыми. Там их и похоронили.
Стали искать убийц. На Липатова подозрение поначалу не падало, держался он со всеми дружелюбно, вежливо, ровно, старался быть услужливым, холодное лицо его, кроме некой восточной загадочности, ничего не выражало. Но потом круг подозреваемых сузился, и в него попадал Кадыр Липатов.
На квартиру к Кадыру пришел участковый инспектор. Пришел, чтобы поговорить о жизни, а заодно и бросить опытный взгляд: нет ли чего подозрительного?
Подозрительного ничего не оказалось, только вот дверь спальни была закрыта на замок.
- А дверь чего запечатана? - полюбопытствовал уполномоченный.
- Мать уехала на юг отдыхать, дверь взяла да заперла.
- Не доверяет, что ли?
- Доверяет, но не любит, когда я что-нибудь беру без спроса.
- Не доверяет, значит, - сказал участковый. Встал, надел шапку, и ушел.
А за хлипкой, сработанной из обыкновенной прессованной доски дверью было спрятано добро, вывезенное из квартиры Шубиных. Участковый находился всего в полуметре от имущества, которое искала вся воркутинская милиция. Искала и не могла найти. Пока не могла...
В следующий раз к Кадыру Липатову пошел уже не участковый - пошла целая группа - подозрения все больше и больше падали на Кадыра.
Кадыр увидел их в окно и все понял. Он стремительно метнулся к шкафу, выдернул из него обрез, загнал в стволы два патрона и, подождав, когда шаги на лестничной площадке застучат - до последнего момента теплилась надежда: а вдруг идут не к нему? - решительно взвел курки и выстрелил себе в голову, выстрелом снеся половину черепа.
В мае состоялся суд.
Вместе с Сазыкиным и Орловым по делу проходил еще один человек Сергей Боренков, которого Кадыр просил сбыть товар. Товар Боренков не сбыл, но о том, что "потомок Тамерлана" держит у себя вещи Шубиных, куда следует не сообщил.
Заседание шло несколько дней.
Виталий Сазыкин приговорен к смертной казни с конфискацией имущества, Олег Орлов - к тринадцати годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима с конфискацией имущества, Сергей Боренков к трем годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима.
Вот так закончилось это громкое и страшное дело. От наказания, как видите, не ушел никто. Было, замечу, в день вынесения приговора Сазыкину двадцать один год, Орлову - двадцать три года, Боренкову - двадцать лет. К их поколению принадлежал и "потомок Тамерлана", не захотевший жить.
Собственно, почему только один Кадыр Липатов не захотел жить - они все не захотели жить. И "быков", ковыряющих в зубах хрустящими стодолларовыми бумажками, из них не получилось.
Ксюша в одеяльце
Сердце останавливается, когда видишь на улице чумазого сопливого бомжонка лет восьми-девяти, одной рукой придерживающего штаны, постоянно сползающие с крестца, а другой... Другую руку он тянет ладошкой вверх к прохожим, просит у них подаяние.
Что день грядущий готовит этому человечку? Доживет ли он до того возраста, когда будет способен зарабатывать деньги - иным, естественно, образом, - и вообще, сколько ему суждено бедовать на этом свете?
Больше всего таких маленьких бомжат в Москве, в Питере да в теплых южных городах, поскольку Москва и Питер - огромные мегаполисы, способные упрятать в своем чреве кого угодно, а меньше всего - на Севере, в частности в чистом, ухоженном Петрозаводске.
Александре Викторовне Ананько лет пока еще немного - двадцать девять, окончила она коммунально-строительный техникум, приобрела неплохую специальность, вышла замуж... Семья была счастливой, пошли дети - вначале один сын, потом другой. Сыновья радовали отца и мать, хотя одно все-таки огорчало - не было крыши над головой. Но это дело, как известно, поправимое... Через год после рождения второго сына супруги Ананько получили благоустроенную двухкомнатную квартиру в городе Петрозаводске на Гвардейской улице.
А потом Саша Ананько начала прикладываться к рюмке. И чем дальше - тем больше.
Женский алкоголизм - штука страшная, говорят, неизлечимая: сколько врачей ни брались - не получилось. В результате муж ушел, никаких "кухонных ограничителей" у Саши не стало, и она вскоре запила так, что иногда вырубалась на несколько дней.
Потом, кое-как приходя в себя, просыпалась в середине дня, патлатая, страшная, с опухшим лицом, с глазами, утонувшими в черной синеве, иногда с садинами и синяками, подползала к зеркалу и глядела в него с долгим осуждением, одновременно узнавая и не узнавая эту женщину, что смотрела на нее из глубины зеркала.
- Это кто же в моем доме поселился, а? Незнакомая баба какая-то, - и обессиленно отползала в сторону.
Когда вспоминала, что у нее есть дети, два сына, которые невесть чем питаются, невесть что делают, в ее душе горячим костром разгоралось раскаяние, но дров для этого костра хватало ненадолго. До первого "клиента", возникшего на пороге с совершенно определенной целью, до первой стопки водки, до первого, дурно пахнущего старой немытой бочкой огурца, которым она любила закусывать крепкие напитки.
Старые, соленые, с отслаивающейся кожей огурцы были в ее доме самой ходовой закуской, любая другая, хотя иногда и возникала на газете, серьезной не считалась. Вот огурцы - это да, это кайф!
Так Саша Ананько и жила - от стопки к стопке, от огурца к огурцу, ото дня ко дню, от ребенка к ребенку. И не заметила, как в сладком угаре, в хмелю да в дыму растеряла все. Иногда, трезвея, она давала волю слезам, ей становилась жаль самое себя, своих детишек, неустроенный быт, мужа, ушедшего от этих пьянок. После слез наступало некое очищение, после которого, однако, Сашу вновь тянуло к стопке: организм ее требовал новой порции "жидкого хлеба", как многочисленные Сашины дружки называли водку. Вначале это было непривычно слышать - "жидкий хлеб" - Саша Ананько только похохатывала, закрывая ладошкой рот: разве может хлеб быть жидким? хлеб это хлеб! - а потом и сама стала просить:
- Плесните-ка мне в мерзавчик жидкого хлебца!
Саше Ананько никогда не отказывали, всегда наливали. Она благодарно улыбалась руке дающего, выпивала и готовно ложилась на пол.
Она была легким человеком, Александра Викторовна Ананько, с улыбчивым, добрым, испитым лицом, на котором даже маленький глоток алкоголя оставлял след, делая глаза лихорадочно блестящими, красными, будто у кролика.
Когда Саша Ананько трезвела, то старалась подзаработать: у кого полы мыла, кому дверь красила, кому продукты приносила, хотя основной ее заработок составляло пособие на маленьких детей.
Мать Саши переживала за непутевую свою дочь, за Санечку, присылала ей из деревни продукты. Когда же была пора ягод и вся деревня выходила собирать морошку, потому что эту крупную, янтарно-желтую ягоду охотно скупали разные коммерческие организации, платя наличные, мать посылала пару трехлитровых банок дочке, внукам - пусть потешатся!
Ребятишки радовались: им, неделями не видевшим сладкого, вкус морошки казался райским.
И еще мать писала дочери письма, просила не забывать родную деревню Ялгубу, родительский дом, землю, которая воспитала ее, просила приезжать почаще и детишек своих, то бишь внуков, привозить с собою.
В тот день Саша Ананько, трезвая, притихшая, какая-то странная, сама себе казавшаяся чужой, решила поехать с детьми к матери. Принарядилась, долго крутилась перед зеркалом - хотелось предстать перед матерью в лучшем виде, принарядила ребятишек, потеплее укутала младшую свою дочурку Ксюшу, появившуюся у Саши уже без мужа - и, естественно, не из воздуха, и не на капустной грядке найденную, и отправилась в дорогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33