— А входная дверь утром была заперта?
— Просто прикрыта. Мы ее не запираем, потому что некоторые жильцы возвращаются поздно.
— А теперь скажите, не было ли у нее врагов? Кого-нибудь, кто хотел бы свести с ней счеты?
— Нет, что вы! У бедняжки Минны не было никаких врагов. Она не ссорилась, то есть по-настоящему не ссорилась, ни с кем, даже с Мириам.
— А кто это — Мириам? — спросил инспектор.
— С ней ничего и не было, — перебил спутник миссис Гольдштейн. — Они не ссорились.
— Просто слегка повздорили, не так ли, мистер Гольдштейн? — предположил инспектор.
— Просто не поделили кавалера, вот и все, — ответил мистер Гольдштейн. — Мириам немного ревновала. Ничего особенного.
— Конечно, конечно, мы все знаем, что юные девушки…
Сверху доносился звук шагов: кто-то медленно спускался к нам и в это самое мгновение показался на лестничной площадке. Увидев, кто это, инспектор замер, будто окаменев, и в комнате воцарилось гнетущее молчание. По лестнице шла крепко сбитая невысокая девушка, растрепанная, мертвенно бледная от ужаса, с безумным взглядом; волосы ее были огненно-рыжего цвета.
Не в силах сдвинуться с места, мы молча наблюдали, как это видение медленно к нам приближалось. Вдруг детектив-сержант проскользнул обратно в комнату и вернулся через несколько мгновений, держа в руке бумажный пакетик; переглянувшись с инспектором, он положил пакетик в нагрудный карман.
— Джентльмены, это моя дочь Мириам, о которой мы сейчас говорили, — сказал мистер Гольдштейн. — Мириам, эти джентльмены — полицейские и судебные врачи.
Девушка смотрела на нас, переводя взгляд с одного лица на другое.
— Значит, вы ее видели, — произнесла она сдавленным голосом. — Она ведь не умерла, нет?
Мириам задала вопрос тоном в равной степени умоляющим и безнадежным — так бы говорила потерявшая голову мать над трупом ребенка. Я почувствовал смутное беспокойство и невольно обернулся, ища Торндайка.
К моему удивлению, он исчез.
Тихо отойдя назад к ступеням, откуда был виден весь коридор, я посмотрел вниз и увидел, как мой друг пытается дотянуться до полки у входной двери. Встретившись со мной глазами, он поманил меня рукою; никем не замеченный, я спустился к нему. Когда я подошел, Торндайк заворачивал в папиросную бумагу три маленьких предмета, каждый отдельно, и я заметил, что обращается он с ними с необыкновенной осторожностью.
— Не хотелось бы, чтобы эту девицу арестовали, — сказал он, бережно кладя три маленьких свертка в свою коробочку. — Пойдемте.
Он бесшумно открыл дверь и подвигал задвижку туда-сюда, тщательно изучая засов.
Я взглянул на полку за дверью. Там стояли два плоских фарфоровых подсвечника, в одном из которых, когда мы входили, я случайно заметил огарок свечи, и мне хотелось посмотреть, не его ли забрал сейчас Торндайк. Но нет, огарок был на месте.
Я вышел вслед за моим коллегой на улицу, и некоторое время мы шли, не заговаривая друг с другом.
— Вы, конечно, догадались, что? сержант завернул в бумагу, — сказал Торндайк наконец.
— Да. Волосы, которые были в руке убитой; я подумал, что было бы лучше оставить их на месте.
— Несомненно. Вот так благонамеренные полицейские и уничтожают улики. В данном случае это не имеет большого значения, но в любом другом это стало бы роковой ошибкой.
— Вы собираетесь участвовать в расследовании? — спросил я.
— Зависит от обстоятельств. Я собрал некоторые улики, но пока не знаю, пригодятся ли они. Также не знаю, отметила ли полиция те же факты, что и я, но, само собой, сделаю все, что требуется, чтобы оказать помощь властям. Это мой гражданский долг.
Поскольку приключения этого утра отняли у нас немало времени, нам требовалось незамедлительно отправляться каждому по своим делам; пообедав на скорую руку в кафе, мы расстались, и я увиделся с моим коллегой, только когда вернулся домой к ужину после работы.
Я нашел Торндайка за столом. Мой друг работал: перед ним стоял микроскоп, на предметном стекле которого лежал какой-то порошок, подсвеченный через конденсорную линзу; открытая коробочка для образцов лежала тут же, и Торндайк был занят тем, что выдавливал из тюбика густую белую замазку на три крошечные восковые отливки.
— Полезнейшая вещь этот «Фортафикс», — заметил он. — Дает отличные слепки без возни с гипсом, что особенно удобно, если предмет маленький, вроде вот этих. Кстати, если вы желаете узнать, что же было на подушке у погибшей девушки, просто посмотрите в микроскоп. Прекрасный образец.
Я заглянул в микроскоп. Действительно, образец был прекрасен, и не только с точки зрения качества препарата. В нем были перемешаны прозрачные кристаллики кварца, иголочки будто бы из стекла, источенные водой кусочки кораллов, а также множество прелестных крошечных раковинок; одни напоминали тонкий фарфор, другие — венецианское стекло.
— Это же фораминиферы! — воскликнул я.
— Да.
— То есть это все-таки не белый песок?
— Безусловно, нет.
— А что же?
Торндайк улыбнулся.
— Джервис, это послание доставлено нам со дна моря — со дна восточной части Средиземного моря.
— И вы можете его прочесть?
— Думаю, да, — ответил Торндайк, — а скоро, я надеюсь, буду в этом уверен.
Я снова посмотрел в микроскоп и задумался: что же за послание эти крохотные раковинки передали моему другу? Глубоководный песок на подушке убитой женщины! Что может быть более неуместным? Какая может быть связь между омерзительным преступлением, совершенным в восточном Лондоне, и дном «моря без приливов»?
Тем временем Торндайк выдавил еще замазки на свои кусочки воска (я решил, что именно их он на моих глазах так осторожно заворачивал в бумагу); затем положил один из них на стеклянную пластину замазкой вверх, а два других поставил вертикально по обе стороны первого. После этого, выдавив новую порцию своей смеси — видимо, чтобы соединить все три предмета, — он осторожно поместил все это в шкаф, положив туда же конверт с песком и предметное стекло микроскопа с препаратом.
Он как раз запирал шкаф, когда раздался резкий стук дверного молотка, и мой друг поспешил к двери. На пороге стоял мальчишка-посыльный с грязным конвертом в руках.
— Я не виноват, что так долго, сэр, — сказал он. — Мистер Гольдштейн столько возился.
Торндайк раскрыл конверт и, вытащив листок бумаги, быстро, нетерпеливо просмотрел его под лампой; и, хотя лицо его осталось невозмутимым, словно каменная маска, я был совершенно уверен: в этой бумаге содержался ответ на какой-то его вопрос.
Посыльный удалился, довольный вознаграждением, а Торндайк, повернувшись к книжным полкам, задумчиво пробежал по ним взглядом и остановился на томике в потрепанной обложке в самом углу. Он снял книгу, раскрыл и положил на стол; я заглянул в нее и с удивлением обнаружил, что напечатана она на двух языках: с одной стороны на русском, а с другой, как мне подумалось, на древнееврейском.
— Ветхий Завет на русском и идише, — пояснил Торндайк, видя мое изумление. — Надо дать Полтону сфотографировать пару страниц в качестве образца шрифта… Это почтальон или посетитель?
Оказалось, пришел почтальон, и Торндайк, посмотрев на меня значительно, вынул из ящика для писем синий казенный конверт.
— Думаю, это ответ на ваш вопрос, Джервис, — сказал он. — Да, это повестка на дознание от коронера, и весьма вежливое письмо: «Прошу извинить за беспокойство, но в сложившихся обстоятельствах иного выбора не оставалось…» Конечно, не оставалось. «…Доктор Дэвидсон назначил вскрытие на завтра на четыре часа пополудни, и я был бы рад, если бы вы могли присутствовать. Морг находится на Баркер-стрит, рядом со школой». Что ж, полагаю, мы должны пойти, хотя Дэвидсон наверняка будет возмущаться, — и он удалился в лабораторию, захватив с собой Ветхий Завет.
Назавтра мы пообедали у себя, а потом, подвинув кресла к огню, раскурили наши трубки. Торндайк погрузился в раздумья: сидя с блокнотом на коленях и глядя сосредоточенно на огонь, он время от времени делал заметки карандашом, как если бы готовил тезисы для дискуссии. Полагая, что мысли его были заняты убийством в Олдгейте, я решился задать вопрос:
— У вас есть вещественные доказательства, чтобы предъявить коронеру?
Он отложил блокнот.
— У меня в распоряжении, — сказал он, — есть важные вещественные доказательства, но они не связаны между собой и будут не вполне достаточны. Если я, как мне хочется надеяться, смогу связать их в единое целое до суда, то они будут обладать немалой силой… А вот и мой бесценный помощник с инструментами для исследования, — он с улыбкой повернулся навстречу Полтону, как раз вошедшему в комнату; хозяин и слуга обменялись дружескими взглядами, говорившими о взаимопонимании. Отношения Торндайка и его помощника не переставали меня умилять: с одной стороны — верная, беззаветная служба, а с другой — искренняя привязанность.
— Мне кажется, вот эти подойдут, сэр, — сказал Полтон, передавая хозяину картонную коробочку, похожую на футляр для игральных карт. Торндайк снял крышку, и я увидел, что ко дну коробочки прикреплены желобки, а в них вставлены две фотографические пластинки. Это оказались в высшей степени необычные снимки: первый — копия страницы Ветхого Завета на русском, второй — копия страницы на идише. При этом буквы были белые на черном фоне; они занимали только середину снимков, оставляя широкие черные поля. Обе карточки были приклеены на плотный картон в двух экземплярах — с лицевой и обратной стороны.
Торндайк показал их мне с заговорщической улыбкой, осторожно держа пластинки за края, а потом поместил обратно в коробку.
— Как вы видите, мы делаем маленький экскурс в филологию, — произнес он, кладя коробочку в карман. — Но нам пора, чтобы не заставлять Дэвидсона ждать. Спасибо, Полтон.
Окружная железная дорога быстро перенесла нас на восток, и мы сошли на станции «Олдгейт» на целых полчаса раньше назначенного срока. Несмотря на это, Торндайк поспешил вперед, но не направился в сторону морга, а зачем-то свернул на Мэнсел-стрит, сверяя по пути номера домов. Его, кажется, особенно интересовал ряд домов справа, некогда красивых, но покрытых копотью; подойдя к ним поближе, он замедлил шаг.
— Вот прелестный осколок старины, Джервис, — заметил он, указывая на грубо расписанную деревянную фигурку индейца рядом с дверью старомодной табачной лавочки. Мы остановились посмотреть, но тут открылась боковая дверь. Из нее вышла женщина и принялась оглядываться по сторонам.
Торндайк немедленно пересек тротуар и обратился к ней, по-видимому, с вопросом, поскольку я услышал ее ответ: «Обыкновенно он приходит точно в четверть седьмого, сэр».
— Спасибо, я запомню, — сказал Торндайк и, приподняв шляпу, споро зашагал прочь, сразу свернув в переулок, по которому мы и дошли до Олдгейта. Было уже без пяти минут четыре, и поэтому мы прибавили шагу, чтобы не опоздать в морг к назначенному времени; но, хотя мы вошли в ворота под бой часов, доктор Дэвидсон уже снимал фартук, собираясь уходить.
— Извините, я не мог вас ждать, — сказал он, даже не пытаясь делать вид, что говорит правду, — но post-mortem в таком деле — просто фарс; вы видели все, что можно было увидеть. Но тело еще здесь, Гарт пока его не убрал.
Он коротко попрощался и ушел.
— Я должен извиниться за доктора Дэвидсона, сэр, — сказал Гарт раздосадовано; он сидел за столом и что-то записывал.
— Не стоит, — ответил мой друг. — Не вы учили его манерам. А здесь я справлюсь сам, мне нужно только уточнить пару деталей.
Мы с Гартом поняли его намек и остались у стола, а Торндайк, сняв шляпу, прошел к длинному секционному столу и наклонился над телом жертвы этой ужасной трагедии. Некоторое время он не двигался, сосредоточенно рассматривая тело — несомненно, в поисках синяков и других следов борьбы.
1 2 3 4 5