"Еду поздравлять московского удельного князя". Но если Москва была так долго в управлении Долгорукова, что рассматривалась в высоких сферах как его удел, то Сергей Александрович учредил в Москве уже не удельное княжество, а великокняжеский двор, бывший точною копией большого императорского двора.
Долгоруковская простота и патриархальность кончились. Заведен был тот же стесняющий этикет, что и при петербургском дворе. Генерал-губернаторский дом был роскошно переделан. Заведены были особые подъезды: его высочества и ее высочества, как во дворцах в Петербурге. Просителей по личным делам Сергей Александрович сам не принимал. Ему только "представлялись" высшие должностные лица, имена которых потом публиковались в газетах в списке представлявшихся, подобно тому как публиковались списки представлявшихся государю.
Зимою великий князь подолгу живал в Нескучном дворце, почти за городом, а на все лето переселялся в Ильинское, откуда приезжал в город раз в неделю, этою отдаленностью житья как бы еще резче подчеркивая свою отчужденность от московского населения. Припоминали по этому поводу, что Долгорукову не позволено было жить летом в Петровском парке, когда он об этом просил. Одним из официальных мотивов назначения великого князя на генерал-губернаторский пост, который занимали обыкновенные, хотя и титулованные, генералы, было будто бы желание придать этому посту особую высоту и блеск и тем оказать внимание Москве. Но Москва дорожила простотой и отсутствием двора и потому за назначение великого князя не была благодарна.
Когда случилась известная катастрофа на Ходынском поле во время коронации, его, может быть, и несправедливо сваливая всю ответственность за это событие на него, стали зло называть "князем Ходынским". Ни с одною группою московского общества, даже и с высшим московским светом, он не сошелся, ни в ком не возбудил к себе симпатии, несмотря на довольно долгое, почти пятнадцатилетнее управление столицей. Одно время он пытался, по наущению некоего агента тайной полиции Зубатова, взять в свои руки начинавшееся тогда рабочее движение, в годовщину 19 февраля собрал в Кремль представителей рабочих и говорил к ним речь, но ничего из этого не вышло.
Первоначально в его генерал-губернаторство должност", высшего военного начальника-командующего войсками Московского военного округа занимало другое лицо, но затем он соединил в своих руках обе должности-и генерал-губернатора, и командующего войсками. Приходилось слышать, что он окончательно уничтожил последние остатки прежнего мордобойства, привычного в московских войсках, строго преследуя всякую кулачную расправу с солдатами. Но в военных сферах ничьих симпатий к себе он не привлек. Видя, должно быть, свою непопулярность, он, может быть, вследствие угроз, которые он стал получать от революционных организаций как ярый реакционер, один из вдохновителей реакционной политики, незадолго до смерти отказался от должности генерал-губернатора и остался только командующим войсками. Но этот отход от политической деятельности не спас его, и он был первою жертвой начавшегося в 1905 году революционного движения. В Москве его смерть никаких особых сожалений не возбудила.
ПОЛИЦИЯ И ПОЛИЦМЕЙСТЕРЫ
Ближайшим сотрудником генерал-губернатора по полицейскому правлению в Москве был обер-полицмейстер, должность, существовавшая со времен Петра Великого. Обер-полицмейстер стоял во главе большого штата полиции. В 70-х годах уже не было легендарного московского будочника, сонливо сидевшего у своей будки, подпершись алебардой, и по ночам окликавшего прохожих вопросом: "Кто идет?" На что проходящий должен был отвечать: "Обыватель".
Низшие полицейские чины носили общее название "городовых", причем подразделялись: стоявшие на полицейских постах для наблюдения за порядком назывались "постовыми", а посылавшиеся по разным поручениям носили название "хожалых". На головах у них были кожаные, довольно высокие кепи, на плечах красные шнуры вместо погон, а вооружение их состояло из шпаги, "селедки", как ее называли в просторечии. С 80-х годов их стали вооружать и револьверами, но так как револьверов не на весь персонал хватало, то, как рассказывали, по крайней мере, многие носили только пустые кобуры с красными шнурами. Жить они продолжали еще в "будках" - маленьких избушках, стоявших коегде по углам улиц, причем в каждой такой избушке ютилось по двое женатых и по одному холостому городовому. Как вся эта компания умещалась в крохотных будках, понять теперь трудно! С 80-х годов город стал строить особые казармы для городовых, и будки были уничтожены. Над обыкновенными городовыми начальствовали "старшие городовые", носившие пальто серого офицерского цвета и узенькие, в половинную ширину офицерских, серебряные погоны.
В полицейском и в пожарном отношении город подразделялся на части, те же, на которые подразделяется и теперь: Городская, Тверская, Пречистенская, Хамовническая и т.д., а каждая часть делилась на кварталы. Во главе квартала стоял "квартальный надзиратель", а во главе части - "частный пристав". С начала царствования Александра III этот полицейский строй был изменен на манер существовавшего тогда в Петербурге: кварталы уничтожены, части подразделены на участки, частные пристава отменены, во главе участков поставлены "участковые пристава", а вместо старших городовых заведены "околоточные" во главе околотков, на которые подразделялся участок. Тогда же установлено было очередное дежурство дворников в шапках с бляхами и со свистками у ворот по ночам.
Помощниками обер-полицмейстера были три полицмейстера, между которыми была поделена территория города. В Москве в 70-х и 80-х годах пользовался популярностью полицмейстер полковник Николай Ильич Огарев, занимавший эту должность более четверти века. Он жил в Староконюшенном переулке. Всем знакома была его высокая плечистая фигура с длиннейшими на малороссийский или польский манер свешивавшимися усами. Он считался, между прочим, специалистом по укрощению студенческих беспорядков, приобретя в этом деле опытность благодаря многолетней практике. Университет был на территории, относившейся к ведению Огарева. Кажется, большими умственными способностями он не отличался, но любим был за добродушие.
Андрей Михайлович Богословский, помощник университетского врача и субинспектор в университете, большой острослов и шутник, необыкновенно комично изображал фантастическое, конечно, совещание, которое будто бы созвал у себя раз генерал-губернатор князь В. А. Долгоруков по вопросу о том, как быть и что делать, если опять французы придут на Москву, и когда будто бы он обратился к Огареву: "Огарев, а ты как думаешь?" - то Огарев выступил с советом стрелять по наступающим французам из Царь-пушки; но когда ему заметили, что ведь у Царь-пушки всего только четыре ядра, то он ответил: "А я буду посылать пожарных таскать их назад".
Обер-полицмейстер жил в особом, специально для него назначенном двухэтажном с мезонином доме на Тверском бульваре против Богословского переулка, о чем свидетельствовала и надпись на доме: "Дом московского обер-полицмейстера". Дом этот сохранился и доныне таким, как был; только уничтожен высокий шест, какие бывали на пожарных каланчах, на котором вывешивались во время пожара пожарные сигналы: днем - черные шары и кресты, а ночью - фонари, так же, как это делалось и на каланчах пожарных частей, причем каждая часть обозначалась особым числом шаров. Должность обер-полицмейстера занимали генерал-майоры "свиты его величества", обыкновенно из средних дворянских фамилий. В 70-х годах сидел обер-полицмейстером Н. У. Арапов, затем Е. К. Юрковский, А. А. Козлов. Все это были самые обыкновенные, бесцветные, с монотонным однообразием один другого повторяющие начальники. Они ездили по Москве, обращая на себя внимание особой запряжкой своих экипажей: летом в небольшой пролетке без верха, зимой в одиночных санях "на паре с пристяжной", как тогда говорилось: одна лошадь впрягалась в оглобли, а другая пристегивалась к ней с правой стороны на свободных постромках и бежали хорошей рысью, изящным изгибом извивая шею, что особенно и ценилось в таких пристяжных.
Вечера эти обер-полицмейстеры проводили в гостиных среднего московского дворянского круга, с которым были связаны нитями родства и знакомства, или в Английском клубе.
Об обер-полицмейстере Козлове есть следующий анекдот. Он был холост, и дамой его сердца была очень известная в Москве великосветская фешенебельная портниха Мамонтова, жившая там же, на Тверском бульваре, где находился и обер-полицмейстерский дом. Сначала она жила на той же стороне бульвара, а потом переехала на противоположную. Вдруг в издававшемся тогда юмористическом журнале "Будильник" появилась картинка, изображающая козла, важно идущего через бульвар с надписью: "Прежде козел ходил по бульвару, а теперь стал ходить через бульвар" или что-то в этом роде.
Перечисленные обер-полицмейстеры вели спокойный образ жизни и не увлекались никакими реформами, хотя, конечно, не могли не видеть многочисленных недочетов и в полицейском благосостоянии города, и в нравах подведомственной им полиции. Город был пылен и грязен, мостовые были из рук вон плохи, тротуары невозможны, улицы не убирались и не подметались и т, д. Полиция же брала, брала самым открытым и, казалось, узаконенным образом взятки. Как в древние времена "кормлений" княжеских наместников и волостелей, полицейским чинам, начиная от частного пристава и кончая последним паспортистом, прописывавшим в квартале паспорта, домовладельцы посылали с дворниками два раза в году на праздники Рождества Христова и Пасхи конверты со вложением разных сумм денег, смотря по должности берущего и по доходности дома или по степени состоятельности домовладельца. В большей степени были обложены такими сборами торговые, промышленные заведения, трактиры, гостиницы и пр. В расходных домовых книгах можно было встретить, кроме того, такие записи: "Частному приставу в день его именин" и т, д.
Без таких поборов совершенно немыслимо было представить себе полицейского чина того времени, до того веками укорененная взятка была в нравах полиции. Перемены, произведенные в начале 1880 годов с учреждением участковых приставов, с уничтожением квартальных и с заведением околоточных, не изменили сути дела: участковые пристава и околоточные надзиратели с честью продолжали традиции предков. Впрочем, к восполнению скудного жалованья поборами с обывателей приводила сама сила вещей, потому на эти поборы и начальство, и обыватели смотрели снисходительно. Околоточный получал жалованье 50 рублей в месяц, но должен был носить в приличном виде форменное платье, без заплат и без потертых локтей, и это уже одно стоило недешево.
Всей этой полицейской патриархальности разом был положен конец с появлением в Москве обер-полицмейстера А. А. Власовского, назначенного на этот пост одновременно с назначением великого князя Сергея Александровича генерал-губернатором. До того он служил полицмейстером в Риге и обратил на себя внимание своими выдающимися полицейскими талантами. Действительно, это был выдающийся талант, можно сказать, виртуоз в своем деле, большой художник, умевший придать своему делу свою особую красоту, полицейский эстет своего рода. Его нововведения оказались очень прочны. Многое остается до наших дней.
Только что вступив в должность, он энергично повел дело и тотчас же дал почувствовать свою властную руку. Он начал с внешнего порядка в городе. Незаметные прежде постовые городовые, нередко стоявшие у чьихнибудь ворот и проводившие время в добродушных беседах с кухарками и прочей прислугой, поставлены были теперь на перекрестках улиц и должны были на больших улицах руководить и управлять уличным движением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64