Потом начались визиты. Визиты, визиты и визиты. За день Брусникин дал четыре интервью представителям прессы и дважды снялся в сюжетах: для канала «Культура» и ОРТ. Кабельное телевидение также не обошло его вниманием.
Случайный выстрел прославил Никиту вернее, чем все сыгранные им главные и эпизодические роли. Случайный ли? Об этом Никита думал часто. Никита уже знал, что легкое ранение, полученное на сцене родного театра, спасло его, по сути, от верной гибели. Может быть — от пыток. От того, что он стал бы фрагментом чудовищного фундамента в поместье «Глеба-потрошителя», как успели прозвать кровожадного бандита журналисты.
Масштабные раскопки, проводимые прокуратурой на дачном участке господина Малютина, раздавленного в «Лендровере» вместе с тремя его пособниками, чуть ли не ежедневно освещались телевидением и прочими средствами информации. Раскопки приносили все новые и новые ужасающие подробности. Даже Троя, найденная археологом Шлиманом, не сохранила, должно быть, столько бренных останков ее обитателей, перебитых коварными греками.
Следствие по делу банды Глеба Анатольевича Малютина, ведомое совместно городской прокуратурой и органами ФСБ, далеко не подлежало полному разглашению. Но у Никиты уже были все основания предположить, что той роковой ночью, когда в столице бедокурил неслыханный ураган, а сам он лежал под общим наркозом на операционном столе, Малюта побывал в его квартире. Свидетельствовали об этом и застигнутый супругой бандит-сантехник («Хорошо еще, что явно оставшийся в засаде находчивый киллер догадался свинтить смеситель, а не глушитель после убийства этой легковерной дурочки!»), и вызванный кем-то наряд милиции, и даже само место гибели четверых душегубцев — лесопарк в километре от Никитиного дома.
«Шальная пуля во спасение, — Брусникин подолгу разглядывал сплющенный маленький снаряд, выковырянный из штукатурки театральной стены. — Возможно ли?»
Три месяца отчаянного барахтанья в полосе прибоя такой силы, что он уже прибил бы с десяток менее стойких отщепенцев фортуны, обратили неисправимого циника Брусникина в законченного идеалиста. Его вера в собственные силы подорвалась, точно слепой сапер на минном поле. Зато на место этой веры заступила какая-то другая, до конца еще не осознанная, но уже позволяющая взглянуть на собственную судьбу, как на комедию ошибок. Именно комедию, что не умаляло серьезности происшедшего с ним, как слово «комедия» в названии божественной поэмы великого Данте не принижает ни высокого назначения ее, ни смысла.
Наказание
Пуля в нынешних обстоятельствах была столь маловажной уликой, что следователь Кузьмич счел возможным занести ее Никите, навещая своего коллегу Шолохова. И без этой свинцовой лепешки у прокуратуры было теперь столько прямых улик на Лыжника, что никакой адвокат, даже самый гуманный в мире, не добился бы его освобождения под залог до Страшного суда. Прежде всего, собственноручное признание задержанного депутатского помощника. Богатого выбора у биатлониста, в сущности, не было. В тюрьму садился либо он, либо его несмотря ни на что любимый отпрыск и бутафор театра «Квадрат» Генка Черкасский.
— Один ваятель-авангардист по фамилии Шилобреев, задержанный в собственном подъезде за акцию перформанса, весьма напоминавшую эксгибиционизм, написал в объяснительной записке следующее: «Оживленные выборы президента Клинтона. Я так это вижу». — Рассматривая чучело, изъятое в подвале на Лесной улице, следователь беседовал с Лыжником в чужом кабинете. — Значит, вы меня видите так. И стало быть, сам понимаешь, что ни на какое снисхождение тебе рассчитывать не приходится.
На встречу с Черкасским Кузьмич нарочно взял чучело под расписку в отделе хранения улик.
Сложив на груди руки, Лыжник слушал Кузьмича охотно и доброжелательно.
— Идем дальше. — Следователь закурил сам и предложил пачку Виталию. — Вы слыхали, как поют дрозды?
— Обязательно, — поделился бандит воспоминаниями. — Сам-то я сельский. Жизнь у нас не сахар была, начальник. С утра — скотина, днем — поле.
— Нет, — покачал головой Кузьмич. — Не те дрозды. Не полевые.
Из портфеля была извлечена кассета с записью допроса бывшего участкового гражданина Войтенко. Кузьмич и Лыжник посмотрели видеофильм.
— Два ствола системы «ТТ» польского производства я тебе не показываю. — Кузьмич убрал кассету в свой обшарпанный портфель. — Видел уже. Протокол Генкиного допроса читать будем?
— Нет. — Лыжник затянулся. — Я вообще-то сигары больше.
— Альтернатива. — Кузьмич начал перелистывать дело без особой на то нужды, поскольку в глаза Лыжнику ему смотреть не хотелось. — Тебе садиться так и так. Геннадию — как ты сам решишь. Ты отец, твое и решение. Хотя парня жалко. Вся жизнь, можно сказать…
— Не береди, Кузьмич, — оборвал его Черкасский. — Понял. Не тупой. Беру на себя суку Чалкина. Завалил я его.
— Пожизненный срок, — напомнил для очистки совести следователь.
— Ты только пацана моего отмажь. — Лыжник дернулся к столу. — А семья подкинет довесок к пенсии. Без подставы.
— Я его за так отмажу, — теперь Кузьмич посмотрел бандиту в глаза. — За бесплатно. За дырку от бублика. Лишь бы он в тебя, Лыжник, не пошел. Да и коллектив театра за него ручается.
Кузьмич вызвал конвой. Это была их первая и последняя встреча в Бутырском следственном изоляторе. Чтобы добиться встречи с Лыжником, Кузьмичову сначала пришлось убедить высокое начальство. Высокому начальству позарез нужны были признательные показания арестованного о заказном убийстве бизнесмена Чалкина, так что убедить себя оно позволило, что называется, в полпинка.
— Значит, без меня Лыжника взяли. — Выслушав исповедь Кузьмича, навестившего его в реанимационной палате, Андрей чуть не расплакался. — Как же так, а?!
— Ну, будет, будет, — утешил его следователь. — На нашем с тобой веку, Андрюша, таких спортсменов — ловить не переловить.
— Ему нельзя волноваться! — разгневалась Зоя Шаманская, охранявшая покой возлюбленного по личному разрешению главврача. — У него от волнения зверские головные боли возникают! Что это за мерзость?
— Аспирин. — Кузьмич бросил на тумбочку Шолохова грязную таблетку, найденную в кармане. — И еще. Помнишь, я одну версию через приятеля в Интерполе хотел прокачать?
— Одну версию, — эхом отозвался опер.
— Прокачал. — Следователь с сочувствием глянул на Шолохова. — Так вот. Дрозденко улетел в свой последний путь двадцать восьмого марта сего года. А некто Капканов Павел Андреевич, тебе известный, первого апреля того же года по генеральной доверенности исполнительного директора судоходного предприятия «Ферст Ойл Компани» закрыл текущий банковский счет в городе Франкфурт на сумму шестьдесят три миллиона баксов. Что забавно, ксерокопию той же доверенности мы обнаружили в сейфе Малютина при обыске его штаб-квартиры. Первоапрельская шуточка. Не слабо, да?
— Да, — откликнулся Шолохов, словно хроническая сомнамбула.
— Адреса денежных переводов, произведенных Капкановым далее, мы лишены возможности установить, как ты, я вижу по твоему лицу, и сам догадался. Согласно глупым законам свободного финансового рынка, любой клиент имеет право на конфиденциальность. Не знаю, как другие, а Капкан воспользовался этим правом на все сто. Но через неделю он был замечен в Париже. Жаль, что нас там никто не замечал. И не заметит.
— Вопрос. — Андрей, погруженный в свои мысли, как батискаф Кусто во впадины Атлантики, шевельнулся. — Кто сгорел?
— Ответ. — Кузьмич прикурил фильтр и с отвращением загасил испорченную сигарету о собственную ладонь. — В тот же суматошный вечер пропал без вести освободившийся недавно из мест заключения злостный угонщик родом из Кутаиси — гражданин Сирхоев по кличке Свеча. Как говорится, ушел из дома в спортивном костюме и не вернулся. Жена его через неделю прибежала в органы с заявлением. Полагаю, Капкан оставил ключ в замке зажигания, позвонил своему кунаку Галактиону Давидовичу Лордкипанидзе и попросил, чтобы тот срочно помог ему перегнать новый «Мерседес-250» к чертовой, непосредственно, бабушке. Причем, думаю себе, намекнул Лордкипанидзе, чтобы тот дал наколку самой отпетой сволочи. Имеется за Капканом такой грешок — «правильных пацанов» щадить. А также имеется у меня и справка: Сирхоев еще на исторической родине лишил девственности несовершеннолетнюю племянницу Галактиона Давидовича Нину Дороселия. Каким путем директор пивной так скоро вышел на своего кровного врага, это — вопрос. Через посредников из землячества, полагаю. Но ответа — как я вижу по твоим глазам, ты и сам уже догадался — мы, конечно, не получим. Лордкипанидзе хоть и князь, однако человек благородный.
— А снимок в паспорте Дрозденко? Его же Капкану переклеить надо было.
— Ну, ты, Андрей, я чувствую, башкой приложился капитально. — Кузьмич тяжело вздохнул. — Это афиши в городе долго переклеивать. Даже такому умельцу, как Проявитель.
— Помоги-ка. — Опершись на Зоину руку, Шолохов сполз с постели.
— Ты куда? — насторожился следователь.
— В Париж. Капканова искать, — пропыхтел Андрей.
— Капканова в Париже искать — все равно что иголку в Сене! — Кузьмич решительно встал на пути товарища. — Река такая в Париже есть. Полноводная. У нас — Москва, у них — Сена.
— Да успокойся. — Андрей криво усмехнулся. — В туалет мне надо по малой нужде.
— Если только по малой!
Желание капитана убедило Кузьмича, что опер на правильном пути.
В палату Брусникина Андрей переехал спустя неделю. За этот краткий отрезок времени актер стал всеобщим любимцем восстановительного отделения. Нельзя сказать, что Людмиле это льстило. Еще меньше ее радовало постоянное присутствие кого-либо из актерской братии. А Кумачев со своим преферансом так вообще дежурил через двое суток на третьи. Заглянула раз и Дарья Безродная со своим опасным супругом-филологом.
— Цветы, — сказала она, положив на постель Брусникина влажный букет. — Розы.
Так бы, конечно, никто не догадался.
— Они с шипами, — предупредила Дарья, когда Брусникин воткнул букет в банку на подоконнике, предварительно выкинув из нее две траурные гвоздики сценариста Охламонова. — Можно уколоться.
— Но проще использовать одноразовый шприц, — невозмутимо заметил Угаров.
— Ты все опошлил! — обиделась княжна.
— Помилуй, родная, столько опошлить я физически не могу. — Подойдя к открытому окну, филолог достал пачку «Мальборо». — Миллионы моих предшественников не смогли опошлить все. Это купе для курящих?
— Для них, — подтвердил Андрей, листая свежий номер газеты бесплатных объявлений.
— Как мы себя чувствуем? — искренне поинтересовалась Дарья у коллеги.
— Превосходно, — так же искренне сообщил Никита. — Но вот они, что по соседству, храпят по ночам, а днем непрестанно шуршат периодикой.
— Не слушайте, — невозмутимо отреагировал Шолохов, что-то в газете подчеркивая. — Он лжесвидетель. Зоя решила в ванной нормальный кафель положить.
— Как?! — вскричал Никита. — Опять кафель?!
— Почему опять? Старому кафелю лет двадцать исполнилось. — Андрей отложил газету.
— А ведь это вас пасут, молодой человек. — Муж Дарьи оглянулся на Брусникина.
— Нас, — согласился Никита, выглянув в окно.
Внизу на проезжей части у больничного корпуса радовала зрение перламутровая «Ауди» Туманова. Сам же агент, за взятку, видать, въехавший на территорию госпиталя, высматривал окно нужной палаты.
— Подняться ему, разумеется, лень, — заметил Брусникин.
Туманов его увидел. Окно было на втором этаже.
— Хай! — Туманов показал Никите два раздвинутых пальца. — Мобильник есть?
— Ори так, — посоветовал артист.
— Тебе из Дублина чек пришел. — Леша помахал над головой прямоугольной фиолетовой бумажкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31