Махонькие Чарлины катышки. Выйти из передней двери, свернуть налево и идти, вниз, к гавани, к свалке, мимо валлийской начальной школы, где за ночь мороз нарисовал седые цветы на решетке. Нет, не так: просто изморозь наросла на невидимые цветы, что вечно цветут в металле. Приросла к ним, придав им видимый облик.
Вот пришел новый день. Еще один день, в котором я жив. Я, мой кролик и мой одноглазый лис.
Шаг 1: Мы признали, что бессильны совладать со своими пристрастиями, что не можем сами управлять своей жизнью. И что мы с радостью отдадим последние крохи самостоятельности, какая, может быть, у нас еще осталась, злобному придире, святоше, ханже, в прокуренной желтой комнатке в клинике Св. Елены, и той обширной, грозной организации, что стоит за ним. Еще мы признали себя ничтожествами, но если отступим когда-нибудь от этой клятвы, станем еще ничтожнее; даже не дерьмом станем, а глистами в дерьме. Глистами, жрущими дерьмо глистов, живущих в дерьме. Но все равно мы выбрасываем белый флаг. Смотрите, мы машем флагом. Одной, бля, рукой.
В машине
Они выезжают из города через Спик, где на круговой развязке А562 превращается в А561 и знаки указывают на Аэропорт , и Спик-Холл , и Ранкорн , и Северный Уэльс/Куинсферри . Слева крепостной стеной выстроились муниципальные дома, одинаковые, краснокирпичные, а над ними по косой взмывает самолет, покидая землю, укутанную жарким маревом, словно сияющим покрывалом невесты, и близящееся солнце отскакивает от несущихся в воздухе стекла и стали. Где-то справа, за допотопной фабрикой, что ныне распадается в бурый мусор, лиман, а за ним - их цель. Их машина - «моррис-майнор», старый рыдван, что трясется и кашляет и грозит развалиться на куски всякий раз, когда сидящий за рулем Даррен Тейлор пытается поддать газу. Чуть ускориться. Быстрее попасть на место назначения.
– Бля, это ж кусок говна какой-то, а не машина… Томми, бля, совсем оборзел, отправил нас на этом корыте, бля…
Алистер - пассажир - не отрывает глаз от «Дорожного спутника от “Ридерз Дайджест”», который он изучает, положив на колени, облаченные в тренировочные штаны.
– Тебе надо Ранкорн.
– Я знаю, что мне надо Ранкорн, Алли. Уж как-нибудь знаю , как выехать из этого сраного города.
– Ранкорн, а оттуда на М56 и пилить до… как его… вроде Хэпсфорда, или как он там. Съезд 14. Потом прямо через Честер, а оттудова по А55 и прямо на Балу.
– БЛЯ!
Даррен тычет в окно средний палец - фургончик «бедфорд» проехал слишком близко от его крыла. Водитель фургона заглядывает вниз, в «моррис», видит их - Даррена, у которого все пальцы унизаны золотыми гайками, густые вьющиеся волосы коротко стрижены, квадратная челюсть выпирает под выпученными черными глазами, и его пассажира, в бейсболке, с лицом остреньким, вроде куницы, ухмыляющимся, со слабым подбородком, что спрятан в стоячий воротник спортивного костюма, - и отстает, исчезает позади.
Лицо Даррена расслабляется.
– Козел долбаный.
– Я ходил с дедом на Балу, рыбачить, когда был мальцом, типа. Однажды, бля, щуку поймал. Здоровая была, сволочь, зубы как шестидюймовые гвозди. Ей-бо.
Они поворачивают на Ранкорн. Когда машина съезжает с круговой развязки на дорогу с двусторонним движением, Даррен жмет на газ, и старый двигатель ревет, как бык.
– Чесслово, бля, это не машина, а дерьмо. Уж я скажу пару слов этому козлу Томми, как мы вернемся, бля буду, Алли. Я ваще удивлюсь, если мы доберемся до этого ебаного Уэльса в этой ебаной развалюхе. Этот козел совсем оборзел. Нельзя на таком корыте посылать двух своих лучших парней на разборку, братан, вот чё я те скажу. Совсем. Бля. Оборзел.
Алистер захлопывает дорожный атлас и спихивает его с колен.
– Да уж. Нет чтоб дать нам «сёгун».
– «Сёгун»? Щас. Этот козел любит свой «сёгун» больше, чем своих детей, бля. Ваще в этом я его понимаю - ты его детей видел? Мелкие, но сволочные, бля буду. Так бы и проутюжил тачкой их сопливые морды. Ей-бо.
– Ну, тада «витару».
– Во, а я ему чё сказал. «Витару». А вот хрен: на ней этот козел Джейми в Шотландию уехал, бля. На стрелку с какими-то пацанами в Глазго. Для понтов, типа.
– Джейми?
– Ну.
– Который?
– Сквайрс. Косой который.
Алистер знает Косого Джейми, и задумывается, как выглядит мир, если смотреть на него косым глазом. Он скашивает собственный глаз, но добивается только того, что расплываются приборная доска и мир, пролетающий за окном, - плоские однообразные поля и домики.
На дороге - вспышки фар. Другой «моррис-майнор» едет им навстречу; водитель один раз мигает фарами, улыбается и машет, проезжая.
– Гля, еще один. Второй раз за утро. Чё этим козлам надо? Чё они нам все время мигают?
– Такая же модель машины, пмаешь, - говорит Алистер.
– Ну и что, бля?
– Ну, так иногда делают. Кто водит эти старые машины, они друг друга, типа, приветствуют.
Даррен ухмыляется.
– Сонные жопы.
Но в голове Алистера мелькает мысль, или что-то похожее на мысль: это как животные, редкие звери, что-то такое. Инстинктом чуют что-то близкое в незнакомце, что может означать сближение, дружбу, может быть - безопасность. Что-то типа: «Гляди! Видишь? Я не один в мире». Будто настойчивость, проекция собственного «я», отчаянный выстрел сигнальной ракеты в надежде на ответ, и вот ответ приходит, и ты напыживаешься, и все это слишком туманно, но все же радостно.
Даррен зевает.
– Ой бля, я совсем укатался. Алли, хорошая ночка вчера была, а?
– А то.
– Вот бы сейчас той дряни из заначки Питера, проснуться типа. А то я так и до Уэльса не доеду - засну, бля.
– А у тя с собой нету?
– Кокса? Не-а. Был бы, я б его уже нюхал, как ты думаешь?
– А чё ты с собой не взял?
– А то, что мы не имеем права просрать это дело, братан. Прикинь, какой-нибудь легавый на Овцеёбщине нас тормознет, мож, за скорость, или за проезд на красный, или еще чё-нить, увидит наши зенки, типа, обыщет тачку. И мы спалились. Прикинь, что сделает Томми. Мы пожалеем, что на свет родились, братан.
– Верно.
– Так что я оставил всякие развлекухи дома. Придется потерпеть, пмаешь. Ехать черти-куда, со скуки подохнешь. Даже мафона нет. Хоть музон бы послушали.
– Ну нам хоть заплатят.
– Да, полста монет. Сотню, если мы его найдем, а мне чё-то не верится, бля. Черт. Пятьдесят монет я могу заработать за два часа, бля, в Алли-доке [2], на сигаретах с «ангельской пылью» [3].
Пригород Ранкорна, ряд магазинов: газетная лавочка, букмекер, прачечная, пекарня Сэйера, рыба с жареной картошкой, китайская забегаловка. Еще одна газетная лавочка в конце улицы. Даррен останавливается у пешеходного перехода, где ждет молодая женщина. Он улыбается ей, пока она переходит дорогу у них перед носом, она чуть испуганно улыбается в ответ и отводит взгляд, потому что он продолжает следить за ней, не отрывая глаз от ее зада. Хриплым голосом:
– Давай-давай, мочалка. Шевели жопой. И будьте так любезны, мадам, позвольте мне обкончать ваше дребаное личико!
Алистер смеется. Мужчина средних лет в заляпанном краской синем комбинезоне, с пакетом из пекарни Сэйера, пытается последовать за девушкой, но Даррен газует, врубает передачу, и машина вылетает наперерез мужчине, промахнувшись мимо лишь на несколько дюймов. Тот вскрикивает, бросается назад на тротуар, спотыкается о бордюр и роняет пакет, оттуда выпадает упаковка булочек и лопается.
– Да не ты , старый хрен! Подождешь, бля!
Даррен хихикает, Алистер тоже. Они проезжают мимо автостопщика, стоящего с плакатиком «Хирфорд», Даррен гудит, оба показывают автостопщику средний палец и мчатся мимо. Опять смеются.
– Хер ему. Автобусом доедет, бля.
– Угу.
– Где ваще этот гребаный Хирфорд, а?
– Нинаю. - Алистер пожимает плечами. - Мы едем на Честер.
– Ага, а потом куда?
– К Бале.
– Не, я хочу сказать, куда мы ваще едем? Где наша, типа, конечная?
– Аберистуит.
Даррен улыбается и качает головой.
– Всегда ржу, как они смешно это говорят. Как будто рот полоскают. Не знаю, как это ваще можно выговорить, все эти дурацкие названия, бля.
– Лландерфел. Риулас.
– Заткнись, а? Ты меня всего заплевал. Ты знаешь, типа, озеро Бала? Ну вот, в нем никакая не вода. Это местные жители наплевали, пытались выговорить, как называется, где они живут.
– Чё, Бала? Это ж просто.
– Да нет же. Другие места как называются, вокруг , типа.
На круговой развязке они сворачивают направо, следуя указателю на Фродшем. По рампе - на магистраль, и гладко встраиваются в ровный поток машин, идущих на юг, в Уэльс. Двигатель и желудок Алистера рокочут и ропщут дуэтом.
– Это у тя в животе, братан?
– Угу. Жрать хочу, бля, сил нет.
– Правда?
– Угу. Чисто свиняк.
– Ну, остановимся, када границу переедем, тада купим чё-нить. Там есть одна почтовая лавочка, я хотел туда заскочить поглядеть, нельзя ли с нее чё поиметь.
– Не дождусь, жрать хочу так, что дохлую собаку съел бы.
– Подождешь, бля, никуда не денешься, бля, птушта мы, бля, не собираемся останавливаться, пока, бля, не переедем границу. Чё ты себе каких-нибудь бутеров не сделал?
– Да сделал я. С мармитом [4]. На кухне забыл, бля.
– С мармитом? Бе-э-э-э. Это ж дерьмо, братан, чисто дерьмо, бля. Даже если б ты их не забыл, ты бы их не стал жрать, птушта я б их вышвырнул в окно, бля, как токо б ты их достал. Я даже запаха этой дряни терпеть не могу. Блевать тянет. Понюхай.
– Чё?
– Понюхай, говорю. Вот так пахнет твой ебаный мармит.
Это вползает в машину серная вонь Шоттоновского сталелитейного завода, что высится по левую руку над обширным болотом; обугленные, почерневшие трубы и башни торчат меж топью и грязевой равниной, словно причудливая крепость, запредельный город из снов, населенный фигурами из тления и пламени, источающими клубы чадной копоти, что вылетают из опаленных башен в контуженное небо. Узкие, близко посаженные цитадели, созданные, чтобы отцеживать из земляной и лиманной грязи что-то похожее на тех, кто через гниение и растворение, упорное и соленое, сотворил эту грязь, это дерьмо, дистиллировать, придать ощутимую форму плоти разжиженной, хлюпающей, превратить ее в удушливое подобье, дубликат, астматичный, как эти поднимающиеся, тянущиеся вверх огромные мороки из жирной испарины. Эти небоскребные, облакоподобные уступы только ночью показываются честно, как они есть - огромными огненными шарами.
– Эй, Алистер.
Нет ответа; Алистер глазеет на сталелитейный завод. Нос прижат к окну, кепка съехала назад, потому что козырек уперся в стекло. Кончик носа Алистера, касаясь окна, оставил на нем запятую из кожного сала.
Даррен чувствительно заезжает Алистеру локтем в ребра.
– Э! Какого черта?
– Я те вопрос задал, бля.
– Чё?
– Чё ест на завтрак мужик, который перетрахал кучу баб?
– Нинаю.
– Ага. - Даррен фыркает. - Я так и думал.
– Ох иди в жопу.
Даррен гогочет. Позади остаются Фродшем и Шоттон, отрезок шоссе поуже - и вот опять магистраль. Она приведет их в Честер.
На свалке
Солнце осколками. Сияющие спицы света. Лучи солнца бьют в море, разбиваются и превращаются в свет моря, волносвет, водосвет. Он как волна во внешнем мире, но превращается в частицу у мя в голове, через глаза, и ёб твою мать, страшно подумать, что было б, если б я потерял глаз, а не руку; больше не видеть двойного копья солнца. Больше не мигать, не щуриться, когда оно бьет в тебя от воды, стекла или хрома.
Такой свет бывает у мя в снах. Вечно етот на миг ослепляющий свет у мя в снах. Я чувствую, он напитывает мя, этот белый свет от моря; становится частью мя - как фотоны в ядре, вокруг которого вдали крутятся электроны. Ядро - с пятипенсовик, электрон - за две мили от него. Мы - твари из света и пустоты, яркий свет у мя в глазах, пустота у мя в рукаве, и то и другое - у мя в мозгу.
Сворачиваю с портовой дороги на Пен-ир-Ангор. Вонь помойки словно удар, густой сырный смрад. Сажусь на скамью у старого дота времен Второй мировой, выкурить бычок, прежде чем идти дальше, погружаясь в этот запах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Вот пришел новый день. Еще один день, в котором я жив. Я, мой кролик и мой одноглазый лис.
Шаг 1: Мы признали, что бессильны совладать со своими пристрастиями, что не можем сами управлять своей жизнью. И что мы с радостью отдадим последние крохи самостоятельности, какая, может быть, у нас еще осталась, злобному придире, святоше, ханже, в прокуренной желтой комнатке в клинике Св. Елены, и той обширной, грозной организации, что стоит за ним. Еще мы признали себя ничтожествами, но если отступим когда-нибудь от этой клятвы, станем еще ничтожнее; даже не дерьмом станем, а глистами в дерьме. Глистами, жрущими дерьмо глистов, живущих в дерьме. Но все равно мы выбрасываем белый флаг. Смотрите, мы машем флагом. Одной, бля, рукой.
В машине
Они выезжают из города через Спик, где на круговой развязке А562 превращается в А561 и знаки указывают на Аэропорт , и Спик-Холл , и Ранкорн , и Северный Уэльс/Куинсферри . Слева крепостной стеной выстроились муниципальные дома, одинаковые, краснокирпичные, а над ними по косой взмывает самолет, покидая землю, укутанную жарким маревом, словно сияющим покрывалом невесты, и близящееся солнце отскакивает от несущихся в воздухе стекла и стали. Где-то справа, за допотопной фабрикой, что ныне распадается в бурый мусор, лиман, а за ним - их цель. Их машина - «моррис-майнор», старый рыдван, что трясется и кашляет и грозит развалиться на куски всякий раз, когда сидящий за рулем Даррен Тейлор пытается поддать газу. Чуть ускориться. Быстрее попасть на место назначения.
– Бля, это ж кусок говна какой-то, а не машина… Томми, бля, совсем оборзел, отправил нас на этом корыте, бля…
Алистер - пассажир - не отрывает глаз от «Дорожного спутника от “Ридерз Дайджест”», который он изучает, положив на колени, облаченные в тренировочные штаны.
– Тебе надо Ранкорн.
– Я знаю, что мне надо Ранкорн, Алли. Уж как-нибудь знаю , как выехать из этого сраного города.
– Ранкорн, а оттуда на М56 и пилить до… как его… вроде Хэпсфорда, или как он там. Съезд 14. Потом прямо через Честер, а оттудова по А55 и прямо на Балу.
– БЛЯ!
Даррен тычет в окно средний палец - фургончик «бедфорд» проехал слишком близко от его крыла. Водитель фургона заглядывает вниз, в «моррис», видит их - Даррена, у которого все пальцы унизаны золотыми гайками, густые вьющиеся волосы коротко стрижены, квадратная челюсть выпирает под выпученными черными глазами, и его пассажира, в бейсболке, с лицом остреньким, вроде куницы, ухмыляющимся, со слабым подбородком, что спрятан в стоячий воротник спортивного костюма, - и отстает, исчезает позади.
Лицо Даррена расслабляется.
– Козел долбаный.
– Я ходил с дедом на Балу, рыбачить, когда был мальцом, типа. Однажды, бля, щуку поймал. Здоровая была, сволочь, зубы как шестидюймовые гвозди. Ей-бо.
Они поворачивают на Ранкорн. Когда машина съезжает с круговой развязки на дорогу с двусторонним движением, Даррен жмет на газ, и старый двигатель ревет, как бык.
– Чесслово, бля, это не машина, а дерьмо. Уж я скажу пару слов этому козлу Томми, как мы вернемся, бля буду, Алли. Я ваще удивлюсь, если мы доберемся до этого ебаного Уэльса в этой ебаной развалюхе. Этот козел совсем оборзел. Нельзя на таком корыте посылать двух своих лучших парней на разборку, братан, вот чё я те скажу. Совсем. Бля. Оборзел.
Алистер захлопывает дорожный атлас и спихивает его с колен.
– Да уж. Нет чтоб дать нам «сёгун».
– «Сёгун»? Щас. Этот козел любит свой «сёгун» больше, чем своих детей, бля. Ваще в этом я его понимаю - ты его детей видел? Мелкие, но сволочные, бля буду. Так бы и проутюжил тачкой их сопливые морды. Ей-бо.
– Ну, тада «витару».
– Во, а я ему чё сказал. «Витару». А вот хрен: на ней этот козел Джейми в Шотландию уехал, бля. На стрелку с какими-то пацанами в Глазго. Для понтов, типа.
– Джейми?
– Ну.
– Который?
– Сквайрс. Косой который.
Алистер знает Косого Джейми, и задумывается, как выглядит мир, если смотреть на него косым глазом. Он скашивает собственный глаз, но добивается только того, что расплываются приборная доска и мир, пролетающий за окном, - плоские однообразные поля и домики.
На дороге - вспышки фар. Другой «моррис-майнор» едет им навстречу; водитель один раз мигает фарами, улыбается и машет, проезжая.
– Гля, еще один. Второй раз за утро. Чё этим козлам надо? Чё они нам все время мигают?
– Такая же модель машины, пмаешь, - говорит Алистер.
– Ну и что, бля?
– Ну, так иногда делают. Кто водит эти старые машины, они друг друга, типа, приветствуют.
Даррен ухмыляется.
– Сонные жопы.
Но в голове Алистера мелькает мысль, или что-то похожее на мысль: это как животные, редкие звери, что-то такое. Инстинктом чуют что-то близкое в незнакомце, что может означать сближение, дружбу, может быть - безопасность. Что-то типа: «Гляди! Видишь? Я не один в мире». Будто настойчивость, проекция собственного «я», отчаянный выстрел сигнальной ракеты в надежде на ответ, и вот ответ приходит, и ты напыживаешься, и все это слишком туманно, но все же радостно.
Даррен зевает.
– Ой бля, я совсем укатался. Алли, хорошая ночка вчера была, а?
– А то.
– Вот бы сейчас той дряни из заначки Питера, проснуться типа. А то я так и до Уэльса не доеду - засну, бля.
– А у тя с собой нету?
– Кокса? Не-а. Был бы, я б его уже нюхал, как ты думаешь?
– А чё ты с собой не взял?
– А то, что мы не имеем права просрать это дело, братан. Прикинь, какой-нибудь легавый на Овцеёбщине нас тормознет, мож, за скорость, или за проезд на красный, или еще чё-нить, увидит наши зенки, типа, обыщет тачку. И мы спалились. Прикинь, что сделает Томми. Мы пожалеем, что на свет родились, братан.
– Верно.
– Так что я оставил всякие развлекухи дома. Придется потерпеть, пмаешь. Ехать черти-куда, со скуки подохнешь. Даже мафона нет. Хоть музон бы послушали.
– Ну нам хоть заплатят.
– Да, полста монет. Сотню, если мы его найдем, а мне чё-то не верится, бля. Черт. Пятьдесят монет я могу заработать за два часа, бля, в Алли-доке [2], на сигаретах с «ангельской пылью» [3].
Пригород Ранкорна, ряд магазинов: газетная лавочка, букмекер, прачечная, пекарня Сэйера, рыба с жареной картошкой, китайская забегаловка. Еще одна газетная лавочка в конце улицы. Даррен останавливается у пешеходного перехода, где ждет молодая женщина. Он улыбается ей, пока она переходит дорогу у них перед носом, она чуть испуганно улыбается в ответ и отводит взгляд, потому что он продолжает следить за ней, не отрывая глаз от ее зада. Хриплым голосом:
– Давай-давай, мочалка. Шевели жопой. И будьте так любезны, мадам, позвольте мне обкончать ваше дребаное личико!
Алистер смеется. Мужчина средних лет в заляпанном краской синем комбинезоне, с пакетом из пекарни Сэйера, пытается последовать за девушкой, но Даррен газует, врубает передачу, и машина вылетает наперерез мужчине, промахнувшись мимо лишь на несколько дюймов. Тот вскрикивает, бросается назад на тротуар, спотыкается о бордюр и роняет пакет, оттуда выпадает упаковка булочек и лопается.
– Да не ты , старый хрен! Подождешь, бля!
Даррен хихикает, Алистер тоже. Они проезжают мимо автостопщика, стоящего с плакатиком «Хирфорд», Даррен гудит, оба показывают автостопщику средний палец и мчатся мимо. Опять смеются.
– Хер ему. Автобусом доедет, бля.
– Угу.
– Где ваще этот гребаный Хирфорд, а?
– Нинаю. - Алистер пожимает плечами. - Мы едем на Честер.
– Ага, а потом куда?
– К Бале.
– Не, я хочу сказать, куда мы ваще едем? Где наша, типа, конечная?
– Аберистуит.
Даррен улыбается и качает головой.
– Всегда ржу, как они смешно это говорят. Как будто рот полоскают. Не знаю, как это ваще можно выговорить, все эти дурацкие названия, бля.
– Лландерфел. Риулас.
– Заткнись, а? Ты меня всего заплевал. Ты знаешь, типа, озеро Бала? Ну вот, в нем никакая не вода. Это местные жители наплевали, пытались выговорить, как называется, где они живут.
– Чё, Бала? Это ж просто.
– Да нет же. Другие места как называются, вокруг , типа.
На круговой развязке они сворачивают направо, следуя указателю на Фродшем. По рампе - на магистраль, и гладко встраиваются в ровный поток машин, идущих на юг, в Уэльс. Двигатель и желудок Алистера рокочут и ропщут дуэтом.
– Это у тя в животе, братан?
– Угу. Жрать хочу, бля, сил нет.
– Правда?
– Угу. Чисто свиняк.
– Ну, остановимся, када границу переедем, тада купим чё-нить. Там есть одна почтовая лавочка, я хотел туда заскочить поглядеть, нельзя ли с нее чё поиметь.
– Не дождусь, жрать хочу так, что дохлую собаку съел бы.
– Подождешь, бля, никуда не денешься, бля, птушта мы, бля, не собираемся останавливаться, пока, бля, не переедем границу. Чё ты себе каких-нибудь бутеров не сделал?
– Да сделал я. С мармитом [4]. На кухне забыл, бля.
– С мармитом? Бе-э-э-э. Это ж дерьмо, братан, чисто дерьмо, бля. Даже если б ты их не забыл, ты бы их не стал жрать, птушта я б их вышвырнул в окно, бля, как токо б ты их достал. Я даже запаха этой дряни терпеть не могу. Блевать тянет. Понюхай.
– Чё?
– Понюхай, говорю. Вот так пахнет твой ебаный мармит.
Это вползает в машину серная вонь Шоттоновского сталелитейного завода, что высится по левую руку над обширным болотом; обугленные, почерневшие трубы и башни торчат меж топью и грязевой равниной, словно причудливая крепость, запредельный город из снов, населенный фигурами из тления и пламени, источающими клубы чадной копоти, что вылетают из опаленных башен в контуженное небо. Узкие, близко посаженные цитадели, созданные, чтобы отцеживать из земляной и лиманной грязи что-то похожее на тех, кто через гниение и растворение, упорное и соленое, сотворил эту грязь, это дерьмо, дистиллировать, придать ощутимую форму плоти разжиженной, хлюпающей, превратить ее в удушливое подобье, дубликат, астматичный, как эти поднимающиеся, тянущиеся вверх огромные мороки из жирной испарины. Эти небоскребные, облакоподобные уступы только ночью показываются честно, как они есть - огромными огненными шарами.
– Эй, Алистер.
Нет ответа; Алистер глазеет на сталелитейный завод. Нос прижат к окну, кепка съехала назад, потому что козырек уперся в стекло. Кончик носа Алистера, касаясь окна, оставил на нем запятую из кожного сала.
Даррен чувствительно заезжает Алистеру локтем в ребра.
– Э! Какого черта?
– Я те вопрос задал, бля.
– Чё?
– Чё ест на завтрак мужик, который перетрахал кучу баб?
– Нинаю.
– Ага. - Даррен фыркает. - Я так и думал.
– Ох иди в жопу.
Даррен гогочет. Позади остаются Фродшем и Шоттон, отрезок шоссе поуже - и вот опять магистраль. Она приведет их в Честер.
На свалке
Солнце осколками. Сияющие спицы света. Лучи солнца бьют в море, разбиваются и превращаются в свет моря, волносвет, водосвет. Он как волна во внешнем мире, но превращается в частицу у мя в голове, через глаза, и ёб твою мать, страшно подумать, что было б, если б я потерял глаз, а не руку; больше не видеть двойного копья солнца. Больше не мигать, не щуриться, когда оно бьет в тебя от воды, стекла или хрома.
Такой свет бывает у мя в снах. Вечно етот на миг ослепляющий свет у мя в снах. Я чувствую, он напитывает мя, этот белый свет от моря; становится частью мя - как фотоны в ядре, вокруг которого вдали крутятся электроны. Ядро - с пятипенсовик, электрон - за две мили от него. Мы - твари из света и пустоты, яркий свет у мя в глазах, пустота у мя в рукаве, и то и другое - у мя в мозгу.
Сворачиваю с портовой дороги на Пен-ир-Ангор. Вонь помойки словно удар, густой сырный смрад. Сажусь на скамью у старого дота времен Второй мировой, выкурить бычок, прежде чем идти дальше, погружаясь в этот запах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27