Вокруг было темно и тихо. У меня вспотели ладони, и я чуть не выронил канистру, поднимаясь по ступенькам.
Отец начал поливать бензином все подряд. Опустошив обе канистры, он вдруг обернулся, увидел, что я стою просто так; и зашипел:
– Выливай быстрее, что стоишь! Давай, Бобби!
– Отец, – выдавил я. – Прошу… Не делай этого.
– Боже всемилостивый! – Он выхватил мою канистру и вылил ее на крыльцо.
– Отец, не надо… Они же ничего плохого не сделали. Только потому, что они другие… Только потому, что они живут в доме другого цвета…
–Они не должны быть другими! – ответил отец. Голос его звучал твердо, и я понял, что он по-своему прав. – Нам не нравятся другие! Нам не нужны здесь никакие другие! – Он вытащил из кармана тряпку, прихваченную на кухне, и начал рыться в карманах в поисках зажигалки.
– Пожалуйста… Не надо! Они нам ничего не сделали! Давай забудем об этом, ладно? Можно же просто уйти отсюда…
Зажигалка вспыхнула. Он поднес к язычку пламени тряпку.
Много старых, вспомнил я. И тех, у кого это впереди.
Это я. Верджил Сайке говорил про меня.
В этот момент я подумал о шестеренках. Миллионы и миллионы шестеренок проходят по ленте конвейера, и все они – абсолютно одинаковые. Я подумал о бетонных стенах завода. Я подумал о машинах, их постоянном глухом и ритмичном гуле. Я подумал о клетке серого щитового домика, потом взглянул в испуганное лицо отца, освещенное оранжевым пламенем, и понял, что он страшно боится всего, что за пределами этих серых щитовок, – случайности, возможности выбора, любого шанса, самой жизни… Он был напуган до смерти, и я в тот самый момент понял, что больше не смогу быть сыном своего отца.
Я подошел и схватил его за руку. Он посмотрел на меня так, словно увидел впервые.
И я услышал свой голос – теперь твердый голос постороннего человека, – голос, который произнес «нет».
Но прежде чем отец успел среагировать, красная входная дверь распахнулась.
На пороге появился Верджил Сайке. Его оранжевые глаза сверкали. Во рту торчала зажженная сигарета. За ним стояли жена и дети – еще три пары блестящих оранжевых глаз, словно маленькие лесные костры в ночи.
– Приветствую, – по-южному протяжно произнес Верджил. – Решили повеселиться?
Отец что-то бессвязно забормотал. Я по-прежнему крепко держал его за запястье.
– В Грейстоун-Бэй стало одним серым домом меньше, Бобби, – улыбнулся в темноте Верджил.
И уронил сигарету под ноги, на пропитанные бензином доски.
Мгновенно, с хлопком, взвился огромный язык пламени. Я попытался схватить Верджила, но тот отшатнулся. Сухие доски крыльца занялись в одну секунду. Отец столкнул меня на землю. Мы выбежали на улицу, вопя в два голоса, чтобы Сайксы спасались через заднюю дверь, пока не загорелся весь дом.
Но они не стали этого делать. О нет. Верджил взял одного из детей на руки и сел с ним в красное кресло, жена взяла другого и села в соседнее – прямо среди бушующего огня. Крыльцо полыхало жарким, ярким пламенем; мы оба с ужасом и изумлением смотрели, как всех четверых лизали огненные языки. Но их пламенеющие фигуры оставались в своих креслах в полном спокойствии, словно наслаждаясь приятным деньком на пляже. Я видел, как Верджил кивнул. Я видел улыбку Эви за мгновение до того, как вспыхнуло ее лицо. Дети превратились в клубки пламени – радостные огненные, клубки, весело подпрыгивающие на родительских коленях.
И тогда я кое-что сообразил. Такое, о чем лучше глубоко не задумываться.
Японял: Они изначально были созданы из огня. И теперь возвращаются в свое привычное состояние.
Искры, поднимались высоко в чернее, небо, плыли там и сверкали, словно звезды – огненные миры. Четыре фигуры начали терять очертания. Не было ни криков, ни стонов. Наоборот, мне показалось, что я слышу смех Верджила. Так мог смеяться только самый счастливый человек на свете.
Или нечто, представшее в человеческом облике.
По всей Аккардо-стрит в домах начали вспыхивать окна. Пожар разгорелся вовсю, и красный дом уже почти превратился в руины. Я видел, как искры, в которые превратились фигуры Сайксов, взвились в небо, высоко в небо – и затем медленно поплыли вместе над Грейстоун-Бэй. Но погасли они или полетели дальше – я не знаю. Послышались сирены пожарных машин. Я посмотрел на отца. Посмотрел долгим, внимательным взглядом, потому что хотел запомнить его лицо. Он выглядел таким маленьким. Таким маленьким.
А потом я повернулся и пошел по Аккардо-стрит – прочь от горящего дома. Отец пытался схватить меня за руку, но я освободился с такой легкостью, словно отмахнулся от тени. Я дошел до конца Аккардо и не останавливаясь пошел дальше.
Я люблю и мать и отца. После того как нанятый мною катер доставил меня в небольшой порт милях в тридцати от Грейстоун-Бэй, я позвонил им. Они были в порядке. Красный дом сгорел, но пожарные, разумеется, никаких тел не обнаружили. Единственное, что от них осталось, – красный помятый фургон. Наверное, его отволокли на автомобильную свалку, и слепой старик, который живет там, обзавелся новым спальным местом.
У отца были кое-какие неприятности, но он отговорился временным помутнением сознания. Любой на Аккардо-стрит знал, что Бык «немного того», что он здорово психовал последнее время и много пил. Мистер Линдквист, как я узнал позже, был весьма озадачен всей этой историей – впрочем, как и все остальные, но щитовые дома дешевые, поэтому он решил строить напротив моих предков белый кирпичный дом. Мистер Линдквист все равно собирался постепенно избавиться от всех щитовых домишек и вместо них построить для заводских рабочих более основательные. Так что это событие просто подтолкнуло его Родители, разумеется, просили меня вернуться. Обещали мне все, что угодно., Говорили, что могу в любой момент пойти учиться в колледж. Ну и так далее.
Но голоса их звучали неубедительно. Я слышал ужас в этих голосах, и мне их очень жалко, потому что они поняли – стены их клетки выкрашены серым цветом. О, когда-нибудь я вернусь в Грейстоун-Бэй – но не сейчас. Не раньше, чем пойму, кто я есть и что я есть. Сейчас я Боб Дикен.
Так я до сих пор и не могу разобраться. Было ли это запланировано? Или произошло по чистой случайности? Случайно ли эти создания, любящие огонь, приобщили меня к своей жизни, или преднамеренно? Знаете, говорят, дьявол мечтает об огне. Но кем бы ни были эти Сайксы, они вырвали меня из клетки. Они – не Зло. Как говорил Верджил Сайке, огонь и создает, и разрушает.
Они не погибли. О нет. Они просто… в каком-то другом месте. Может, мне еще доведется встретиться с ними. Все может быть.
Я могу не стать красным домом. Я могу стать синим, или зеленым, или какого-нибудь такого цвета, которого даже еще не знаю. Но я знаю – я не серый дом. Это я знаю наверняка.
Вот и вся история.
1 2 3 4
Отец начал поливать бензином все подряд. Опустошив обе канистры, он вдруг обернулся, увидел, что я стою просто так; и зашипел:
– Выливай быстрее, что стоишь! Давай, Бобби!
– Отец, – выдавил я. – Прошу… Не делай этого.
– Боже всемилостивый! – Он выхватил мою канистру и вылил ее на крыльцо.
– Отец, не надо… Они же ничего плохого не сделали. Только потому, что они другие… Только потому, что они живут в доме другого цвета…
–Они не должны быть другими! – ответил отец. Голос его звучал твердо, и я понял, что он по-своему прав. – Нам не нравятся другие! Нам не нужны здесь никакие другие! – Он вытащил из кармана тряпку, прихваченную на кухне, и начал рыться в карманах в поисках зажигалки.
– Пожалуйста… Не надо! Они нам ничего не сделали! Давай забудем об этом, ладно? Можно же просто уйти отсюда…
Зажигалка вспыхнула. Он поднес к язычку пламени тряпку.
Много старых, вспомнил я. И тех, у кого это впереди.
Это я. Верджил Сайке говорил про меня.
В этот момент я подумал о шестеренках. Миллионы и миллионы шестеренок проходят по ленте конвейера, и все они – абсолютно одинаковые. Я подумал о бетонных стенах завода. Я подумал о машинах, их постоянном глухом и ритмичном гуле. Я подумал о клетке серого щитового домика, потом взглянул в испуганное лицо отца, освещенное оранжевым пламенем, и понял, что он страшно боится всего, что за пределами этих серых щитовок, – случайности, возможности выбора, любого шанса, самой жизни… Он был напуган до смерти, и я в тот самый момент понял, что больше не смогу быть сыном своего отца.
Я подошел и схватил его за руку. Он посмотрел на меня так, словно увидел впервые.
И я услышал свой голос – теперь твердый голос постороннего человека, – голос, который произнес «нет».
Но прежде чем отец успел среагировать, красная входная дверь распахнулась.
На пороге появился Верджил Сайке. Его оранжевые глаза сверкали. Во рту торчала зажженная сигарета. За ним стояли жена и дети – еще три пары блестящих оранжевых глаз, словно маленькие лесные костры в ночи.
– Приветствую, – по-южному протяжно произнес Верджил. – Решили повеселиться?
Отец что-то бессвязно забормотал. Я по-прежнему крепко держал его за запястье.
– В Грейстоун-Бэй стало одним серым домом меньше, Бобби, – улыбнулся в темноте Верджил.
И уронил сигарету под ноги, на пропитанные бензином доски.
Мгновенно, с хлопком, взвился огромный язык пламени. Я попытался схватить Верджила, но тот отшатнулся. Сухие доски крыльца занялись в одну секунду. Отец столкнул меня на землю. Мы выбежали на улицу, вопя в два голоса, чтобы Сайксы спасались через заднюю дверь, пока не загорелся весь дом.
Но они не стали этого делать. О нет. Верджил взял одного из детей на руки и сел с ним в красное кресло, жена взяла другого и села в соседнее – прямо среди бушующего огня. Крыльцо полыхало жарким, ярким пламенем; мы оба с ужасом и изумлением смотрели, как всех четверых лизали огненные языки. Но их пламенеющие фигуры оставались в своих креслах в полном спокойствии, словно наслаждаясь приятным деньком на пляже. Я видел, как Верджил кивнул. Я видел улыбку Эви за мгновение до того, как вспыхнуло ее лицо. Дети превратились в клубки пламени – радостные огненные, клубки, весело подпрыгивающие на родительских коленях.
И тогда я кое-что сообразил. Такое, о чем лучше глубоко не задумываться.
Японял: Они изначально были созданы из огня. И теперь возвращаются в свое привычное состояние.
Искры, поднимались высоко в чернее, небо, плыли там и сверкали, словно звезды – огненные миры. Четыре фигуры начали терять очертания. Не было ни криков, ни стонов. Наоборот, мне показалось, что я слышу смех Верджила. Так мог смеяться только самый счастливый человек на свете.
Или нечто, представшее в человеческом облике.
По всей Аккардо-стрит в домах начали вспыхивать окна. Пожар разгорелся вовсю, и красный дом уже почти превратился в руины. Я видел, как искры, в которые превратились фигуры Сайксов, взвились в небо, высоко в небо – и затем медленно поплыли вместе над Грейстоун-Бэй. Но погасли они или полетели дальше – я не знаю. Послышались сирены пожарных машин. Я посмотрел на отца. Посмотрел долгим, внимательным взглядом, потому что хотел запомнить его лицо. Он выглядел таким маленьким. Таким маленьким.
А потом я повернулся и пошел по Аккардо-стрит – прочь от горящего дома. Отец пытался схватить меня за руку, но я освободился с такой легкостью, словно отмахнулся от тени. Я дошел до конца Аккардо и не останавливаясь пошел дальше.
Я люблю и мать и отца. После того как нанятый мною катер доставил меня в небольшой порт милях в тридцати от Грейстоун-Бэй, я позвонил им. Они были в порядке. Красный дом сгорел, но пожарные, разумеется, никаких тел не обнаружили. Единственное, что от них осталось, – красный помятый фургон. Наверное, его отволокли на автомобильную свалку, и слепой старик, который живет там, обзавелся новым спальным местом.
У отца были кое-какие неприятности, но он отговорился временным помутнением сознания. Любой на Аккардо-стрит знал, что Бык «немного того», что он здорово психовал последнее время и много пил. Мистер Линдквист, как я узнал позже, был весьма озадачен всей этой историей – впрочем, как и все остальные, но щитовые дома дешевые, поэтому он решил строить напротив моих предков белый кирпичный дом. Мистер Линдквист все равно собирался постепенно избавиться от всех щитовых домишек и вместо них построить для заводских рабочих более основательные. Так что это событие просто подтолкнуло его Родители, разумеется, просили меня вернуться. Обещали мне все, что угодно., Говорили, что могу в любой момент пойти учиться в колледж. Ну и так далее.
Но голоса их звучали неубедительно. Я слышал ужас в этих голосах, и мне их очень жалко, потому что они поняли – стены их клетки выкрашены серым цветом. О, когда-нибудь я вернусь в Грейстоун-Бэй – но не сейчас. Не раньше, чем пойму, кто я есть и что я есть. Сейчас я Боб Дикен.
Так я до сих пор и не могу разобраться. Было ли это запланировано? Или произошло по чистой случайности? Случайно ли эти создания, любящие огонь, приобщили меня к своей жизни, или преднамеренно? Знаете, говорят, дьявол мечтает об огне. Но кем бы ни были эти Сайксы, они вырвали меня из клетки. Они – не Зло. Как говорил Верджил Сайке, огонь и создает, и разрушает.
Они не погибли. О нет. Они просто… в каком-то другом месте. Может, мне еще доведется встретиться с ними. Все может быть.
Я могу не стать красным домом. Я могу стать синим, или зеленым, или какого-нибудь такого цвета, которого даже еще не знаю. Но я знаю – я не серый дом. Это я знаю наверняка.
Вот и вся история.
1 2 3 4