это направление в науке обязательно победит, инженеры создадут «думающие» машины, совершающие расчеты и находящие решения сложных задач с невероятной быстротой, как не могут делать это люди, а мы, неверящие, отстанем. И потом будем плестись в хвосте у всего мира, потратим десятки лет, чтобы только догнать Запад. Но – нет, эти голоса не слышали, не хотели слышать, а вышло так, как утверждали немногочисленные, заглушенные, но смелые голоса…
Внешне у Антона жизнь и дела складывались вроде бы вполне благополучно: он получил институтский диплом, его взяли на работу в большой НИИ – научно-исследовательский институт. Как конструктор он принимал активное участие в разработках, которыми занимался институт, в стороне его не оставляли, он постоянно был загружен.
Но внутренне он был совсем далек от ощущения благополучия, от удовлетворения своей жизнью и работой. Все более и более им овладевало тяжелое разочарование. Оно складывалось из множества фактов, явлений, из большого и малого в своей собственной и окружающей жизни. Надлом начался после провала попытки утвердить свое открытие, которое могло и должно было стать воротами в совершенно новую и перспективную область радиотехники. Идея, найденная Антоном, касалась передачи сообщений с помощью прыгающих частот радиоволн. Обычно радиосвязь осуществляется на радиоволнах одной постоянной частоты. Но эфир загружен, работающие волны, идущие по ним сигналы мешают друг другу. Для устойчивой слышимости, решил Антон, надо все время искать между ними промежутки, пустоты, и это должен делать не человек, не оператор, а само передающее устройство.
Антону казалось, что его простая идея, простая, как все гениальное, настолько убедительна, что даже не потребует никаких доказательств, будет тут же подхвачена и пущена в реализацию. Между прочим, так о своих изобретениях, открытиях, находках думают все их авторы – и жестоко ошибаются. Ошибся и Антон. Его идея о прыгающих частотах была воспринята как нечто фантастическое, неосуществимое. Ему говорили: это что-то из Жюля Верна, ты, небось, в детстве слишком много этого фантазера читал, – забывая при этом, как много из того, что выдумывал, предрекал Жюль Верн, стало реальностью, осуществилось на практике. Но скептики не расхолодили Антона, он обосновал свою идею теоретически, а потом, оставаясь в лаборатории по ночам, в выходные дни, построил и экспериментальное передающе-принимающее устройство, подтверждающее верность и перспективность его идеи и расчетов. Следующим этапом должно было стать совершенствование аппаратуры, доведение ее до того максимума, который заключали в себе его чертежи и схемы.
Аппаратура работала, удивляла всех, кто с ней знакомился, но заявка Антона на дальнейшее совершенствование не встретила у руководителей института энтузиазма. Антон услышал то, что он знал и без сделанных ему объяснений: институт ведет разработки по утвержденной министерством программе на государственные бюджетные средства. Или выполняет заказы по договорам на деньги различных крупных предприятий и ведомств.
– Добьешься в министерстве, – сказали Антону, – чтобы твою заявку включили в государственный план, – займемся твоей выдумкой. Или ищи «хозяина», который заказал бы «от себя», на свои деньги. Их много потребуется. Ты хотя бы приблизительно прикинул?
Антон понимал, что его направляют на долгий, длинный путь, но он верил в успех своего дела, в нужность и непременное рождение, приход в мир того, что рисовалось в его воображении, и полный этой веры, сил, оптимизма, пустился на штурм министерских твердынь, о которые уже разбились бесчисленные надежды тех, кто вышел на приступ раньше со своими открытиями, изобретениями, предложениями, чертежами, – тоже с верой в свои детища, в успех задуманных дел, полный такого же, как Антон, оптимизма.
Спустя год, в разгар борьбы с министерской чиновной ратью за то, чтобы его детище обрело жизнь, увидело свет, к нему в кабинетик, вернее, каморку, вошел его товарищ по институту, кандидат наук, большой книгочей, и, с сочувственной полуулыбкой на губах, спросил:
– Ну, как успехи? Кажется, ты пытаешься повторить судьбу одного литературного персонажа… На, почитай-ка, прямо про тебя, один к одному…
И приятель положил на стол перед Антоном московский журнал с только что напечатанным романом под названием «Не хлебом единым»…
А прошло еще какое-то время, и этот же приятель, знаток иностранных языков, принес ему другой журнал, английский, с обзорами последних изысканий в разных областях науки и техники, сделанных открытий авторских заявок на разного рода изобретения, и с сочувствующей и, одновременно, соболезнующей улыбкой на лице, сказал:
– Ну, можешь больше не биться головой об лед… Вон куда твои скачущие частоты ускакали, пока ты нашим министерским умникам доказывал преимущество сапог перед лаптями: в Эдинбург, в лабораторию тамошнего университета. Два вчерашних студиозуса построили подобную твоей аппаратуру. И она уже действует, демонстрирует свои возможности… Заявка на авторство создателями подана, патент за ними…
С одним из министерских деятелей, ставших непреодолимой преградой для проекта разночастотной связи, Антону впоследствии пришлось встретиться.
– Вы хотя бы понимаете, что вы наделали своим привычками бесконечно сомневаться, медлить в решениях, тормозить все новое, необычное? – спросил его Антон. – Открытия не рождаются на пустом месте, из ничего. Для них должна созреть почва. Их подготавливают работы предшественников, складываются определенные условия. И тогда очередной шаг в науке или в технике становится неизбежным, мысли о нем буквально носятся в воздухе, их надо только почувствовать и успеть схватить. Если промедлить здесь – кто-нибудь догадается, схватит в другом месте. И приоритет уйдет туда, а с ним и право использования, дальнейшего совершенствования. Разве вы забыли, как получилось с нашим Поповым? Первым о радиосвязи без проводов задумался он, первые попытки принадлежат ему, но за эту идею ухватились и в Италии, и были куда расторопней. И честь и слава создателя радио считается не за Поповым, а за Маркони, Нобелевская премия вручена ему… Да подобными примерами российская история полна! Наша страна могла бы стать родиной геликоптеров, но не видели в них нужды, жалели деньги на опыты. Сикорский понял, что гибнет как конструктор, надо куда-нибудь уезжать, и теперь вертолеты у них, в Америке а не у нас… Вы несколько лет мариновали мои чертежи и схемы и даже не поняли, насколько важна радиосвязь на переменных частотах в военном деле. Такие передатчики противнику невозможно запеленговать и, значит, найти и уничтожить оператора. Разведчик с таким передатчиком в тылу врага неуязвим, и он, и его аппаратура – как невидимки. Корректировщик артиллерийского огня на поле боя не слышен и не доступен противнику. Летчик, летящий на штурмовку или бомбежку, говорящий со своим командованием на земле, может не бояться, что его разговор перехватят. Подводная лодка в океане у вражеских берегов, посылающая сигналы на свою базу за тысячи километров, гарантирована, что ее местоположение не засекут, не направят на нее морские бомбардировщики с глубинными бомбами. А теперь такой радиотехникой будут оснащены наши противники, а мы опять лопоухие дураки…
Слушавший гневную речь Антона министерский чиновник нисколько не смутился, в нем не проявилось осознания своей вины, сожаления, что совершена крупная промашка, военной силе и военным средствам государства причинен ущерб. Он лишь пожал плечами, что надо было понимать так: досадно, что так получилось, но что теперь об этом говорить, виноватых, в общем, нет; всяких прожектеров, домогателей, самородных Кулибиных с «поехавшей крышей» тьма, в министерство они ломятся со всех сторон, во все двери и щели. Нельзя вслепую распахивать объятия каждой предлагаемой новинке, абсолютное большинство их – бред недоучек, несбыточные грезы. С проектом Антона поступили, как положено; пошел обычный, необходимый, законный процесс: привлекли для ознакомления и выводов специалистов, экспертов, разного рода консультантов. А это всегда долгая процедура…
Глаза у чиновника, когда он излагал все это Антону, были безгрешно-ясные; было видно, что подобные случаи ему не в новинку, в практике министерства они происходят сплошь и рядом, к ним привыкли, никому они не портят аппетит, не мешают спокойно спать.
Постигшая Антона неудача словно бы широко открыла ему глаза. Со всей ясностью он увидел, что живет и действует в царстве бездушных, мертвых бюрократов, которым важно и дорого только одно: личное благополучие, прочность кресел под своими задницами, карьерное движение вверх по лестнице должностей и званий, и, следовательно, увеличивающихся от этого выгод и благ. А все остальное – трын-трава. Хоть сквозь землю все провались, могильным прахом засыпься…
А дальше в его жизни, видении и восприятии окружающего все нанизывалось уже на один этот стержень. Можно было буквально изнемочь от постоянных стычек с безразличием, всевозможными нелепостями, запретами, которые не укладывались в здравый смысл, которым не существовало никаких разумных объяснений. Сотрудникам НИИ дали кусочки земли в четыре сотых гектара под огородные грядки и плодовые деревья. Без хижины, домика, где можно укрыться от дождя, ветра, выпить чаю, отдохнуть от труда с лопатой в руках на грядках – на участке нельзя. Хижину – строй, но легкого типа, только в один этаж и обязательно без печки. Почему? Без печки в садовом легком домике уже в сентябре не усидишь и не заночуешь. Нет, печку категорически нельзя! Поставить разборный переносной гараж для автомашины, чтобы укрыть ее от непогоды, – тоже нельзя. Почему? Машина же ржавеет под дождями, от солнца страдает краска. Пусть ржавеет, пусть выгорает – нельзя! Поставил самовольно – приедет трактор, подцепит и стащит в овраг. Уродились, скажем, яблоки, есть излишек – вынести на рынок и продать людям нельзя. Нарушение правил торговли. У нас нет частной торговли, занятие частной торговлей – уголовное преступление. Села старая бабка на уличном углу с корзиной каленых семечек, продает стаканчиками, чтоб выручить себе копейки на хлеб, на молочишко – милиция взашей гонит бабку с ее семечками, тащит в участок – составлять протокол, налагать штраф. А коли у дачника народились яблоки и он хочет излишек продать – неси их в кооперацию, там возьмут за копейки, которые не окупают ни труда, ни времени; яблоки свалят в общую кучу; нужных, оборудованных помещений, холодильников для хранения плодов и овощей в кооперации нет, тары в нужном количестве – тоже. Яблоки – вещь скоропортящаяся, день-другой – и они превращаются в гниль. А с гнилью что делать? Да что – на выброс. Убыток, жалко? Да ничего подобного. Это купцы когда-то прежде беспокоились и хлопотали, чтоб их товар зря не пропал, все в дело, в ход пошло, жалели и ахали, если хоть на копейку убыток, потому что копейка своя, умом и трудом нажитая. А кооператоры – просто служащие, не их же собственные, личные деньги пропали – о чем горевать? Составили акт, сослались на неблагоприятные условия, на что-нибудь еще, списали со счета – и тут же начисто позабыли…
Жизнь, если не пребывать от нее в стороне, в пассиве, а начать что-то делать, как-то действовать, чего-то желать и добиваться, оказывалась состоящей почти из одних запретов. И то нельзя, и это нельзя. Все нельзя. Любая инициатива, проявление любой энергии, мысли, предложений и требований сделать, устроить что-то лучше, удобней, эффективней – обязательно наткнется на запрет. Запреты чиновничеству необходимы, выгодны: видимость деятельности, оправдывают существование. Всего же паче – снимают ответственность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Внешне у Антона жизнь и дела складывались вроде бы вполне благополучно: он получил институтский диплом, его взяли на работу в большой НИИ – научно-исследовательский институт. Как конструктор он принимал активное участие в разработках, которыми занимался институт, в стороне его не оставляли, он постоянно был загружен.
Но внутренне он был совсем далек от ощущения благополучия, от удовлетворения своей жизнью и работой. Все более и более им овладевало тяжелое разочарование. Оно складывалось из множества фактов, явлений, из большого и малого в своей собственной и окружающей жизни. Надлом начался после провала попытки утвердить свое открытие, которое могло и должно было стать воротами в совершенно новую и перспективную область радиотехники. Идея, найденная Антоном, касалась передачи сообщений с помощью прыгающих частот радиоволн. Обычно радиосвязь осуществляется на радиоволнах одной постоянной частоты. Но эфир загружен, работающие волны, идущие по ним сигналы мешают друг другу. Для устойчивой слышимости, решил Антон, надо все время искать между ними промежутки, пустоты, и это должен делать не человек, не оператор, а само передающее устройство.
Антону казалось, что его простая идея, простая, как все гениальное, настолько убедительна, что даже не потребует никаких доказательств, будет тут же подхвачена и пущена в реализацию. Между прочим, так о своих изобретениях, открытиях, находках думают все их авторы – и жестоко ошибаются. Ошибся и Антон. Его идея о прыгающих частотах была воспринята как нечто фантастическое, неосуществимое. Ему говорили: это что-то из Жюля Верна, ты, небось, в детстве слишком много этого фантазера читал, – забывая при этом, как много из того, что выдумывал, предрекал Жюль Верн, стало реальностью, осуществилось на практике. Но скептики не расхолодили Антона, он обосновал свою идею теоретически, а потом, оставаясь в лаборатории по ночам, в выходные дни, построил и экспериментальное передающе-принимающее устройство, подтверждающее верность и перспективность его идеи и расчетов. Следующим этапом должно было стать совершенствование аппаратуры, доведение ее до того максимума, который заключали в себе его чертежи и схемы.
Аппаратура работала, удивляла всех, кто с ней знакомился, но заявка Антона на дальнейшее совершенствование не встретила у руководителей института энтузиазма. Антон услышал то, что он знал и без сделанных ему объяснений: институт ведет разработки по утвержденной министерством программе на государственные бюджетные средства. Или выполняет заказы по договорам на деньги различных крупных предприятий и ведомств.
– Добьешься в министерстве, – сказали Антону, – чтобы твою заявку включили в государственный план, – займемся твоей выдумкой. Или ищи «хозяина», который заказал бы «от себя», на свои деньги. Их много потребуется. Ты хотя бы приблизительно прикинул?
Антон понимал, что его направляют на долгий, длинный путь, но он верил в успех своего дела, в нужность и непременное рождение, приход в мир того, что рисовалось в его воображении, и полный этой веры, сил, оптимизма, пустился на штурм министерских твердынь, о которые уже разбились бесчисленные надежды тех, кто вышел на приступ раньше со своими открытиями, изобретениями, предложениями, чертежами, – тоже с верой в свои детища, в успех задуманных дел, полный такого же, как Антон, оптимизма.
Спустя год, в разгар борьбы с министерской чиновной ратью за то, чтобы его детище обрело жизнь, увидело свет, к нему в кабинетик, вернее, каморку, вошел его товарищ по институту, кандидат наук, большой книгочей, и, с сочувственной полуулыбкой на губах, спросил:
– Ну, как успехи? Кажется, ты пытаешься повторить судьбу одного литературного персонажа… На, почитай-ка, прямо про тебя, один к одному…
И приятель положил на стол перед Антоном московский журнал с только что напечатанным романом под названием «Не хлебом единым»…
А прошло еще какое-то время, и этот же приятель, знаток иностранных языков, принес ему другой журнал, английский, с обзорами последних изысканий в разных областях науки и техники, сделанных открытий авторских заявок на разного рода изобретения, и с сочувствующей и, одновременно, соболезнующей улыбкой на лице, сказал:
– Ну, можешь больше не биться головой об лед… Вон куда твои скачущие частоты ускакали, пока ты нашим министерским умникам доказывал преимущество сапог перед лаптями: в Эдинбург, в лабораторию тамошнего университета. Два вчерашних студиозуса построили подобную твоей аппаратуру. И она уже действует, демонстрирует свои возможности… Заявка на авторство создателями подана, патент за ними…
С одним из министерских деятелей, ставших непреодолимой преградой для проекта разночастотной связи, Антону впоследствии пришлось встретиться.
– Вы хотя бы понимаете, что вы наделали своим привычками бесконечно сомневаться, медлить в решениях, тормозить все новое, необычное? – спросил его Антон. – Открытия не рождаются на пустом месте, из ничего. Для них должна созреть почва. Их подготавливают работы предшественников, складываются определенные условия. И тогда очередной шаг в науке или в технике становится неизбежным, мысли о нем буквально носятся в воздухе, их надо только почувствовать и успеть схватить. Если промедлить здесь – кто-нибудь догадается, схватит в другом месте. И приоритет уйдет туда, а с ним и право использования, дальнейшего совершенствования. Разве вы забыли, как получилось с нашим Поповым? Первым о радиосвязи без проводов задумался он, первые попытки принадлежат ему, но за эту идею ухватились и в Италии, и были куда расторопней. И честь и слава создателя радио считается не за Поповым, а за Маркони, Нобелевская премия вручена ему… Да подобными примерами российская история полна! Наша страна могла бы стать родиной геликоптеров, но не видели в них нужды, жалели деньги на опыты. Сикорский понял, что гибнет как конструктор, надо куда-нибудь уезжать, и теперь вертолеты у них, в Америке а не у нас… Вы несколько лет мариновали мои чертежи и схемы и даже не поняли, насколько важна радиосвязь на переменных частотах в военном деле. Такие передатчики противнику невозможно запеленговать и, значит, найти и уничтожить оператора. Разведчик с таким передатчиком в тылу врага неуязвим, и он, и его аппаратура – как невидимки. Корректировщик артиллерийского огня на поле боя не слышен и не доступен противнику. Летчик, летящий на штурмовку или бомбежку, говорящий со своим командованием на земле, может не бояться, что его разговор перехватят. Подводная лодка в океане у вражеских берегов, посылающая сигналы на свою базу за тысячи километров, гарантирована, что ее местоположение не засекут, не направят на нее морские бомбардировщики с глубинными бомбами. А теперь такой радиотехникой будут оснащены наши противники, а мы опять лопоухие дураки…
Слушавший гневную речь Антона министерский чиновник нисколько не смутился, в нем не проявилось осознания своей вины, сожаления, что совершена крупная промашка, военной силе и военным средствам государства причинен ущерб. Он лишь пожал плечами, что надо было понимать так: досадно, что так получилось, но что теперь об этом говорить, виноватых, в общем, нет; всяких прожектеров, домогателей, самородных Кулибиных с «поехавшей крышей» тьма, в министерство они ломятся со всех сторон, во все двери и щели. Нельзя вслепую распахивать объятия каждой предлагаемой новинке, абсолютное большинство их – бред недоучек, несбыточные грезы. С проектом Антона поступили, как положено; пошел обычный, необходимый, законный процесс: привлекли для ознакомления и выводов специалистов, экспертов, разного рода консультантов. А это всегда долгая процедура…
Глаза у чиновника, когда он излагал все это Антону, были безгрешно-ясные; было видно, что подобные случаи ему не в новинку, в практике министерства они происходят сплошь и рядом, к ним привыкли, никому они не портят аппетит, не мешают спокойно спать.
Постигшая Антона неудача словно бы широко открыла ему глаза. Со всей ясностью он увидел, что живет и действует в царстве бездушных, мертвых бюрократов, которым важно и дорого только одно: личное благополучие, прочность кресел под своими задницами, карьерное движение вверх по лестнице должностей и званий, и, следовательно, увеличивающихся от этого выгод и благ. А все остальное – трын-трава. Хоть сквозь землю все провались, могильным прахом засыпься…
А дальше в его жизни, видении и восприятии окружающего все нанизывалось уже на один этот стержень. Можно было буквально изнемочь от постоянных стычек с безразличием, всевозможными нелепостями, запретами, которые не укладывались в здравый смысл, которым не существовало никаких разумных объяснений. Сотрудникам НИИ дали кусочки земли в четыре сотых гектара под огородные грядки и плодовые деревья. Без хижины, домика, где можно укрыться от дождя, ветра, выпить чаю, отдохнуть от труда с лопатой в руках на грядках – на участке нельзя. Хижину – строй, но легкого типа, только в один этаж и обязательно без печки. Почему? Без печки в садовом легком домике уже в сентябре не усидишь и не заночуешь. Нет, печку категорически нельзя! Поставить разборный переносной гараж для автомашины, чтобы укрыть ее от непогоды, – тоже нельзя. Почему? Машина же ржавеет под дождями, от солнца страдает краска. Пусть ржавеет, пусть выгорает – нельзя! Поставил самовольно – приедет трактор, подцепит и стащит в овраг. Уродились, скажем, яблоки, есть излишек – вынести на рынок и продать людям нельзя. Нарушение правил торговли. У нас нет частной торговли, занятие частной торговлей – уголовное преступление. Села старая бабка на уличном углу с корзиной каленых семечек, продает стаканчиками, чтоб выручить себе копейки на хлеб, на молочишко – милиция взашей гонит бабку с ее семечками, тащит в участок – составлять протокол, налагать штраф. А коли у дачника народились яблоки и он хочет излишек продать – неси их в кооперацию, там возьмут за копейки, которые не окупают ни труда, ни времени; яблоки свалят в общую кучу; нужных, оборудованных помещений, холодильников для хранения плодов и овощей в кооперации нет, тары в нужном количестве – тоже. Яблоки – вещь скоропортящаяся, день-другой – и они превращаются в гниль. А с гнилью что делать? Да что – на выброс. Убыток, жалко? Да ничего подобного. Это купцы когда-то прежде беспокоились и хлопотали, чтоб их товар зря не пропал, все в дело, в ход пошло, жалели и ахали, если хоть на копейку убыток, потому что копейка своя, умом и трудом нажитая. А кооператоры – просто служащие, не их же собственные, личные деньги пропали – о чем горевать? Составили акт, сослались на неблагоприятные условия, на что-нибудь еще, списали со счета – и тут же начисто позабыли…
Жизнь, если не пребывать от нее в стороне, в пассиве, а начать что-то делать, как-то действовать, чего-то желать и добиваться, оказывалась состоящей почти из одних запретов. И то нельзя, и это нельзя. Все нельзя. Любая инициатива, проявление любой энергии, мысли, предложений и требований сделать, устроить что-то лучше, удобней, эффективней – обязательно наткнется на запрет. Запреты чиновничеству необходимы, выгодны: видимость деятельности, оправдывают существование. Всего же паче – снимают ответственность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52