Придерживаясь за кузов, он подошел к сбитому человеку, вгляделся, сорвал с головы кепку, скомкал ее и сунул ее в рот, пытаясь сдержать крик при виде смятого тела в форме офицера Государственной Безопасности.
- Вот рапорт, товарищ майор, - Кривокрасов положил на стол листок бумаги, чуть отступил и, щелкнув каблуками, приложил руку к фуражке, - разрешите идти?
- Нет, не разрешаю, - майор отодвинул рапорт на край стола, достал из папки листок и протянул его Михаилу, - вот, читай.
«Приказ по третьему отделу НКГБ СССР. Сержанта Государственной безопасности Кривокрасова Н.Т…» Дочитав приказ до конца, Михаил молча положил его на стол.
Майор Кучеревский тяжело поднялся из-за стола, сцепил руки за спиной и подошел к окну.
- Я сделал все, что мог, - глухо сказал он, и повторил, - все, что мог. Ты знаешь, людей у нас не хватает, поэтому я…, - он махнул рукой, - что теперь говорить.
- Что же меня, в ГУЛАГ переводят? - глядя в сторону, спросил Кривокрасов.
- Единственно, чего я смог добиться, это то, что ты будешь продолжать числиться за нашим ведомством. Так, что перевод - простая формальность. Считай это командировкой. Ответственным заданием, если хочешь. Сутки на сборы. Завтра отбываешь. С Ярославского вокзала, купейный вагон.
- Разрешите идти? - сухо спросил Михаил.
- Постой, - поморщился Кучеревский, - ты едешь не просто сопровождающим. Не знаю, уж кто такая эта Белозерская, но приказано глаз с нее не спускать, понял? Охранять день и ночь. И в дороге и, по возможности, в лагере. С вами едет старший инспектор Шамшулов, он из Управления Лагерей. Вот и будете вместе с ним во взаимодействии, так сказать, конвоировать эту девицу. В лагере будешь подчиняться только коменданту лейтенанту ГБ Назарову.
Кучеревский подошел к Кривокрасову, подал руку.
- Надеюсь, ты там не задержишься, Михаил. Желаю удачи. Да, Скокова прооперировали, врачи говорят - будет жить. Ну, все, бывай, Миша.
Кривокрасов пожал протянутую ладонь, четко повернулся кругом и вышел из кабинета. Обида за необоснованный перевод, который он считал наказанием за некачественно проведенное задержание Белозерской, душила его. «Покатился по наклонной, - подумал он, - МУР, потом Третий отдел, а теперь - ГУЛАГ. Дальше только самому за решеткой очутиться».
Глава 10
Москва - Архангельск
Шамшулов спустил с верхней полки босые ноги с болтающимися завязками кальсон, пошевелил пальцами.
- Эй, граждане, вставать пора, - он спрыгнул в проход, потянулся, - эх, нигде так не спится, как в поезде. Если, конечно, душа чиста. Так, гражданка Белозерская?
Лада натянула одеяло до шеи, отвернулась к стене.
- Ха, а у вас вид того. Синяки вон, под глазами. Не спалось?
- Отстань от нее, - Кривокрасов отбросил одеяло, сел на полке, - где мы едем? - он отодвинул занавесу на окне.
За стеклом мелькали темно-зеленые ели и сосны, изредка голые березы и осины прореживали густой лес, подступивший вплотную к железнодорожным путям.
- К Вологде подъезжаем, - сообщил Шамшулов, натягивая гимнастерку. Он забрал с вешалки полотенце, кинул его на плечо, влез в сапоги, - так, я умываться. Чтобы к приходу все встали.
Он рывком открыл дверь купе и вышел в коридор. Кривокрасов поднялся, прихватил со стола папиросы, взял полотенце и выглянул из купе. Шамшулов, насвистывая «Марш Буденного» и не очень-то заботясь, спит кто-нибудь еще в вагоне или нет, проследовал к туалету.
- Лада Алексеевна, вы бы действительно, поднимались, - сказал Михаил, закрывая за собой дверь.
Придерживаясь за стенки вагона, Кривокрасов прошел к тамбуру. Навстречу попался хмурый проводник с седыми висячими усами. Предупредив пассажира, что через десять минут перекроет туалеты, он пошел дальше, бормоча про себя, что, мол, чего не спится людям - пять утра. Возле туалета Кривокрасов остановился, опустил стекло и с наслаждением закурил. Никотин ударил в голову, закружил на мгновение. «И ни в коем случае натощак не курить» - вспомнил он слова врача из госпиталя, усмехнулся. Как же не закурить, когда натощак папироса самая сладкая.
За дверью плескался и покрякивал от удовольствия Шамшулов. Ветер, летящий мимо приоткрытого окна, нес запах паровозного дыма, сгоревшего угля из печки проводника.
Весна здесь, севернее Москвы, еще не набрала силу - только-только распускались почки. На стоящих вдоль пути деревьях, молодая зелень еще не радовала глаз, но даже пасмурное небо не портило впечатление от пробуждающейся к жизни природы. Лес внезапно отступил от полотна, ушел вдаль темной стеной. Поплыли мимо раскисшие поля. Вдали, возле леса, притулилась деревенька, над избами курился дым. Одинокий трактор тащил в поле то ли сеялку, то ли плуг - отсюда было не разобрать.
Щелкнула задвижка на двери. Кривокрасов выбросил окурок в окно, обернулся. Шамшулов, с покрасневшим от холодной воды лицом, шагнул навстречу.
- О, молодец. Не то, что эта барышня. Раз - и готов. А ее что, одну оставил? Непорядок, товарищ сержант Государственной Безопасности!
Кривокрасов глянул вдоль вагона. Двери в купе были закрыты, проводник суетился в другом конце, растапливая печурку под титаном. Сержант ткнул Шамшулова в грудь твердым, как гвоздь пальцем, подталкивая обратно в туалет. На лице у того отразилось недоумение, он нерешительно отступил. Кривокрасов шагнул вперед, захлопнул за собой дверь.
- Ты вот что, милый. Ты у себя на зоне командуй, понял? - не переставая давить пальцем, сказал он, растягивая слова на блатной манер. - Я тебе не вертухай скурвившийся, и не безобидник лагерный. Я в органах девять лет и начальство у меня свое. Мне его хватает во как, - он провел ребром ладони по горлу. - И девчонку не трогай. Это тебе не блатных в «столыпине» парить. Едет она в спецлагерь и отношение к ней должно быть, как к оступившемуся, но раскаявшемуся гражданину, а не к врагу народа. Если ты забыл инструктаж, так я напомню.
- Ты кого защищаешь? - лицо Шамшулова пошло красными пятнами, - интеллигенцию гнилую? Деклассированный элемент? Ты же партиец! Да она…
- Я тебе все сказал, - Кривокрасов открыл дверь, - освободи помещение.
Шамшулов боком стал протискиваться мимо него, остановился, дохнув запахом нечищеных зубов.
- Что-то ты к ней неровно дышишь, товарищ сержант. Как бы тебе…
Кривокрасов сгреб его за гимнастерку, рванул к себе и, прижавшись лбом к голове, прошипел в масляные глаза:
- Еще слово и в Вологде ты отстанешь от поезда, сука. Слово даю. По слабости здоровья отстанешь. А поправлять ты его будешь долго. Может даже всю жизнь.
Проводив Шамшулова глазами, Кривокрасов умылся, расчесал волосы, поскреб ладонью щетину на подбородке. Побриться бы, конечно, не мешало. Еще со времен работы в МУРе он привык, чтобы с утра на лице не осталось никаких следов ночи, какая бы она не была. А ведь приходилось и в засадах сутками сидеть, и малины воровские трясти, не глядя день за окном или ночь. Все тогда было ясно, все понятно: вот бандит, грабитель, убийца - возьми его и хорошим людям станет легче жить. А сейчас? На кого укажут пальцем, тот и враг. Дело есть дело, он никогда не отказывался вести слежку, арестовывать, но иногда в душу закрадывалось сомнение: а так ли все просто? Что ж получается: человек честно жил, работал, а его - раз под белы руки за то, что он из дворянской или купеческой семьи! «Вот вернусь и попрошусь обратно в МУР», - подумал он и тут же невесело усмехнулся. Если даже Кучеревский не знает, надолго ли его откомандировали, то лучше уж тянуть лямку, там, куда послали и не думать о скором возвращении. Да-а, подкинула жизнь работенку - заключенных охранять.
Лада вышла из купе, Кривокрасов посторонился, пропуская ее. У девушки был, действительно, не выспавшийся вид. Шамшулов забросил на свободную верхнюю полку постельные принадлежности и матрацы и, расстелив на столике газеты, доставал из вещмешка продукты.
- Отец, - окликнул Кривокрасов проводника, - чайку не организуешь?
- Подождать придется, - проворчал тот, - вот, это чудо раскочегарю. Сколько раз говорил начальству - дымоход прочистить. Хоть сам в трубу полезай!
Вдвоем быстро порезали чуть зачерствевший кирпич черного хлеба, почистили вареную в «мундире» картошку. Шамшулов развернул тряпицу, вытащив увесистый шмат сала, покрытого кристаллами соли.
- Ты как насчет по рюмочке? - спросил он, глядя в сторону.
- В шесть утра? Нет, спасибо.
- Ну, как знаешь, - пожал плечами Шамшулов, - а я приму для бодрости.
Он взял у проводника стакан, выбив сургучную пробку, налил себе граммов сто водки и, залпом выпив, налег на сало. Кривокрасов вяло пожевал хлеба, макнул в соль картошку. Всухомятку еда не лезла в горло. Шамшулов снова налил.
- Вот ты обижаешься, а зря, - сказал он, - с этой девкой еще мороки не оберемся. Уж ты мне поверь - я мно-огих видал. Вся из себя гордая! Дворянка, мать ее за ногу! Да мы их в семнадцатом, - он рубанул воздух ребром ладони, - во как! Будь здоров!
Водка проскользнула ему в глотку, словно мышь в знакомую нору - даже кадык на покрасневшей шее не дернулся.
- Тебе сколько лет? - спросил Кривокрасов.
- А что? - насторожился Шамшулов, - ну, тридцать два.
- Значит, говоришь, в семнадцатом ты их - во как!
- Ну, это я к слову, - отмахнулся тот, - но уж этим интеллигентишкам спуску не дадим! Это они поначалу гонор показывают, уж я-то знаю. В лагере мы их к блатным определяли, а те сами разбираются. Не хочешь по-людски - перо в бок, и - привет родителям. Ты молодой еще, Миша, горячий. Все справедливость ищешь. А они враги! Вот повидаешь с мое…
- Да мне и своего хватает, - усмехнулся Кривокрасов.
- Чего там тебе хватает, - отмахнулся Шамшулов, - я ведь с командира отделения охраны начинал, ага. В Соловках еще, в двадцать восьмом. А вот, дослужился до старшего инспектора, - он потер рукавом серебряную звезду в петлице. - Там, на Соловках, у нас все просто было: возьмешь, бывало, попа какого, или этого, из офицерья, да в лесу его к сосне привяжешь, в чем мать родила. А на следующий день он уже и холодный. Гнус там - жуть, кровь сосут, что твои упыри. Зимой еще проще: выведешь такого…
Дверь в купе отворилась, Лада вошла, повесила полотенце, присела на полку. Лицо у нее посвежело, разгладились морщинки в уголках глаз.
- Завтрак, - кивнул на стол Кривокрасов, - присоединяйтесь.
- А у меня огурчики соленые есть, будете? - Лада вытащила чемодан, достала банку огурцов и поставила ее на стол.
- Не откажусь, - кивнул сержант.
- О-о, вот это закуска, - Шамшулов потер ладони, - выпьете с нами.
- Нет, благодарю, - вежливо отказалась девушка.
- Во, а я что говорил, - обрадовано воскликнул инспектор, - брезгует.
- Нет, просто я водку не пью, да и рано еще…
- Ну, шато-марго у нас не подают. Мы люди простые, из пролетариев. Так вот, сержант, слушай дальше, на Соловках-то как было: выведешь его на снег в одном белье, руки за спину, стреножишь и пускаешь гулять, - Шамшулов развеселился, вспомнив, по его мнению, забавные эпизоды, - а он и скачет в сугробе - греется, значит…
- Вы знаете, я выйду в коридор, подышу, - сказала Лада.
Она закрыла за собой дверь, не прикоснувшись к еде.
- Видал? - спросил Шамшулов, - видал? Не нравится, значит, а?
- Ты, инспектор, не пей больше, - посоветовал Кривокрасов, - оставь на обед.
- Еще купим. Вагон-ресторан есть, значит, не пропадем! Ты куда?
- Пойду насчет чая узнаю, - успокоил его сержант.
Он вышел в вагон. Белозерская стояла у приоткрытого окна, закрыв глаза. Ветер трепал ее русые волосы. Кривокрасов подошел к ней, хотел окликнуть и вдруг заметил на ресницах слезы. Он кашлянул. Девушка открыла глаза, быстро вытерла глаза.
- Ветром надуло, - попыталась она улыбнуться.
- Это не ветер, Лада Алексеевна, я же вижу. На вас так подействовали его рассказы? Хотите, я его заставлю замолчать?
- Спасибо, Михаил Терентьевич, но, я думаю, не стоит портить с ним отношения. Нам еще сутки почти ехать, да и в лагере он тоже будет рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
- Вот рапорт, товарищ майор, - Кривокрасов положил на стол листок бумаги, чуть отступил и, щелкнув каблуками, приложил руку к фуражке, - разрешите идти?
- Нет, не разрешаю, - майор отодвинул рапорт на край стола, достал из папки листок и протянул его Михаилу, - вот, читай.
«Приказ по третьему отделу НКГБ СССР. Сержанта Государственной безопасности Кривокрасова Н.Т…» Дочитав приказ до конца, Михаил молча положил его на стол.
Майор Кучеревский тяжело поднялся из-за стола, сцепил руки за спиной и подошел к окну.
- Я сделал все, что мог, - глухо сказал он, и повторил, - все, что мог. Ты знаешь, людей у нас не хватает, поэтому я…, - он махнул рукой, - что теперь говорить.
- Что же меня, в ГУЛАГ переводят? - глядя в сторону, спросил Кривокрасов.
- Единственно, чего я смог добиться, это то, что ты будешь продолжать числиться за нашим ведомством. Так, что перевод - простая формальность. Считай это командировкой. Ответственным заданием, если хочешь. Сутки на сборы. Завтра отбываешь. С Ярославского вокзала, купейный вагон.
- Разрешите идти? - сухо спросил Михаил.
- Постой, - поморщился Кучеревский, - ты едешь не просто сопровождающим. Не знаю, уж кто такая эта Белозерская, но приказано глаз с нее не спускать, понял? Охранять день и ночь. И в дороге и, по возможности, в лагере. С вами едет старший инспектор Шамшулов, он из Управления Лагерей. Вот и будете вместе с ним во взаимодействии, так сказать, конвоировать эту девицу. В лагере будешь подчиняться только коменданту лейтенанту ГБ Назарову.
Кучеревский подошел к Кривокрасову, подал руку.
- Надеюсь, ты там не задержишься, Михаил. Желаю удачи. Да, Скокова прооперировали, врачи говорят - будет жить. Ну, все, бывай, Миша.
Кривокрасов пожал протянутую ладонь, четко повернулся кругом и вышел из кабинета. Обида за необоснованный перевод, который он считал наказанием за некачественно проведенное задержание Белозерской, душила его. «Покатился по наклонной, - подумал он, - МУР, потом Третий отдел, а теперь - ГУЛАГ. Дальше только самому за решеткой очутиться».
Глава 10
Москва - Архангельск
Шамшулов спустил с верхней полки босые ноги с болтающимися завязками кальсон, пошевелил пальцами.
- Эй, граждане, вставать пора, - он спрыгнул в проход, потянулся, - эх, нигде так не спится, как в поезде. Если, конечно, душа чиста. Так, гражданка Белозерская?
Лада натянула одеяло до шеи, отвернулась к стене.
- Ха, а у вас вид того. Синяки вон, под глазами. Не спалось?
- Отстань от нее, - Кривокрасов отбросил одеяло, сел на полке, - где мы едем? - он отодвинул занавесу на окне.
За стеклом мелькали темно-зеленые ели и сосны, изредка голые березы и осины прореживали густой лес, подступивший вплотную к железнодорожным путям.
- К Вологде подъезжаем, - сообщил Шамшулов, натягивая гимнастерку. Он забрал с вешалки полотенце, кинул его на плечо, влез в сапоги, - так, я умываться. Чтобы к приходу все встали.
Он рывком открыл дверь купе и вышел в коридор. Кривокрасов поднялся, прихватил со стола папиросы, взял полотенце и выглянул из купе. Шамшулов, насвистывая «Марш Буденного» и не очень-то заботясь, спит кто-нибудь еще в вагоне или нет, проследовал к туалету.
- Лада Алексеевна, вы бы действительно, поднимались, - сказал Михаил, закрывая за собой дверь.
Придерживаясь за стенки вагона, Кривокрасов прошел к тамбуру. Навстречу попался хмурый проводник с седыми висячими усами. Предупредив пассажира, что через десять минут перекроет туалеты, он пошел дальше, бормоча про себя, что, мол, чего не спится людям - пять утра. Возле туалета Кривокрасов остановился, опустил стекло и с наслаждением закурил. Никотин ударил в голову, закружил на мгновение. «И ни в коем случае натощак не курить» - вспомнил он слова врача из госпиталя, усмехнулся. Как же не закурить, когда натощак папироса самая сладкая.
За дверью плескался и покрякивал от удовольствия Шамшулов. Ветер, летящий мимо приоткрытого окна, нес запах паровозного дыма, сгоревшего угля из печки проводника.
Весна здесь, севернее Москвы, еще не набрала силу - только-только распускались почки. На стоящих вдоль пути деревьях, молодая зелень еще не радовала глаз, но даже пасмурное небо не портило впечатление от пробуждающейся к жизни природы. Лес внезапно отступил от полотна, ушел вдаль темной стеной. Поплыли мимо раскисшие поля. Вдали, возле леса, притулилась деревенька, над избами курился дым. Одинокий трактор тащил в поле то ли сеялку, то ли плуг - отсюда было не разобрать.
Щелкнула задвижка на двери. Кривокрасов выбросил окурок в окно, обернулся. Шамшулов, с покрасневшим от холодной воды лицом, шагнул навстречу.
- О, молодец. Не то, что эта барышня. Раз - и готов. А ее что, одну оставил? Непорядок, товарищ сержант Государственной Безопасности!
Кривокрасов глянул вдоль вагона. Двери в купе были закрыты, проводник суетился в другом конце, растапливая печурку под титаном. Сержант ткнул Шамшулова в грудь твердым, как гвоздь пальцем, подталкивая обратно в туалет. На лице у того отразилось недоумение, он нерешительно отступил. Кривокрасов шагнул вперед, захлопнул за собой дверь.
- Ты вот что, милый. Ты у себя на зоне командуй, понял? - не переставая давить пальцем, сказал он, растягивая слова на блатной манер. - Я тебе не вертухай скурвившийся, и не безобидник лагерный. Я в органах девять лет и начальство у меня свое. Мне его хватает во как, - он провел ребром ладони по горлу. - И девчонку не трогай. Это тебе не блатных в «столыпине» парить. Едет она в спецлагерь и отношение к ней должно быть, как к оступившемуся, но раскаявшемуся гражданину, а не к врагу народа. Если ты забыл инструктаж, так я напомню.
- Ты кого защищаешь? - лицо Шамшулова пошло красными пятнами, - интеллигенцию гнилую? Деклассированный элемент? Ты же партиец! Да она…
- Я тебе все сказал, - Кривокрасов открыл дверь, - освободи помещение.
Шамшулов боком стал протискиваться мимо него, остановился, дохнув запахом нечищеных зубов.
- Что-то ты к ней неровно дышишь, товарищ сержант. Как бы тебе…
Кривокрасов сгреб его за гимнастерку, рванул к себе и, прижавшись лбом к голове, прошипел в масляные глаза:
- Еще слово и в Вологде ты отстанешь от поезда, сука. Слово даю. По слабости здоровья отстанешь. А поправлять ты его будешь долго. Может даже всю жизнь.
Проводив Шамшулова глазами, Кривокрасов умылся, расчесал волосы, поскреб ладонью щетину на подбородке. Побриться бы, конечно, не мешало. Еще со времен работы в МУРе он привык, чтобы с утра на лице не осталось никаких следов ночи, какая бы она не была. А ведь приходилось и в засадах сутками сидеть, и малины воровские трясти, не глядя день за окном или ночь. Все тогда было ясно, все понятно: вот бандит, грабитель, убийца - возьми его и хорошим людям станет легче жить. А сейчас? На кого укажут пальцем, тот и враг. Дело есть дело, он никогда не отказывался вести слежку, арестовывать, но иногда в душу закрадывалось сомнение: а так ли все просто? Что ж получается: человек честно жил, работал, а его - раз под белы руки за то, что он из дворянской или купеческой семьи! «Вот вернусь и попрошусь обратно в МУР», - подумал он и тут же невесело усмехнулся. Если даже Кучеревский не знает, надолго ли его откомандировали, то лучше уж тянуть лямку, там, куда послали и не думать о скором возвращении. Да-а, подкинула жизнь работенку - заключенных охранять.
Лада вышла из купе, Кривокрасов посторонился, пропуская ее. У девушки был, действительно, не выспавшийся вид. Шамшулов забросил на свободную верхнюю полку постельные принадлежности и матрацы и, расстелив на столике газеты, доставал из вещмешка продукты.
- Отец, - окликнул Кривокрасов проводника, - чайку не организуешь?
- Подождать придется, - проворчал тот, - вот, это чудо раскочегарю. Сколько раз говорил начальству - дымоход прочистить. Хоть сам в трубу полезай!
Вдвоем быстро порезали чуть зачерствевший кирпич черного хлеба, почистили вареную в «мундире» картошку. Шамшулов развернул тряпицу, вытащив увесистый шмат сала, покрытого кристаллами соли.
- Ты как насчет по рюмочке? - спросил он, глядя в сторону.
- В шесть утра? Нет, спасибо.
- Ну, как знаешь, - пожал плечами Шамшулов, - а я приму для бодрости.
Он взял у проводника стакан, выбив сургучную пробку, налил себе граммов сто водки и, залпом выпив, налег на сало. Кривокрасов вяло пожевал хлеба, макнул в соль картошку. Всухомятку еда не лезла в горло. Шамшулов снова налил.
- Вот ты обижаешься, а зря, - сказал он, - с этой девкой еще мороки не оберемся. Уж ты мне поверь - я мно-огих видал. Вся из себя гордая! Дворянка, мать ее за ногу! Да мы их в семнадцатом, - он рубанул воздух ребром ладони, - во как! Будь здоров!
Водка проскользнула ему в глотку, словно мышь в знакомую нору - даже кадык на покрасневшей шее не дернулся.
- Тебе сколько лет? - спросил Кривокрасов.
- А что? - насторожился Шамшулов, - ну, тридцать два.
- Значит, говоришь, в семнадцатом ты их - во как!
- Ну, это я к слову, - отмахнулся тот, - но уж этим интеллигентишкам спуску не дадим! Это они поначалу гонор показывают, уж я-то знаю. В лагере мы их к блатным определяли, а те сами разбираются. Не хочешь по-людски - перо в бок, и - привет родителям. Ты молодой еще, Миша, горячий. Все справедливость ищешь. А они враги! Вот повидаешь с мое…
- Да мне и своего хватает, - усмехнулся Кривокрасов.
- Чего там тебе хватает, - отмахнулся Шамшулов, - я ведь с командира отделения охраны начинал, ага. В Соловках еще, в двадцать восьмом. А вот, дослужился до старшего инспектора, - он потер рукавом серебряную звезду в петлице. - Там, на Соловках, у нас все просто было: возьмешь, бывало, попа какого, или этого, из офицерья, да в лесу его к сосне привяжешь, в чем мать родила. А на следующий день он уже и холодный. Гнус там - жуть, кровь сосут, что твои упыри. Зимой еще проще: выведешь такого…
Дверь в купе отворилась, Лада вошла, повесила полотенце, присела на полку. Лицо у нее посвежело, разгладились морщинки в уголках глаз.
- Завтрак, - кивнул на стол Кривокрасов, - присоединяйтесь.
- А у меня огурчики соленые есть, будете? - Лада вытащила чемодан, достала банку огурцов и поставила ее на стол.
- Не откажусь, - кивнул сержант.
- О-о, вот это закуска, - Шамшулов потер ладони, - выпьете с нами.
- Нет, благодарю, - вежливо отказалась девушка.
- Во, а я что говорил, - обрадовано воскликнул инспектор, - брезгует.
- Нет, просто я водку не пью, да и рано еще…
- Ну, шато-марго у нас не подают. Мы люди простые, из пролетариев. Так вот, сержант, слушай дальше, на Соловках-то как было: выведешь его на снег в одном белье, руки за спину, стреножишь и пускаешь гулять, - Шамшулов развеселился, вспомнив, по его мнению, забавные эпизоды, - а он и скачет в сугробе - греется, значит…
- Вы знаете, я выйду в коридор, подышу, - сказала Лада.
Она закрыла за собой дверь, не прикоснувшись к еде.
- Видал? - спросил Шамшулов, - видал? Не нравится, значит, а?
- Ты, инспектор, не пей больше, - посоветовал Кривокрасов, - оставь на обед.
- Еще купим. Вагон-ресторан есть, значит, не пропадем! Ты куда?
- Пойду насчет чая узнаю, - успокоил его сержант.
Он вышел в вагон. Белозерская стояла у приоткрытого окна, закрыв глаза. Ветер трепал ее русые волосы. Кривокрасов подошел к ней, хотел окликнуть и вдруг заметил на ресницах слезы. Он кашлянул. Девушка открыла глаза, быстро вытерла глаза.
- Ветром надуло, - попыталась она улыбнуться.
- Это не ветер, Лада Алексеевна, я же вижу. На вас так подействовали его рассказы? Хотите, я его заставлю замолчать?
- Спасибо, Михаил Терентьевич, но, я думаю, не стоит портить с ним отношения. Нам еще сутки почти ехать, да и в лагере он тоже будет рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49