Писавший не торопился и вел дневник аккуратно, вероятно, собираясь в дальнейшем пользоваться своими записями. Блестящий стиль и любопытные факты о событиях той эпохи придавали рукописи немалую историческую ценность. Однако манера изложения несла на себе печать непристойности. Жизнь Адриана Темпла сыграла столь роковую роль в судьбе сэра Джона, что необходимо дать краткое представление о ней, основываясь главным образом на дневнике.
Темпл появился в Оксфорде в 1737 году в возрасте семнадцати лет. Он вырос сиротой, без братьев и сестер, и ему принадлежало имение Ройстон в Дербишире; в ту пору, как и ныне, это были крупные земельные владения. Дневник открывается 1738 годом. Несмотря на свой юный возраст, Адриан уже изведал все запретные наслаждения, доступные ему в Оксфорде. Разумеется, искушений было предостаточно, поскольку он был не только богат, но и хорош собою, а должного воспитания не получил, оставшись еще ребенком без родителей. Однако при всей склонности к порокам он блестяще учился и, получив степень, сразу же стал членом колледжа Святого Иоанна. Ему отвели прекрасные комнаты с видом на знаменитый парк, и с тех пор он лишь изредка бывал в Ройстоне — жил в Оксфорде или уезжал в Европу. В ту пору появился некто Джослин, ставший его секретарем и наперсником. Джослин несомненно был человеком с талантом, но вел жизнь распутную и участвовал во всех оргиях Темпла. В 1743 году они вдвоем отправились в большое путешествие по Европе, и хотя в Италии Темпл был не впервые, вероятно, именно тогда он ощутил притягательную силу язычества Древнего Рима, и это увлечение год от года росло;
Вернувшись из дальних странствий, он оказался в самой гуще событий 1745 года. Будучи горячим сторонником Претендента, он не скрывал свои взгляды. Якобитские настроения были широко распространены в колледже, и если бы прегрешения Темпла ограничивались лишь симпатиями к Сгюартам, то скорей всего власти колледжа посмотрели бы на это сквозь пальцы. Но распутный образ жизни молодого человека вызывал всеобщее осуждение, и к тому же всякого рода темные слухи стали ходить о нем. После неудавшегося переворота доктор Холмс, в ту пору глава колледжа, решил сделать из Темпла козла отпущения. Его исключили из членов колледжа и, хотя не подвергли формальному изгнанию, всячески притеснили. Ему пришлось оставить колледж Святого Иоанна и перебраться в колледж Магдалины. Здесь с должным уважением отнеслись к его огромному состоянию и предоставили лучшие комнаты — те, что выходили окнами на Нью-Колледж-лейн и в которых впоследствии поселился сэр Джон Малтраверз.
В первой половине XVIII века еще не угас дух средневековья, и всевозможные оккультные учения нередко находили последователей среди оксфордских мужей. Темпл с ранней юности испытывал тягу ко всему мистическому, они с Джослином общались на языке алхимиков и астрологов и Ставили опыты по всем правилам этих древних наук. Именно слухи о том, что он чернокнижник и совершает зловещие ритуалы в садовых беседках колледжа Святого Иоанна, и послужили истинной причиной изгнания Гемпла из колледжа. Он познакомился с Фрэнсисом Дэшзудом, и нередко зимней ночью можно было видеть, как он мчался верхом по окутанной туманом долине Темзы к печально известному францисканскому аббатству В дневнике Темпла не раз встречается упоминание о «францисканцах» и о невообразимых оргиях.
Музыка была его страстью. В то время немного нашлось бы богатых помещиков, умевших играть на скрипке, а Темпл достиг вершин в этом искусстве. Однако он скрывал свое увлечение, поскольку в обществе музыка считалась занятием, недостойным джентльмена. Он владел скрипкой как виртуоз, и именно ему принадлежал инструмент, который через сто с лишним лет попал, к несчастью, в руки сэра Джона. Темпл приобрел его осенью 1738 года во время своего путешествия по Италии. В тот год скончался, дожив до глубокой старости, Антонио Страдивари, величайший скрипичный мастер, и скрипки из его мастерской распродавались с аукциона. Как раз в это время Темпл оказался в Кремоне вместе со своим наставником и на аукционе приобрел этот инструмент, впоследствии столь хорошо нам известный. Как записано в дневнике, он заплатил за него четыре луидора. Странная история была связана со скрипкой. Хотя мастер создал ее в период своего расцвета и она была его лучшим творением, Страдивари не продавал ее, больше тридцати лет висела она в его мастерской. Рассказывали, что по какой-то необъяснимой причуде мастер распорядился перед смертью сжечь скрипку. Однако его воля не была исполнена, скрипка пошла с молотка. Адриан Темпл сразу же оценил несравнен-
ные достоинства инструмента. Играл он на ней только в особых случаях, а чтобы надежно ее прятать, придумал тот тайник, который случайно обнаружил сэр Джон.
Последние годы Темпл почти не покидал Италии. Недалеко от Неаполя он построил виллу де Анджелис и с тех пор жил в ней почти весь год, за исключением самых жарких месяцев. Вскоре после того, как была постро ена вилла, Джослин внезапно покинул своего хозяина и стал монахом ордена картезианцев. По злой записи, сделанной в дневнике, можно было догадаться, что какой-то поступок Темпла потряс даже его развратного приживала, и он скрылся от мира за стенами монастыря одного из самых суровых орденов. В Неаполе Темпл еще глубже погряз в распутстве. В тот период он развлекал себя неоплатонизмом и похвалялся, что, подобно Плотину дважды прошел круг поиз" и познал наслаждение божества, но даже эту утонченную философию он обратил на низменные цели. В дневнике не раз упоминалась гальярда Грациани, которую исполняли во время языческих мистерий, возрожденных последователями неоплатони ков в Неаполе; Темпл признавался, что мелодия произвела на него сильное впечатление. Последняя запись датирована 16 декабря 1752 года. Темпл пробыл несколько дней в Оксфорде и возвращался в Неаполь. Он как раз дописал вторую тетрадь и решил оставить дневник в тайнике. Вероятно, существовала и третья тетрадь, но она скорей всего исчезла.
Читая дневник, я был поражен легкостью и ясностью слога, с каждой страницей повествование все больше увлекало меня, и интерес ни на минуту не ослабевал. Вместе с тем душу начинала угнетать какая-то невыразимая тяжесть. Я продолжал чтение только потому, что понимал — если я действительно хочу помочь моему бедному другу Малтраверзу, то должен знать все, что так или иначе связано с его заболеванием. Однако я не мог отделаться от ощущения, будто вдыхаю миазмы разложения, и до сих пор некоторые описания неотвязно преследуют меня, несмотря на все усилия изгнать их из памяти. Приехав в Уорт по приглашению мисс Малтраверз, я с трудом узнал своего друга, сэра Джона — так страшно он изменился. И дело было не только в том, что болезнь превратила его в немощного инвалида. Его лицо потухло, утратив живость молодости, как это бывает, когда человек переходит неуловимую, но неизбежную грань между первоначальной порой в своей жизни и зрелостью. Но более всего ужаснулся я неестественной бледности сэра Джона — казалось, передо мною не лицо живого человека, а белый восковой слепок. Он встретил меня спокойно, но был искренне рад моему приезду, и между нами сразу же установилась непринужденность общения, будто наша дружба и не прерывалась на несколько лет. С первого же дня по приезде в Уорт я почти постоянно находился подле него. По правде говоря, меня весьма удивила его почти детская боязнь остаться одному даже на несколько минут. Этот страх особенно усиливался к ночи. Парнем всегда спал в комнате хозяина и если он хотя бы ненадолго отлучался, то посылали за Каротенуто или за мной. Нервы сэра Джона были расстроены до крайности, он вздрагивал от
малейшего шума и не переносил темноты. С наступлением сумерек в комнате повсюду зажигали лампы, а у постели больного, даже когда он спал, всегда горел яркий свет.
Мне нередко случалось в романах встречать фразу о том, как на лице героя вдруг появлялось затравленное выражение, и я всегда смеялся над ее фальшивой бессмысленностью. Но приехав в Уорт, я понял, что слова эти не выдумка беллетристов. На бледном лице сэра Джона я увидел именно затравленное выражение. Он точно постоянно ждал чего-то дурного, и временами своей страдальческой обреченностью его вид напоминал мне о преступнике, который знает, что уже выдан ордер на его арест. Мы подолгу беседовали, сэр Джон откровенно рассказывал мне свою жизнь за последние несколько лет и, казалось, был рад облегчить душу. Как я узнал от него, дневник Адриана Темпла поразил его воображение, чему немало способствовало то нервическое состояние, в котором находился он после того, как увидел призрак у себя в комнате в Оксфорде и портрет Темпла в Ройстоне. Я не берусь объяснить эти происшествия.
Романтическая натура моего друга не могла не поддаться чарам мистицизма, ими было отравлено все повествование Темпла. Как только он прочел дневник, ему страстно захотелось увидеть места, описанные Темп-лом, и изведать ту необычную жизнь, которую тот вел. Поначалу сэру Джону удавалось подавлять это влечение, но оно не угасало и постепенно завладело всеми его помыслами.
Я убежден, что музыка гальярды сыграла не последнюю роль в падении сэра Джона. Неудивительно, что Михаэль Преториус в называл гальярду «изобретением дьявола, по наущению которого этот танец сопровождался разнузданными жестами и непристойными телодвижениями». С первого вечера, когда мы исполнили «Ареопагиту», я ощутил ее странное воздействие. Мисс Малтраверз достаточно подробно написала обо всем, и я лишь добавлю, что после кончины сэра Джона я ни разу не слышал этого сочинения, но его мелодия живет в моей памяти и временами против моей воли начинает звучать во мне, всегда вызывая болезненные последствия. Обычно такое случается в моменты полного упадка сил. Я не сомневаюсь, что влияние гальярды испытал и сэр Джон, и его впечатлительная натура не устояла перед ее разрушительной силой. Я говорю это не случайно, поскольку, по моему глубокому убеждению, музыка способна оказывать на человека различное по своей сути воздействие. Она может пробуждать в нем благие порывы и возвышенные стремления, но может, взывая к его низменным началам, причинять ему вред. Наших нынешних познаний недостаточно, чтобы судить о том, насколько далеко простирается власть музыки, насколько можно управлять разумом человека и, воздействуя на него одной музыкой, способствовать его духовному совершенствованию, а посредством музыки иного рода возбуждать жажду чувственных и пагубных наслаждений. Но в одном я уверен, на достаточно высоком уровне развития человеческой культуры музыка дает самый надежный, если не единственный ключ к той двери, за которой открываются высшие сферы духа.
Во время свадебного путешествия сэра Джона неудержимо притяги вало к местам, описанным в дневнике Темпла. Он сам не понимал, почему это происходит, но, как я убедился впоследствии, сопоставив все события, такая мысль постоянно внушалась ему гальярдой. Сэр Джон превосходно знал древние языки, и его познания в истории античности отличались поистине энциклопедической широтой. Рим и Южная Италия вызвали в его душе неизъяснимый трепет восторга. Перед ним была сама история, о которой он читал в книгах, на ее сцене оживали подлинные исторические персонажи, и он пытался проникнуться их мироощущением. В Риме он пропадал в многочисленных книжных лавках и раскопал там сочинения писателей поздней империи и труды александрийских философов, кото рые были редкостью в Англии. Углубившись в них, он вкусил новых, еще неведомых наслаждений, а его мистические склонности получили новую пищу.
Увлечение языческой философией, тем более столь безоглядное, небе зопасно для английского характера и особенно для натур с сильной романтической струей, как у сэра Джона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Темпл появился в Оксфорде в 1737 году в возрасте семнадцати лет. Он вырос сиротой, без братьев и сестер, и ему принадлежало имение Ройстон в Дербишире; в ту пору, как и ныне, это были крупные земельные владения. Дневник открывается 1738 годом. Несмотря на свой юный возраст, Адриан уже изведал все запретные наслаждения, доступные ему в Оксфорде. Разумеется, искушений было предостаточно, поскольку он был не только богат, но и хорош собою, а должного воспитания не получил, оставшись еще ребенком без родителей. Однако при всей склонности к порокам он блестяще учился и, получив степень, сразу же стал членом колледжа Святого Иоанна. Ему отвели прекрасные комнаты с видом на знаменитый парк, и с тех пор он лишь изредка бывал в Ройстоне — жил в Оксфорде или уезжал в Европу. В ту пору появился некто Джослин, ставший его секретарем и наперсником. Джослин несомненно был человеком с талантом, но вел жизнь распутную и участвовал во всех оргиях Темпла. В 1743 году они вдвоем отправились в большое путешествие по Европе, и хотя в Италии Темпл был не впервые, вероятно, именно тогда он ощутил притягательную силу язычества Древнего Рима, и это увлечение год от года росло;
Вернувшись из дальних странствий, он оказался в самой гуще событий 1745 года. Будучи горячим сторонником Претендента, он не скрывал свои взгляды. Якобитские настроения были широко распространены в колледже, и если бы прегрешения Темпла ограничивались лишь симпатиями к Сгюартам, то скорей всего власти колледжа посмотрели бы на это сквозь пальцы. Но распутный образ жизни молодого человека вызывал всеобщее осуждение, и к тому же всякого рода темные слухи стали ходить о нем. После неудавшегося переворота доктор Холмс, в ту пору глава колледжа, решил сделать из Темпла козла отпущения. Его исключили из членов колледжа и, хотя не подвергли формальному изгнанию, всячески притеснили. Ему пришлось оставить колледж Святого Иоанна и перебраться в колледж Магдалины. Здесь с должным уважением отнеслись к его огромному состоянию и предоставили лучшие комнаты — те, что выходили окнами на Нью-Колледж-лейн и в которых впоследствии поселился сэр Джон Малтраверз.
В первой половине XVIII века еще не угас дух средневековья, и всевозможные оккультные учения нередко находили последователей среди оксфордских мужей. Темпл с ранней юности испытывал тягу ко всему мистическому, они с Джослином общались на языке алхимиков и астрологов и Ставили опыты по всем правилам этих древних наук. Именно слухи о том, что он чернокнижник и совершает зловещие ритуалы в садовых беседках колледжа Святого Иоанна, и послужили истинной причиной изгнания Гемпла из колледжа. Он познакомился с Фрэнсисом Дэшзудом, и нередко зимней ночью можно было видеть, как он мчался верхом по окутанной туманом долине Темзы к печально известному францисканскому аббатству В дневнике Темпла не раз встречается упоминание о «францисканцах» и о невообразимых оргиях.
Музыка была его страстью. В то время немного нашлось бы богатых помещиков, умевших играть на скрипке, а Темпл достиг вершин в этом искусстве. Однако он скрывал свое увлечение, поскольку в обществе музыка считалась занятием, недостойным джентльмена. Он владел скрипкой как виртуоз, и именно ему принадлежал инструмент, который через сто с лишним лет попал, к несчастью, в руки сэра Джона. Темпл приобрел его осенью 1738 года во время своего путешествия по Италии. В тот год скончался, дожив до глубокой старости, Антонио Страдивари, величайший скрипичный мастер, и скрипки из его мастерской распродавались с аукциона. Как раз в это время Темпл оказался в Кремоне вместе со своим наставником и на аукционе приобрел этот инструмент, впоследствии столь хорошо нам известный. Как записано в дневнике, он заплатил за него четыре луидора. Странная история была связана со скрипкой. Хотя мастер создал ее в период своего расцвета и она была его лучшим творением, Страдивари не продавал ее, больше тридцати лет висела она в его мастерской. Рассказывали, что по какой-то необъяснимой причуде мастер распорядился перед смертью сжечь скрипку. Однако его воля не была исполнена, скрипка пошла с молотка. Адриан Темпл сразу же оценил несравнен-
ные достоинства инструмента. Играл он на ней только в особых случаях, а чтобы надежно ее прятать, придумал тот тайник, который случайно обнаружил сэр Джон.
Последние годы Темпл почти не покидал Италии. Недалеко от Неаполя он построил виллу де Анджелис и с тех пор жил в ней почти весь год, за исключением самых жарких месяцев. Вскоре после того, как была постро ена вилла, Джослин внезапно покинул своего хозяина и стал монахом ордена картезианцев. По злой записи, сделанной в дневнике, можно было догадаться, что какой-то поступок Темпла потряс даже его развратного приживала, и он скрылся от мира за стенами монастыря одного из самых суровых орденов. В Неаполе Темпл еще глубже погряз в распутстве. В тот период он развлекал себя неоплатонизмом и похвалялся, что, подобно Плотину дважды прошел круг поиз" и познал наслаждение божества, но даже эту утонченную философию он обратил на низменные цели. В дневнике не раз упоминалась гальярда Грациани, которую исполняли во время языческих мистерий, возрожденных последователями неоплатони ков в Неаполе; Темпл признавался, что мелодия произвела на него сильное впечатление. Последняя запись датирована 16 декабря 1752 года. Темпл пробыл несколько дней в Оксфорде и возвращался в Неаполь. Он как раз дописал вторую тетрадь и решил оставить дневник в тайнике. Вероятно, существовала и третья тетрадь, но она скорей всего исчезла.
Читая дневник, я был поражен легкостью и ясностью слога, с каждой страницей повествование все больше увлекало меня, и интерес ни на минуту не ослабевал. Вместе с тем душу начинала угнетать какая-то невыразимая тяжесть. Я продолжал чтение только потому, что понимал — если я действительно хочу помочь моему бедному другу Малтраверзу, то должен знать все, что так или иначе связано с его заболеванием. Однако я не мог отделаться от ощущения, будто вдыхаю миазмы разложения, и до сих пор некоторые описания неотвязно преследуют меня, несмотря на все усилия изгнать их из памяти. Приехав в Уорт по приглашению мисс Малтраверз, я с трудом узнал своего друга, сэра Джона — так страшно он изменился. И дело было не только в том, что болезнь превратила его в немощного инвалида. Его лицо потухло, утратив живость молодости, как это бывает, когда человек переходит неуловимую, но неизбежную грань между первоначальной порой в своей жизни и зрелостью. Но более всего ужаснулся я неестественной бледности сэра Джона — казалось, передо мною не лицо живого человека, а белый восковой слепок. Он встретил меня спокойно, но был искренне рад моему приезду, и между нами сразу же установилась непринужденность общения, будто наша дружба и не прерывалась на несколько лет. С первого же дня по приезде в Уорт я почти постоянно находился подле него. По правде говоря, меня весьма удивила его почти детская боязнь остаться одному даже на несколько минут. Этот страх особенно усиливался к ночи. Парнем всегда спал в комнате хозяина и если он хотя бы ненадолго отлучался, то посылали за Каротенуто или за мной. Нервы сэра Джона были расстроены до крайности, он вздрагивал от
малейшего шума и не переносил темноты. С наступлением сумерек в комнате повсюду зажигали лампы, а у постели больного, даже когда он спал, всегда горел яркий свет.
Мне нередко случалось в романах встречать фразу о том, как на лице героя вдруг появлялось затравленное выражение, и я всегда смеялся над ее фальшивой бессмысленностью. Но приехав в Уорт, я понял, что слова эти не выдумка беллетристов. На бледном лице сэра Джона я увидел именно затравленное выражение. Он точно постоянно ждал чего-то дурного, и временами своей страдальческой обреченностью его вид напоминал мне о преступнике, который знает, что уже выдан ордер на его арест. Мы подолгу беседовали, сэр Джон откровенно рассказывал мне свою жизнь за последние несколько лет и, казалось, был рад облегчить душу. Как я узнал от него, дневник Адриана Темпла поразил его воображение, чему немало способствовало то нервическое состояние, в котором находился он после того, как увидел призрак у себя в комнате в Оксфорде и портрет Темпла в Ройстоне. Я не берусь объяснить эти происшествия.
Романтическая натура моего друга не могла не поддаться чарам мистицизма, ими было отравлено все повествование Темпла. Как только он прочел дневник, ему страстно захотелось увидеть места, описанные Темп-лом, и изведать ту необычную жизнь, которую тот вел. Поначалу сэру Джону удавалось подавлять это влечение, но оно не угасало и постепенно завладело всеми его помыслами.
Я убежден, что музыка гальярды сыграла не последнюю роль в падении сэра Джона. Неудивительно, что Михаэль Преториус в называл гальярду «изобретением дьявола, по наущению которого этот танец сопровождался разнузданными жестами и непристойными телодвижениями». С первого вечера, когда мы исполнили «Ареопагиту», я ощутил ее странное воздействие. Мисс Малтраверз достаточно подробно написала обо всем, и я лишь добавлю, что после кончины сэра Джона я ни разу не слышал этого сочинения, но его мелодия живет в моей памяти и временами против моей воли начинает звучать во мне, всегда вызывая болезненные последствия. Обычно такое случается в моменты полного упадка сил. Я не сомневаюсь, что влияние гальярды испытал и сэр Джон, и его впечатлительная натура не устояла перед ее разрушительной силой. Я говорю это не случайно, поскольку, по моему глубокому убеждению, музыка способна оказывать на человека различное по своей сути воздействие. Она может пробуждать в нем благие порывы и возвышенные стремления, но может, взывая к его низменным началам, причинять ему вред. Наших нынешних познаний недостаточно, чтобы судить о том, насколько далеко простирается власть музыки, насколько можно управлять разумом человека и, воздействуя на него одной музыкой, способствовать его духовному совершенствованию, а посредством музыки иного рода возбуждать жажду чувственных и пагубных наслаждений. Но в одном я уверен, на достаточно высоком уровне развития человеческой культуры музыка дает самый надежный, если не единственный ключ к той двери, за которой открываются высшие сферы духа.
Во время свадебного путешествия сэра Джона неудержимо притяги вало к местам, описанным в дневнике Темпла. Он сам не понимал, почему это происходит, но, как я убедился впоследствии, сопоставив все события, такая мысль постоянно внушалась ему гальярдой. Сэр Джон превосходно знал древние языки, и его познания в истории античности отличались поистине энциклопедической широтой. Рим и Южная Италия вызвали в его душе неизъяснимый трепет восторга. Перед ним была сама история, о которой он читал в книгах, на ее сцене оживали подлинные исторические персонажи, и он пытался проникнуться их мироощущением. В Риме он пропадал в многочисленных книжных лавках и раскопал там сочинения писателей поздней империи и труды александрийских философов, кото рые были редкостью в Англии. Углубившись в них, он вкусил новых, еще неведомых наслаждений, а его мистические склонности получили новую пищу.
Увлечение языческой философией, тем более столь безоглядное, небе зопасно для английского характера и особенно для натур с сильной романтической струей, как у сэра Джона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21