Не смотрят в паспорта. Видно и так, что мы студенты...
Хаиткулы попросил Омаркулы принести ему завтра объяснение в письменном виде и поехал в ЦПКиО, где в бывшей пожарной размещалась мастерская художественного фонда.
Его встретил худой и бледный молодой человек — руководитель мастерской. Хаиткулы вынул конверт с пачкой фотографий тех самых изображений, которыми разукрасили его двери и двери его коллег. Художник быстро перебрал всю кипу, сунул обратно в конверт, вернул Хаиткулы:
— Не наша работа.
— А как вы считаете, один человек нарисовал это или не один?
— Не знаю... Может быть, и один. Любой пацан их нарисует.
Художник не смотрел на Хаиткулы, устремив взгляд куда-то в пространство. Его нижняя губа презрительно вытянулась еще тогда, когда он рассматривал фотографии, в таком положении оставалась и сейчас: мол, говорить нам не о чем...
Нелюбезный прием возмутил Хаиткулы, но он не подал вида, а сделал другой заход:
— Рисунки могут иметь отношение к тяжкому преступлению, поэтому надо попытаться найти этих, как вы выразились, «любых пацанов».
Он снова положил конверт на стол, подвинул его к художнику. Тот был, пожалуй, не только равнодушный, но и капризный человек. То, как он снова небреяшо открыл конверт, как раскидал фотографии по столу и как разглядывал каждую из них — презрительно оттопырив нижнюю губу, поворачивая голову то налево, то направо, а вместо слов издавал нечленораздельные звуки,— должно было значить, что его не особенно-то волнуют милицейские заботы и что он даже удивлен дилетантством работника милиции, принимающего в расчет такую мелочь, как эти рисунки.
Хаиткулы весь кипел, но терпеливо ждал. «Кому только це доверяют такую ответственную работу, как руководство художественным коллективом! — сердито думал он.— За что, интересно, его назначили на эту должность: за талант руководителя или за талант художника? Что-то я не припоминаю таких картин на выставках в Чарджоу или в Ашхабаде, чтобы под ними стояло имя этого человека. Может быть, он талантливый художник и мягкий человек, который не может отказывать ни в чем другим, и потому его поставили сюда? Может...» Впрочем, этот круг вопросов сейчас выходил за рамки того дела, каким был занят майор, поэтому ему хотелось лишь одного — .разбудить в нем доброжелательность, вовлечь в поиск автора опасных художеств.
— Я очень уважаю труд живописца и жалею, что мы незнакомы, живя в одном городе,— вкрадчиво заговорил Хаиткулы.— Постараюсь устранить этот пробел и по-накомлюсь с вашими работами. Художника не каждый моет понять. Не думайте, что я из таких, я ведь тоже не-ного знаком с вашим ремеслом. Я в школе рисовал. Помню, ак писал маслом автопортрет. Любил рисовать природу,
Амударью, ее берега, заросли. Это были, как вы выражаетесь, мои темы!.. Заголовки стенных газет поручали писать только мне. Как только праздник, меня по району ищут писать лозунги. Знаете — белилами по красной ткани; Рай-комовские работники даже приносили ко мне домой материал и там ждали, пока я закончу... Мне почему-то кажется, если бы я к вам пришел не как представитель власти, а как художник-любитель, вы, наверное, по-другому приняли бы меня.
Лицо художника стало мягче. Он бережно собрал разбросанные по столу снимки и, уже по-другому рассматривая их, сказал:
— Вы бывший художник и не догадались, как сделан этот рисунок?.. По трафарету!
Хаиткулы давно догадался об этом, но ему хотелось проверить свою смекалку.
— Товарищ художник, кто может изготовить такой трафарет? Набивший в этом деле руку?.. Или любой пацан, как вы сказали?
— Любой способный пацан, товарищ милиционер. Это я хотел сказать.
Весьма наивное обращение «товарищ художник», которое употребил Хаиткулы, на глазах преобразило руководителя мастерской. От прежней сухости не осталось и следа. Он уже корил себя, что даже не поздоровался с неожиданным визитером... Поинтересовался, нельзя ли увидеть в натуре эту «наскальную живопись». Когда Хаиткулы сказал, что рисунки, кажется, уже вытравлены, он об этом пожалел. .
— Знаете, товарищ милиционер, у каждого автора, даже у автора трафарета, есть свой почерк.,. Если вы мне доверяете, оставьте один рисунок. Завтра встретимся. Или я к вам приду, или вы ко мне. Меня зовут Ярмамед...
Хаиткулы оставил ему номер своего домашнего телефона, попросил звонить в любое время. Они тепло попрощались.
С работы Хаиткулы сразу же позвонил домой, спросил, приходили ли обивщики дверей. Оказалось, приходили и быстро обили дверь новым слоем дерматина. Он позвонил подполковнику Джуманазарову: выяснилось, что и тому обновили обивку. Хаиткулы проявил упорство, разыскал мастера, обивавшего двери. Тот признался, что на двух дверях, Мовлямбердыева и Хасянова, рисунок остался под новым слоем дерматина. «Скоблили, скоблили, не отходит...»
Хаиткулы молниеносно совершил обратный рейс в мастерскую. Художник был на месте и сразу же предложил отобедать у него дома. Хаиткулы решил не отказываться от приглашения. Пешком они дошли до его четырехэтажного дома на той улице, которая, пересекая улицу Карла Маркса, берет начало у летней эстрады в городском парке. Пока пили чай, Хаиткулы ни словом не обмолвился о том, что рисунки целы. Но в конце обеда сказал, почему вернулся к нему, пригласил к себе домой.
Снять новый слой дерматина оказалось пустяковым делом. Художник, как профессиональный оперативный работник, внимательно осмотрел рисунок — сначала издалека, потом приблизившись вплотную. Соскоблил ножом несколько черных кусочков, положил на ладонь, понюхал, потом завернул в бумажку кусочек краски, отдал Хаиткулы — на экспертизу. Хаиткулы проводил его на служебной машине до мастерской. Ехали молча, и только у самых дверей мастерской художник сделал первое, но весьма важное для сопровождавшего его майора заключение:
— Тот, кто пачкал вашу дверь, никакого отношения не имеет ни к краске, ни к трафарету. Не знаю, кто это. Но имя того, кто сделал трафарет, сказать смогу. А если после работы не пойдете домой, то сможем навестить его.
Ради такого дела Хаиткулы готов был не только задержаться, но и заночевал бы там, куда его звал художник. Вернувшись на работу, он заглянул к инспектору, собиравшему материалы о докторе, пригласил его к себе.
- Знаешь, я внимательно изучил все письма пациентов к доктору, они заставили меня серьезно задуматься: очень они похожи одно на другое. Я подчеркнул в них некоторые строчки. Давай я буду читать одно письмо, а ты следи по этому.— Он дал другое письмо инспектору, стал читать вслух: — «Доктор лечит своих пациентов не только лекарствами, но и чутким отношением к больному. Некоторые врачи грубым обращением с нами сводят на нет результаты, которых они добились с помощью препаратов. С нашим доктором этого- не бывает. Природа наградила его золотым сердцем и доброй душой. Это счастье для больных. Я ему благодарен по гроб „жизни...» Ну как?
Инспектор удивился:
— Слова по-разному расставлены, а содержание то же самое, как две половинки яблока.
— Сравни и с другими письмами!
Инспектор просмотрел еще несколько писем.
— Выходит, товарищ майор, доктор оказывает помощь пациентам и в составлении писем... Вы тоже так считаете?
Хаиткулы улыбнулся:
— Мне кажется, он и конверты для писем сам покупал. Разговор с инспектором закончился. Хаиткулы открыл лежавшую перед ним папку, другую папку — с персональным делом коллеги, которое завтра должно рассматриваться на собрании первичной партийной организации. Но одни мысли мешали другим. Он закурил. Полсигареты выкурил, ни о чем не думая, потом, загасив сигарету, открыл дело. На работника ОБХСС написали анонимную жалобу: проводя ревизию на базе, поддался уговорам директора, помог скрыть недостачу... Как всегда в таких случаях, пошли разговоры среди сотрудников. Хаиткулы этих пересудов не терпел: сллетня как дым, который ест глаза, а пожара за ним не видно. У хорошего огня мало дыма, здесь надо тушить пожар, и все, поменьше болтать. Дело ему уже было ясно, мнение он составил, а так как рабочий день кончался, близилась новая встреча с художником, он занес папку парторгу.
— Ну как? — секретарь парторганизации выжидающе смотрел на него.
Что он мог ему ответить?. Хотя факты, приводимые в анонимном письме, не подтвердились — работник ОБХСС, например, не брал взяток, как там было сказано,— было очевидно, что ревизия проводилась спустя рукава: Хаиткулы не мог не согласиться с выводами тех, кто проверял этот случай: недостойны работать в органах милиции те, кто относится к делу формально, попустительствуя нечистоплотным на руку людям. Остается пожалеть, что среди строго отбираемых в органы, лиц еще встречаются подобные... Хаиткулы ничего не ответил парторгу, поджав губы, молча отдал ему папку, вышел. Это молчание было красноречивее любых слов.
Всегда ходивший прямо, с поднятой головой, Хаиткулы вошел в мастерскую подавленный. Ярмамед это сразу заметил:
— Вижу, вам испортили настроение! — Он стал переодеваться, попросив Хаиткулы подождать на улице.
Хаиткулы все в том же мрачном настроении прогуливался по тротуару, когда появился художник:
— Не грустите, товарищ милиционер. Сейчас ваше настроение изменится. Давайте поймаем такси, живет он порядочно отсюда.
Тот, кто был им нужен, встретил их за накрытым столом. Они сообразили, что пришли к ужину. Жена и дети, увидев гостей, ушли, в другую комнату.
— Для заказов время найдется, а сейчас прошу! — Хозяин пригласил их к столу.
Отдав должное трапезе, гости объяснили цель своего визита. Художник представил Хаиткулы:
— Я к тебе привел не заказчика, но у него к тебе дело. Он из уголовного розыска... Майор Мовлямбердыев.
Хаиткулы ждал реакции хозяина, молча поглядывая на него. Наверное, тот не брился много дней, потому что лицо заросло густой черной щетиной. Хаиткулы не мог определить, что оно выражало сейчас. А хозяин между тем поднял вверх бороду, уставился в потолок, руки развел в стороны. Точь-в-точь мулла на поминках!
— О милосердный аллах, мы твои бедные рабы, которые добывают пропитание честным трудом. Ничей зеленый ячмень мы не косили, никого не обижали... Так за какие грехи ты послал к нам в дом такого высокого гостя? — Он рассмеялся от души и невольно заставил смеяться гостей. Потом, резко изменив тон, внимательно посмотрел на Хаиткулы: — Вы сидите у порядочных людей. В чем дело, товарищ из угрозыска?
Хаиткулы. спросил:
— Вам в последние дни никто не заказывал трафарет с рисунком — череп и перекрещенные кости? Такой, как прибивают на столбах высокого напряжения и на дверях подстанций...— Он вынул из кармана конверт с фотографиями, передал хозяину дома. .
Тот маслеными руками провел по небритым щекам, мельком взглянул на снимки и сразу же вернул Хаиткулы:
— Такие вещи могу делать только я, товарищ майор. Автор этого трафарета перед вами. Постараюсь вспомнить, когда я его кроил...— Он плотно закрыл глаза, словно собираясь играть в жмурки, потом широко открыл их.— В базарный день, ле в прошлое, а в позапрошлое воскресенье, пришел человек, чтоб ему неладно было. «Я из конторы»,— говорит. Из какой, между прочим, конторы?.. И попросил сделать этот трафарет — «Осторожно. Высокое напряжение». Я решил, что он электрик, не стал ни о чем спрашивать. Сел на этот стул, на каком вы сидите... Он не успел еще весь чайник выпить, а я ему вырезал, трафарет. Взял, ушел, спасибо не сказал, а дети потом говорят: «Посмотри, что 1 он оставил». Смотрю: две красные десятки на столе.
Не бежать же за ним вдогонку... Деньги деньгами, но иногда хочется помочь человеку в его просьбе. Сегодня кому-то поможешь, глядишь — эта помощь, может, завтра, а может, через сорок лет вернется с лихвой. Если не ко мне, то к моим детям или внукам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Хаиткулы попросил Омаркулы принести ему завтра объяснение в письменном виде и поехал в ЦПКиО, где в бывшей пожарной размещалась мастерская художественного фонда.
Его встретил худой и бледный молодой человек — руководитель мастерской. Хаиткулы вынул конверт с пачкой фотографий тех самых изображений, которыми разукрасили его двери и двери его коллег. Художник быстро перебрал всю кипу, сунул обратно в конверт, вернул Хаиткулы:
— Не наша работа.
— А как вы считаете, один человек нарисовал это или не один?
— Не знаю... Может быть, и один. Любой пацан их нарисует.
Художник не смотрел на Хаиткулы, устремив взгляд куда-то в пространство. Его нижняя губа презрительно вытянулась еще тогда, когда он рассматривал фотографии, в таком положении оставалась и сейчас: мол, говорить нам не о чем...
Нелюбезный прием возмутил Хаиткулы, но он не подал вида, а сделал другой заход:
— Рисунки могут иметь отношение к тяжкому преступлению, поэтому надо попытаться найти этих, как вы выразились, «любых пацанов».
Он снова положил конверт на стол, подвинул его к художнику. Тот был, пожалуй, не только равнодушный, но и капризный человек. То, как он снова небреяшо открыл конверт, как раскидал фотографии по столу и как разглядывал каждую из них — презрительно оттопырив нижнюю губу, поворачивая голову то налево, то направо, а вместо слов издавал нечленораздельные звуки,— должно было значить, что его не особенно-то волнуют милицейские заботы и что он даже удивлен дилетантством работника милиции, принимающего в расчет такую мелочь, как эти рисунки.
Хаиткулы весь кипел, но терпеливо ждал. «Кому только це доверяют такую ответственную работу, как руководство художественным коллективом! — сердито думал он.— За что, интересно, его назначили на эту должность: за талант руководителя или за талант художника? Что-то я не припоминаю таких картин на выставках в Чарджоу или в Ашхабаде, чтобы под ними стояло имя этого человека. Может быть, он талантливый художник и мягкий человек, который не может отказывать ни в чем другим, и потому его поставили сюда? Может...» Впрочем, этот круг вопросов сейчас выходил за рамки того дела, каким был занят майор, поэтому ему хотелось лишь одного — .разбудить в нем доброжелательность, вовлечь в поиск автора опасных художеств.
— Я очень уважаю труд живописца и жалею, что мы незнакомы, живя в одном городе,— вкрадчиво заговорил Хаиткулы.— Постараюсь устранить этот пробел и по-накомлюсь с вашими работами. Художника не каждый моет понять. Не думайте, что я из таких, я ведь тоже не-ного знаком с вашим ремеслом. Я в школе рисовал. Помню, ак писал маслом автопортрет. Любил рисовать природу,
Амударью, ее берега, заросли. Это были, как вы выражаетесь, мои темы!.. Заголовки стенных газет поручали писать только мне. Как только праздник, меня по району ищут писать лозунги. Знаете — белилами по красной ткани; Рай-комовские работники даже приносили ко мне домой материал и там ждали, пока я закончу... Мне почему-то кажется, если бы я к вам пришел не как представитель власти, а как художник-любитель, вы, наверное, по-другому приняли бы меня.
Лицо художника стало мягче. Он бережно собрал разбросанные по столу снимки и, уже по-другому рассматривая их, сказал:
— Вы бывший художник и не догадались, как сделан этот рисунок?.. По трафарету!
Хаиткулы давно догадался об этом, но ему хотелось проверить свою смекалку.
— Товарищ художник, кто может изготовить такой трафарет? Набивший в этом деле руку?.. Или любой пацан, как вы сказали?
— Любой способный пацан, товарищ милиционер. Это я хотел сказать.
Весьма наивное обращение «товарищ художник», которое употребил Хаиткулы, на глазах преобразило руководителя мастерской. От прежней сухости не осталось и следа. Он уже корил себя, что даже не поздоровался с неожиданным визитером... Поинтересовался, нельзя ли увидеть в натуре эту «наскальную живопись». Когда Хаиткулы сказал, что рисунки, кажется, уже вытравлены, он об этом пожалел. .
— Знаете, товарищ милиционер, у каждого автора, даже у автора трафарета, есть свой почерк.,. Если вы мне доверяете, оставьте один рисунок. Завтра встретимся. Или я к вам приду, или вы ко мне. Меня зовут Ярмамед...
Хаиткулы оставил ему номер своего домашнего телефона, попросил звонить в любое время. Они тепло попрощались.
С работы Хаиткулы сразу же позвонил домой, спросил, приходили ли обивщики дверей. Оказалось, приходили и быстро обили дверь новым слоем дерматина. Он позвонил подполковнику Джуманазарову: выяснилось, что и тому обновили обивку. Хаиткулы проявил упорство, разыскал мастера, обивавшего двери. Тот признался, что на двух дверях, Мовлямбердыева и Хасянова, рисунок остался под новым слоем дерматина. «Скоблили, скоблили, не отходит...»
Хаиткулы молниеносно совершил обратный рейс в мастерскую. Художник был на месте и сразу же предложил отобедать у него дома. Хаиткулы решил не отказываться от приглашения. Пешком они дошли до его четырехэтажного дома на той улице, которая, пересекая улицу Карла Маркса, берет начало у летней эстрады в городском парке. Пока пили чай, Хаиткулы ни словом не обмолвился о том, что рисунки целы. Но в конце обеда сказал, почему вернулся к нему, пригласил к себе домой.
Снять новый слой дерматина оказалось пустяковым делом. Художник, как профессиональный оперативный работник, внимательно осмотрел рисунок — сначала издалека, потом приблизившись вплотную. Соскоблил ножом несколько черных кусочков, положил на ладонь, понюхал, потом завернул в бумажку кусочек краски, отдал Хаиткулы — на экспертизу. Хаиткулы проводил его на служебной машине до мастерской. Ехали молча, и только у самых дверей мастерской художник сделал первое, но весьма важное для сопровождавшего его майора заключение:
— Тот, кто пачкал вашу дверь, никакого отношения не имеет ни к краске, ни к трафарету. Не знаю, кто это. Но имя того, кто сделал трафарет, сказать смогу. А если после работы не пойдете домой, то сможем навестить его.
Ради такого дела Хаиткулы готов был не только задержаться, но и заночевал бы там, куда его звал художник. Вернувшись на работу, он заглянул к инспектору, собиравшему материалы о докторе, пригласил его к себе.
- Знаешь, я внимательно изучил все письма пациентов к доктору, они заставили меня серьезно задуматься: очень они похожи одно на другое. Я подчеркнул в них некоторые строчки. Давай я буду читать одно письмо, а ты следи по этому.— Он дал другое письмо инспектору, стал читать вслух: — «Доктор лечит своих пациентов не только лекарствами, но и чутким отношением к больному. Некоторые врачи грубым обращением с нами сводят на нет результаты, которых они добились с помощью препаратов. С нашим доктором этого- не бывает. Природа наградила его золотым сердцем и доброй душой. Это счастье для больных. Я ему благодарен по гроб „жизни...» Ну как?
Инспектор удивился:
— Слова по-разному расставлены, а содержание то же самое, как две половинки яблока.
— Сравни и с другими письмами!
Инспектор просмотрел еще несколько писем.
— Выходит, товарищ майор, доктор оказывает помощь пациентам и в составлении писем... Вы тоже так считаете?
Хаиткулы улыбнулся:
— Мне кажется, он и конверты для писем сам покупал. Разговор с инспектором закончился. Хаиткулы открыл лежавшую перед ним папку, другую папку — с персональным делом коллеги, которое завтра должно рассматриваться на собрании первичной партийной организации. Но одни мысли мешали другим. Он закурил. Полсигареты выкурил, ни о чем не думая, потом, загасив сигарету, открыл дело. На работника ОБХСС написали анонимную жалобу: проводя ревизию на базе, поддался уговорам директора, помог скрыть недостачу... Как всегда в таких случаях, пошли разговоры среди сотрудников. Хаиткулы этих пересудов не терпел: сллетня как дым, который ест глаза, а пожара за ним не видно. У хорошего огня мало дыма, здесь надо тушить пожар, и все, поменьше болтать. Дело ему уже было ясно, мнение он составил, а так как рабочий день кончался, близилась новая встреча с художником, он занес папку парторгу.
— Ну как? — секретарь парторганизации выжидающе смотрел на него.
Что он мог ему ответить?. Хотя факты, приводимые в анонимном письме, не подтвердились — работник ОБХСС, например, не брал взяток, как там было сказано,— было очевидно, что ревизия проводилась спустя рукава: Хаиткулы не мог не согласиться с выводами тех, кто проверял этот случай: недостойны работать в органах милиции те, кто относится к делу формально, попустительствуя нечистоплотным на руку людям. Остается пожалеть, что среди строго отбираемых в органы, лиц еще встречаются подобные... Хаиткулы ничего не ответил парторгу, поджав губы, молча отдал ему папку, вышел. Это молчание было красноречивее любых слов.
Всегда ходивший прямо, с поднятой головой, Хаиткулы вошел в мастерскую подавленный. Ярмамед это сразу заметил:
— Вижу, вам испортили настроение! — Он стал переодеваться, попросив Хаиткулы подождать на улице.
Хаиткулы все в том же мрачном настроении прогуливался по тротуару, когда появился художник:
— Не грустите, товарищ милиционер. Сейчас ваше настроение изменится. Давайте поймаем такси, живет он порядочно отсюда.
Тот, кто был им нужен, встретил их за накрытым столом. Они сообразили, что пришли к ужину. Жена и дети, увидев гостей, ушли, в другую комнату.
— Для заказов время найдется, а сейчас прошу! — Хозяин пригласил их к столу.
Отдав должное трапезе, гости объяснили цель своего визита. Художник представил Хаиткулы:
— Я к тебе привел не заказчика, но у него к тебе дело. Он из уголовного розыска... Майор Мовлямбердыев.
Хаиткулы ждал реакции хозяина, молча поглядывая на него. Наверное, тот не брился много дней, потому что лицо заросло густой черной щетиной. Хаиткулы не мог определить, что оно выражало сейчас. А хозяин между тем поднял вверх бороду, уставился в потолок, руки развел в стороны. Точь-в-точь мулла на поминках!
— О милосердный аллах, мы твои бедные рабы, которые добывают пропитание честным трудом. Ничей зеленый ячмень мы не косили, никого не обижали... Так за какие грехи ты послал к нам в дом такого высокого гостя? — Он рассмеялся от души и невольно заставил смеяться гостей. Потом, резко изменив тон, внимательно посмотрел на Хаиткулы: — Вы сидите у порядочных людей. В чем дело, товарищ из угрозыска?
Хаиткулы. спросил:
— Вам в последние дни никто не заказывал трафарет с рисунком — череп и перекрещенные кости? Такой, как прибивают на столбах высокого напряжения и на дверях подстанций...— Он вынул из кармана конверт с фотографиями, передал хозяину дома. .
Тот маслеными руками провел по небритым щекам, мельком взглянул на снимки и сразу же вернул Хаиткулы:
— Такие вещи могу делать только я, товарищ майор. Автор этого трафарета перед вами. Постараюсь вспомнить, когда я его кроил...— Он плотно закрыл глаза, словно собираясь играть в жмурки, потом широко открыл их.— В базарный день, ле в прошлое, а в позапрошлое воскресенье, пришел человек, чтоб ему неладно было. «Я из конторы»,— говорит. Из какой, между прочим, конторы?.. И попросил сделать этот трафарет — «Осторожно. Высокое напряжение». Я решил, что он электрик, не стал ни о чем спрашивать. Сел на этот стул, на каком вы сидите... Он не успел еще весь чайник выпить, а я ему вырезал, трафарет. Взял, ушел, спасибо не сказал, а дети потом говорят: «Посмотри, что 1 он оставил». Смотрю: две красные десятки на столе.
Не бежать же за ним вдогонку... Деньги деньгами, но иногда хочется помочь человеку в его просьбе. Сегодня кому-то поможешь, глядишь — эта помощь, может, завтра, а может, через сорок лет вернется с лихвой. Если не ко мне, то к моим детям или внукам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41