А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

В день, когда я решу это сделать, хочу, чтобы ты пришел в мою квартиру составить мне компанию. Ты и Чарли Браун. А потом можешь взять на себя заботу обо всех хлопотах.
Осано пристально смотрел на меня.
— Ты не обязан это делать.
Теперь я поверил ему.
— Ну, конечно, я все сделаю, — сказал я. — Я твой должник. Нужное вещество у тебя есть?
— Я достану его, — сказал Осано. — Об этом не волнуйся.
Я поговорил с врачами Осано, и они сказали, что в больнице ему предстоит пробыть долго. Может быть, очень долго. Я почувствовал облегчение.
Валери я ничего не рассказал, даже того, что Осано умирает. Через два дня я снова пошел в больницу к Осано. В прошлый раз он просил принести ему обед из китайского ресторана. И вот, когда я шел по коридору с бумажными пакетами, набитыми едой, я услышал вопли и ругань. Доносились они из палаты Осано. Это меня не удивило. Поставив коробки на пол рядом с дверью чьей-то палаты, я ринулся по коридору.
В палате Осано находились доктор, две медсестры и старшая медсестра. Все они орали на Осано. Чарли наблюдала за этим, стоя в уголке. На ее побледневшем лице отчетливо выделялись веснушки, в глазах стояли слезы. Осано сидел на кровати, абсолютно голый, и орал на доктора:
— Принесите мою одежду! Я сматываюсь отсюда к чертям собачьим.
Доктор тоже почти закричал на него:
— Я не собираюсь отвечать, если вы покинете больницу! Я не собираюсь отвечать.
Осано сказал ему со смехом:
— Да ты никогда ни за что не отвечаешь, засранец хренов. Принесите одежду, и все.
Старшая медсестра, женщина устрашающей наружности, сказала со злостью:
— Мне наплевать на вашу известность, и я не позволю превращать нашу больницу в бордель!
Осано уставился на нее:
— На х…! — сказал он. — На х… пошла из этой палаты!
Он поднялся с кровати, и я увидел, насколько серьезным было его состояние. Неуверенно сделав шаг, он стал падать на бок. Сестра сразу же подскочила, чтобы помочь ему: она уже успокоилась, и ею двигала жалость. Но Осано выпрямился сам. И тут он увидел меня, стоящего возле двери, и сказал спокойно:
— Мерлин, забери меня отсюда.
Презрение этих людей меня поразило. Ясно, что и до этого им приходилось ловить пациентов на сексе. Я посмотрел на Чарли Браун. На ней была короткая тесная юбка, под которой, похоже, ничего не было. Она походила на малолетнюю проститутку. И огромное, гниющее изнутри тело Осано… Их негодование, скорее всего, имело эстетическую, а не моральную основу.
Теперь и остальные заметили мое присутствие.
Я обратился к доктору:
— Я забираю его отсюда, под свою ответственность. Доктор начал было возражать, почти умолять, но потом повернулся к старшей сестре и распорядился, чтоб Осано принесли одежду. Он сделал Осано укол и сказал:
— Это чтобы вы чувствовали себя более комфортно в дороге.
Все оказалось очень просто. Я заплатил по счету, и они выписали Осано. Потом я заказал машину и мы отвезли Осано домой. Немного поспав, он позвал меня в спальню и рассказал, что произошло в больнице. Что он заставил Чарли раздеться и залезть к нему в постель, потому как почувствовал себя настолько хреново, что подумал, что умирает.
Осано чуть отвернулся и сказал:
— Ты знаешь, самая ужасная вещь в современной жизни, это что мы все умираем в одиночестве в собственных постелях. Когда вся семья собирается вокруг, никто ведь не предложит залезть в постель к умирающему. А если ты умираешь дома, твоя жена не предложит лечь к тебе в постель.
Он снова посмотрел на меня и улыбнулся той милой улыбкой, которая иногда играла у него на губах.
— Вот такая у меня мечта. Чтоб Чарли, когда я буду умирать, была рядом со мной в постели, в тот самый момент, и тогда я почувствую, что получил все сполна, что это была не плохая жизнь, и уж точно не плохой конец. И чертовски символический, верно? Подходящий для писателя и для его критиков.
— Как ты узнаешь, что этот момент наступает? — спросил я.
— А я думаю, что уже пора, — ответил Осано. — Я и вправду считаю, что ждать дальше нет смысла.
Теперь я испытывал настоящий шок и ужас.
— Но почему бы не подождать хотя бы день? — сказал я. — Завтра ты почувствуешь себя лучше. Ведь еще есть немного времени. Шесть месяцев это не так уж плохо.
— Ты что, испытываешь угрызения совести по поводу того, что я собираюсь сделать? Предрассудки морального плана?
Я покачал головой.
— Да просто, куда торопиться?
Осано поглядел на меня в задумчивости.
— Нет, — сказал он. — Это падение, когда я попытался встать с кровати — последний звоночек. Слушай, я назначил тебя своим душеприказчиком по литературным вопросам, так что твои решения окончательные. Денег никаких не осталось, только выплаты за копирайт, и они идут моим бывшим женам, думаю, и моим детям. Книги мои все еще неплохо раскупаются, так что беспокоиться о них нечего. Я хотел сделать что-то для Чарли Браун, но она не позволила, и, может быть, она права.
И я сказал вещь, в общем-то, нехарактерную для меня:
— Шлюха с золотым сердцем. Совсем как в романах.
Осано прикрыл глаза.
— Ты знаешь, мне всегда нравилось в тебе, что ты никогда не произносил этого слова, “шлюха”. Сам я, может быть, и говорил так, но никогда так не думал.
— Ладно, — проговорил я. — Может быть, ты хочешь позвонить кому-нибудь или увидеться с кем-нибудь? Или, может быть, ты хочешь выпить?
— Нет, — сказал Осано. — Наелся всем этим по уши. У меня было семь жен, девятеро детей, у меня две тысячи друзей и миллионы поклонников. Никто из них не может ничего исправить, и я никого не желаю видеть. — Он широко улыбнулся. — И не забывай, я прожил счастливую жизнь. — Он покачал головой. — Те, которых любишь больше всех, сводят тебя в могилу.
Я сел рядом с кроватью, и мы несколько часов проговорили с ним о всяких книгах, которые читали. Он рассказал мне о всех женщинах, с которыми занимался любовью, и все пытался вспомнить ту девушку, которая заразила его пятнадцать лет назад. Но ему не удалось напасть на ее след в памяти.
— И все они были красавицами, — сказал он. — Все они стоили того. А, черт, да какая теперь разница? Все это чистая случайность.
Осано протянул руку, и я сильно пожал ее, и Осано сказал:
— Скажи Чарли, чтоб пришла сюда, а сам подожди в другой комнате.
Я уже уходил, когда он снова окликнул меня:
— Эй, погоди. Жизнь художника — незавершенная жизнь. Пусть выбьют это на моем надгробии.
Я ждал довольно долго, сидя в гостиной. Иногда доносились какие-то звуки, один раз мне показалось, что я слышу чьи-то всхлипывания, а потом ничего не стало слышно. Я пошел в кухню и сварил кофе и поставил две чашечки на стол. Потом вернулся в гостиную и подождал еще немного. И вдруг услышал ее голос — не вопль, не призыв о помощи, в нем даже не было горя или отчаяния — голос Чарли, очень мелодичный и чистый, зовущий меня по имени.
Я зашел в спальню. На ночном столике лежала его золотистая коробочка, в которой он обычно держал свои таблетки с пенициллином. Коробочка была пуста. Свет был включен, Осано лежал на спине, а его глаза смотрели в потолок. Казалось, что даже теперь они излучают свет. Угнездившись под его обнимающей рукой, прижатая к груди, виднелась золотистая голова Чарли. Чтоб прикрыть их наготу, она подтянула одеяло.
— Тебе нужно одеться, — сказал я.
Она приподнялась на локте и поцеловала Осано в губы. А потом она долго стояла, глядя на его лежащее тело.
— Тебе нужно одеться и уйти, — повторил я. — Будет много всякой суеты, а Осано, я думаю, не хотел, чтобы тебя эта суета как-то коснулась.
И я пошел в гостиную. И стал ждать. Я слышал как она принимает душ, а спустя пятнадцать минут она вошла в комнату.
— Ни о чем не беспокойся, — сказал я. — Я обо всем позабочусь.
Она подошла ко мне и очутилась в моих объятиях. Впервые я ощущал ее тело и в какой-то мере мог теперь понять, почему Осано так долго любил ее. От нее шел аромат свежести и чистоты.
— Кроме тебя ему никого не хотелось видеть, — сказала Чарли, — Тебя и меня. Ты позвонишь мне после похорон?
И я ответил, да, позвоню, и она ушла, оставив меня наедине с Осано.
Я подождал до утра, а утром позвонил в полицию и сказал им, что обнаружил Осано мертвым. И что он, по-видимому, покончил жизнь самоубийством. У меня мелькнула мысль, не спрятать ли пустую коробочку. Но Осано на это было бы ровным счетом наплевать, даже если бы мне удалось договориться с газетчиками и полицией. Я им сказал, какой важной персоной был Осано, чтобы “скорая” ехала сюда тотчас же. Затем я позвонил адвокатам Осано и уполномочил их сообщить всем женам и детям. Позвонил я и в издательство, поскольку знал, что они захотят опубликовать пресс-релиз и поместить в “Нью-Йорк Таймс” сообщение о смерти. Почему-то мне хотелось, чтобы Осано были оказаны все эти почести.
У полиции и прокурора округа оказалось ко мне множество вопросов, словно меня подозревали в убийстве. Но все это довольно быстро рассеялось. Похоже, что Осано послал в издательство записку, в которой говорилось, что он не будет иметь возможности представить рукопись своего романа вследствие того факта, что планирует убить себя.
Похороны, проходившие в Хэмптонс, были пышными. Присутствовали семь его жен, девять детей, литературные критики из “Нью-Йорк Таймс”, “Нью-Йорк Ревью оф Букс”, “Комментари”, журналов “Харперз” и “Нью-оркер”. Друзья, приехавшие на автобусе прямо из ресторана, зная, что Осано бы это одобрил, имели с собой бочонок пива и переносной бар. Приехали они изрядно навеселе. Осано был бы счастлив.
В течение следующих недель сотни тысяч слов были написаны об Осано как о первой великой литературной фигуре итальянского происхождения в истории нашей культуры. Вот это покоробило бы Осано. Никогда он не считал себя итальянским американцем. Но одна вещь точно доставила бы ему удовольствие. Все критики в один голос утверждали, что, успей он закончить свой большой роман, он бы несомненно принес Осано Нобелевскую премию.
Через неделю после похорон Осано мне позвонил его издатель с просьбой, чтобы я встретился с ним за ленчем на следующей неделе. И я согласился.
Издательство “Аркадия” считалось одним из самых классных, наиболее “литературных” издательств в стране. На его счету имелось с полдюжины вещей, получивших Нобелевскую премию и множество награжденных Пулитцеровскими премиями и Национальными книжными премиями. Оно было знаменито тем, что больше интересовалось серьезной литературой, чем бестселлерами. А главный редактор, Хенри Стайлз, мог бы сойти за профессора из Оксфорда. Однако перешел к делу буквально тут же, будто какой-нибудь Бэббит *.
* Бэббит — герой одноименного романа С. Льюиса; символ морали и вкусов среднего американского дельца.
— Господин Мерлин, — начал он, — я в восхищении от ваших романов. Надеюсь, когда-нибудь и вы будете в нашем списке.
— Я просмотрел материал, оставленный мне Осано, как своему душеприказчику, — сказал я.
— Отлично, — сказал господин Стайлз. — Возможно, вы и не знаете, так как это финансовый аспект жизни господина Осано, что мы выплатили ему аванс в сто тысяч долларов за роман, над которым он работал. Поэтому мы первые, кто может претендовать на его книгу. Я просто хочу удостовериться, что вы знаете об этом.
— Конечно, — подтвердил я. — Я знаю, что желанием Осано было, чтобы вы опубликовали ее. Вам всегда хорошо удавались его книги.
На лице господина Стайлза появилась благодарная улыбка. Он откинулся назад.
— Тогда никаких проблем? — спросил он. — Я так понимаю, что вы просмотрели его заметки и бумаги и нашли рукопись.
Я сказал:
— Вот тут-то и проблема. Дело в том, что рукописи нет; никакого романа нет, есть только пятьсот страниц заметок.
Стайлз был шокирован, выражение ужаса появилось на его лице, и я знал, что он в эту минуту думает: “Эти долбанные писатели, аванс в сто тысяч, столько лет ожидания, и все, что у него есть — это заметки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96