— Значит, вы утверждаете, что забыли портфель в трамвае? А что, если мы найдем вашу пропажу?
Губы у парня растянулись в презрительной улыбке.
— Поблагодарю за находку.
— Рады будем оказаться полезными, — в тон ему ответил Козюренко и вызвал конвоира.
Теперь должен был побеседовать еще и с Сухановой. Посадил ее не у стола, а в кресло, сам удобно устроился напротив, на диване. Мог ничего не фиксировать в памяти — их разговор записывался на магнитную пленку.
— Что будете пить, Полина Герасимовна? — спросил. — Чай или кофе?
— Дайте мне полный стакан кофе.
— А я пью чай.. — Козюренко словно извинялся за свою неаристократичность. — А пока нам принесут все это, давайте побеседуем. Должен сказать, что я не снимаю с вас подозрения в убийстве Пруся, так как есть факты, свидетельствующие против вас, и я не могу ими пренебрегать. Но если вы не виновны, помогите следствию найти настоящего преступника. Надеюсь, вы понимаете, что это в ваших интересах.
— Конечно, — согласилась Суханова. Она сидела в кресле в непринужденной позе, будто отдыхала.
А может, и правда отдыхала: камера предварительного заключения — не гостиная, кресла и диваны туда не ставят. — Конечно, — повторила она, — я поняла вас.
Но я не знаю, чем смогу быть вам полезной.
Принесли чай и кофе. Суханова бросила в стакан все четыре кусочка сахара, лежавшие на блюдечке, и сразу, не ожидая, пока растают, жадно отхлебнула.
Поставила стакан, уже спокойно помешала ложечкой.
Вопросительно посмотрела на следователя.
— В протоколе допроса записано, — начал Козюренко, — что Прусь обещал в ближайшее время оставить работу и жениться на вас. Что у него было много денег, которых вам хватило бы на всю жизнь. Это правда?
— Он так обещал, — ответила Суханова. — Поймите, зачем мне было убивать человека, который обещал обеспечить меня всем?
— Ну, могут быть разные мотивы. Хотя бы для того, чтобы выйти замуж за человека значительно моложе и красивее, — объяснил Козюренко. — Впрочем, дело сейчас не в этом. Как вы думаете: говоря о больших деньгах, Прусь имел в виду те, что хранились в тайнике или еще какие-то?
Суханова задумалась.
— Трудно что-либо утверждать... — Внимательно посмотрела на Козюренко, словно хотела догадаться, что именно кроется за его вопросом и как ей лучше ответить. Вздохнула и продолжала: — Я знала, что деньги у него водятся. Но чтобы такая сумма! — Сплела пальцы на коленях. — Василь Корнеевич был хватким, любил деньги и, может быть, хотел на прощание гребануть в заготконторе.
— Та-ак... — вяло произнес Козюренко. — Скажите, а не приходил ли кто-нибудь к Прусю домой?
Или, может, он где-то встречался с кем-то?
— Василь Корнеевич позвонил мне, когда в последний раз приезжал во Львов... — начала Суханова.
— Пятнадцатого мая? — уточнил Роман Панасович.
— Да, пятнадцатого. Возможно, он приезжал еще, но не заходил ко мне. А пятнадцатого я была свободна от дежурства в больнице. И мы решили походить по магазинам. Мне нравилось так ходить с ним, — призналась она, — непременно что-нибудь купит и подарит.
Мы прошли по Академической, и тут Прусь попросил меня подождать, мол, у него назначена встреча. Вошел в гостиницу «Интурист», и его не было минут десять или чуть больше.
— Вышел один?
— Да.
— А вы не заметили, какое у него было настроение?
— Василь Корнеевич был возбужден... А когда я спросила, кого он там разыскал, сослался на дела.
Однако о своих делах он мне никогда не рассказывал. — В голосе Сухановой почувствовалось плохо скрытое раздражение, и Козюренко понял, что она не может простить этого Прусю. — Потом мы прошли до оперного театра, сели тут в трамвай и доехали до Валовой.
Василь Корнеевич попросил подождать его в скверике, а сам свернул направо к площади. Мне стало любопытно, и я пошла за ним. Думала: не с женщиной ли свидание. Тогда я ему сразу скандал — и расходимся...
Но он вошел в собор. Я постояла немного: что ему делать в церкви? Ведь не верит в бога... А его нет и нет. Подождала еще немного и тоже вошла. Народу мало, стала в притворе, осматриваюсь. Вдруг вижу — идет Василь Корнеевич со священником и о чем-то тихо разговаривают. Священник проводил его до дверей, поклонился и вернулся обратно. Я незаметно за Прусем. Он ищет меня, а я иду позади. Наконец увидел. «На отпущение ходил?» А он смеется: «Может, про венчание хотел договориться?..» — «Мне и загса хватит, — говорю. — И какие же у тебя дела с попом?» — «Он мой земляк, — отвечает, — так захожу иногда к нему, чтоб узнать сельские новости». Вот, собственно, и все, — закончила Суханова. — Потом мы еще в магазинах были. Прусь взял такси и отвез меня домой, а сам отправился в Желехов.
— Когда говорил о делах в гостинице «Интурист», не уточнял, какие именно? Связанные с его работой или с чем-нибудь другим?
— Я не расспрашивала — он этого не любил.
— А как выглядит священник?
— Ну, такой, обыкновенный... Высокий воротничок, ага, лысый и голова круглая, как луна...
Когда Суханову увели, Козюренко вызвал Владова.
— Утром мне понадобится список всех постояльцев «Интуриста» на пятнадцатое мая. И сведения о священнике собора святого Павла. Возможно, у него был приход в селе, откуда родом Прусь.
КАНОНИК ЮЛИАН БОРИНСКИЙ
Козюренко остановился на фамилиях двух постояльцев «Интуриста». Виталий Сергеевич Крутигора — работник отдела поставок Николаевского консервного завода, и Павел Петрович Воронов — заместитель директора одного из московских антикварных магазинов. Правда, Крутигора уехал из города шестнадцатого мая, а Воронов восемнадцатого, — таким образом, к событиям в Желехове оба, определенно, не имели прямого отношения. И все же следовало точно выяснить, где они находились вечером восемнадцатого мая и не имеют ли каких-то связей со знакомыми Пруся.
Особенно заинтересовал Романа Панасовича Воронов.
Антиквар приехал во Львов как раз накануне преступления. И в день его отъезда из дома Пруся исчез «Портрет» Эль Греко. Случайность? Возможно. Но такие случайные стечения обстоятельств происходят редко...
Воронов выписался из гостиницы в двадцать один час. В тот вечер в Москву уходили еще три поезда — в двадцать один пятьдесят, двадцать три тридцать три и четверть первого.
Следовательно, если антиквар выехал ночным экспрессом, убийца Пруся имел возможность передать ему картину. Но мог убить и сам Воронов.
Козюренко записал в блокноте: «Попросить московских товарищей уточнить, когда и каким поездом прибыл в Москву Воронов. Запрос в Николаев относительно Крутигоры».
— А как со священником? — спросил он у Владова.
Тот подал папку.
Фото... Человек с острым взглядом и шарообразной, как арбуз, лысой головой. Каноник Юлиан Евгенович Боринский. Пятидесяти семи лет. Во время войны и в первые послевоенные годы имел приход в селе Песчаном, откуда родом Прусь. Потом добился, чтобы его перевели в город. Живет на Парковой улице, дом номер восемь, квартира семнадцать. Имеет автомобиль «Москвич».
— Давайте-ка мы с вами, Петр, съездим в автоинспекцию, — предложил Козюренко.
— Простите, еще одно... — Старший лейтенант подал папку. — Рапорт начальника Ковельской милиции. Они нашли тракториста Тимка — Тимофея Васильевича Вальченко. И не только его, а и еще двух попутчиков Семенишина. Все трое опознали его. И подтвердили, что Семенишин действительно ехал с ними в одном вагоне поезда, вышедшего из Желехова в двадцать один час двадцать семь минут восемнадцатого мая. Какие будут указания?
— Верните Семенишину подписку о невыезде.
Поблагодарите ковельских товарищей. И спросите, не забыли ли они извиниться перед Семенишиным?
...Каноник собора святого Павла Юлиан Боринский отдыхал после обеда, когда к нему пришли работники автоинспекции. Домработница — некрасивая пожилая женщина с бельмом на глазу — подозрительно посмотрела на них и заявила, что его милость спят и беспокоить их в такое время неучтиво, особенно из-за мелочей. А мелочами она считала все, кроме церковных дел, так как была убеждена, что настоящая жизнь существует где-то там, на небе, и путь туда открывает ей церковь и лично отец Юлиан. Работники инспекции начали доказывать, что дело у них очень серьезное, когда на пороге появился сам святой отец. Он довольнотаки невежливо отстранил женщину и поинтересовался, что происходит.
Козюренко показал удостоверение старшего автоинспектора.
— Вы — Юлиан Евгенович Боринский? — спросил сурово.
Домработница всплеснула руками, увидев такое непочтение к его милости. Хотела уже вмешаться и проучить нахалов, но каноник остановил ее.
— Ступайте в кухню, Настя, — велел он и пригласил уважаемых гостей в комнату.
Козюренко вынул из планшета бумажку, заглянул в нее.
— Вы — владелец автомобиля «Москвич»? — спросил официальным тоном и назвал номер машины.
Его милость сложил на груди пухлые руки, пошевелил пальцами.
— Да, это моя машина, — ответил он с достоинством.
— Двухцветная, сине-белая? — уточнил Козюренко.
— Да, будьте любезны, сине-белая, — подтвердил каноник.
— Мы расследуем автомобильную аварию, — посмотрел на него Козюренко, — и проверяем все двухцветные сине-белые «Москвичи».
Отец Юлиан сокрушенно покачал головой, как бы сочувствуя работникам инспекции, которым приходится возиться с таким нудным делом.
— Но я же не попадал ни в какую аварию, — развел он руками.
Козюренко не обратил внимания на это возражение. Спросил:
— Вы выезжали из гаража восемнадцатого мая?
Отец Юлиан опустил глаза вниз. Снова сложил руки на груди, пошевелил пальцами. Наконец отвел взгляд от пола, словно прочитал там ответ. Спокойно объяснил:
— Восемнадцатого мая я не мог выезжать, ибо заболел и пролежал целых три дня.
— И у вас есть документ, который засвидетельствовал бы это? — поинтересовался Козюренко.
Каноник поднял глаза к потолку и ответил:
— Разве гражданин инспектор не знает, что мы не берем в поликлинике бюллетеней?
— Но вас же навещал какой-нибудь врач?
— Обыкновенная простуда, — пожал плечами отец Юлиан. — Зачем же беспокоить врача? Я лежал у сестры. Настя как раз уехала домой. Живет она за городом, в Подгайцах, — счел нужным объяснить. — Так что мне и пришлось полежать у сестры.
— И она может это подтвердить?
— Разумеется.
— Ее адрес?
— Вот, будьте любезны, — сладко улыбнулся каноник, — тут рядом. Через два дома над оврагом.
— Может быть, вы проводите нас?
— Ну, конечно. Прошу только немного подождать, пока оденусь.
Через несколько минут они вместе с каноником поднялись на третий этаж старого дома в конце Парковой улицы, упирающейся в Кайзервальд — полупарк-полулес на холмах под Львовом. Сестра отца Юлиана была совсем не похожа на каноника. Сухая, сморщенная женщина лет шестидесяти, с недобрым, пронизывающим взглядом. Она примостилась на диване рядом со старушкой, значительно старше ее.
Козюренко сел на предложенный стул, откашлялся и начал грубовато:
— Находился ли в вашей квартире с восемнадцатого по двадцатое мая ваш брат Боринский Юлиан Евгенович?
Женщина с удивлением посмотрела на каноника.
Козюренко уставился на него — не подаст ли какойнибудь знак?
Но священник даже не смотрел на сестру.
— Да, — ответила та, — Юлиан хворал и три дня пролежал у нас. Вот в этой комнате, — показала она на дверь справа.
— Значит, вы утверждаете, что гражданин Боринский с восемнадцатого по двадцатое мая неотлучно находился в вашей квартире? — переспросил Козюренко.
— Да.
— Кто еще может подтвердить это?
— Я, — кивнула старушка и чуть приподнялась с дивана. — Хворали они и из комнаты не выходили.
— Кто вы такая? — приготовился записывать Козюренко.
— Пелагея Степановна Бондарчук, — охотно пояснила старушка. — Живу я здесь вместе с Катериной Евгеновной.
— Из села она, — вмешалась сестра каноника, — и прописана у меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12