Осторожно освободил руку.
– Вы никого не оставляли там? – прошептал быстро.
Ветров отступил на шаг и потянул за собой Горста.
Прижались к стена, затаили дыхание.
На ступенях раздался тяжелый топот. Замелькали кинжальные лучи фонариков.
– Сдавайтесь!
Ветров выстрелил дважды подряд. На лестнице кто-то упал. Остальные спрятались за выступ стены.
– Горст Ульман! – крикнули оттуда громко. – Вы и другие бандиты окружены. Сопротивление бесполезно. Сдавайтесь!
– Быстрее! – Ветров потянул за собой Горста, но со ступенек резанули автоматы. Горст споткнулся и упал. Юрий наклонился над ним, чтобы помочь ему, но паренек не шевелился, неудобно уткнувшись прямо лицом в груду битого кирпича.
Ветров распластался рядом с ним, стреляя наудачу.
– Горст… – схватил юношу за руку. – Что с тобой, Горст?
– Сдавайтесь! – закричали опять от входа, и вдруг Юрий понял, что Горста уже нет – почувствовал, как холодеет рука паренька.
А может, показалось? Может, Горст лишь тяжело ранен?
Но надо было принимать немедленное решение: со ступеней властный голос повторил:
– Сдавайтесь, сопротивление бессмысленно, вы окружены!
А у него нет даже нескольких секунд подумать…
Ветров выпустил руку Горста. Достал гранату и, не вставая, кинул в сторону входа. Грохот взрыва, усиленный сводами подвала, оглушил Юрия. Послышались крики, стоны, кто-то ринулся наверх, обрушилось что-то тяжелое, и все стихло…
Ветров отполз за угол стены, стал пробираться по узкому и низкому, похожему на канализационный ход, коридору. О проклятье, тупик! Пришлось возвращаться назад. По пути ощупывал стены справа и слева. «И фонарика не включишь!» – подумал с досадой. Двигался медленно – где же второй ход? Но вот рука провалилась в пустоту. Боковой ход. Свернул в него. Долго полз. Нащупал полуразрушенные ступени. Стал карабкаться по ним и… увидел свет.
Рассеянный свет, и падающие сверху снежинки.
Юрий осторожно выглянул из развалин. Подумал: если гестаповцы окружили и эту улицу… Но вряд ли. Кому известно, что под землей сохранился этот лабиринт?
Улица. И по ней идут люди…
Ветров спрятал в карман пистолет и решительно вышел на улицу. Никто не обратил на него внимания. Юрий вскочил в отходящий от остановки трамвай и доехал до моста. Все время его не оставляла мысль, что поступил нехорошо. Но что он мог сделать? Вынести Горста из подъезда? Об этом нечего было и думать, это было бы безумием…
Нет, он сделал все, что требовали от него обстоятельства и здравый смысл. Не мог же он поставить под удар существование группы. Кроме того, Центр приказал: основное задание – помощь Карлу Кремеру…
И все же на душе было тяжко, Юрий не находил себе оправдания. А если Горста только ранили, если он только потерял сознание? Значит, он оставил врагам раненого…
Что из этого может выйти?
Ветров продолжал рассуждать. Кто-то навел на них гестапо. Горст говорил Штеккеру, что в поселке у него есть друг, на которого можно положиться, и называл фамилию. Надо обязательно проверить: если этот инвалид – агент гестапо, необходимо принимать срочные меры… Но неизвестно, что рассказал тому типу Горст и о чем тот сам мог узнать…
Кроме того, Горст знает Штеккера. А если он только ранен, и гестапо заставит его говорить? Правда, Штеккер ручался за парня, но следует ориентироваться на худшее… Нужно позвонить фельдфебелю – пусть немедленно оборвет все связи.
Где же ближайший телефон?
* * *
В бокалах пенилось шампанское. Карл Кремер поднял свой бокал, но не пил, заглядевшись на причудливую игру света в хрустальных гранях. Рука чуть-чуть дрожала, и свет, казалось, двигался в бокале, жил в нем, вырываясь изредка зеленой или красной вспышкой. Эти вспышки напомнили Карлу цветные сполохи московских салютов, и он поднял бокал еще выше, мысленно и сам салютуя. Подержал мгновение и опорожнил единым духом, забыв, где он и с кем, – так реально рассыпались перед ним ракеты, вырвав из темноты кремлевские стены и купола Василия Блаженного…
Тряхнул головой, освобождаясь от видения. По ту сторону стола кутается в меховую накидку Эрнестина, не сводя с него своих выпуклых глаз. Карлу стало неприятно, словно Эрнестина прочла его мысли.
– Почему ты не пьешь шампанское? – сказал первое, что пришло в голову, лишь бы нарушить молчание.
Эрни передернула плечами.
– Что-то холодно… – пожаловалась.
Кремер придвинул к ней рюмку с коньяком, но девушка снова упрямо покачала головой. Только пригубила, когда Карл, взяв из рук кельнера бутылку, сам налил ей.
– Может, кофе? – сделал еще одну попытку Карл.
– Не нужно ничего…
Эрнестина спрятала подбородок в пушистый мех, и снова Карлу стало не по себе под ее изучающим взглядом.
– Тебе никогда не бывает страшно? – спросила неожиданно.
Кремер снисходительно улыбнулся.
– Нет в мире человека, который не испытал бы этого, – начал тоном учителя. – Страх за собственную жизнь, за своих близких. Наконец, – повернул бокал за тонкую ножку, – страх быть обманутым, потерять имущество… Человек большую часть своей жизни чего-то боится…
Эрнестина не изменила позы.
– Нет, не то, – перебила Карла с досадой. – Одно дело – страх, когда в тебя стреляют и ты спасаешь свою жизнь… Или просто нервничаешь перед тем, как сделать решительный шаг… А иногда чувство страха преследует тебя даже во сне! Ты не боишься будущего, Карл?
Кремер на секунду зажмурил глаза. Он понял, что тревожит Эрнестину, но ее переживания не взволновали и не могли взволновать его. То, чего она боялась, было желанным для него.
– У меня раскалывается голова и порой не хочется жить, – с горечью продолжала Эрнестина. – Что со всеми нами будет? Ты не задумывался над этим?
Кремер покачал головой.
– Счастливый человек… И ты сможешь смотреть в глаза тем, кто придет к нам победителями?
– Нас еще не победили, и неизвестно, как еще все повернется, – попробовал перевести разговор на другое Карл. – Фюрер обещает нам, что…
– Погоди, – остановила его Эрни, – дело не в том, кто и что обещает… Отец говорит, что мы ни в чем не виновны, что мы лишь исполняли свои обязанности, и никто на свете ни в чем не может обвинять нас. Гестапо и СС – не наша выдумка, и то, что уничтожались евреи, тоже по касается нас. Но это же не так… Скажи мне, Карл… Ведь не так?…
Девушка часто-часто заморгала, и Карлу показалось, что она сейчас заплачет. Он понимал ее и мог бы ответить прямо, честно, но не имел права. Потому и ответил с деланным равнодушием:
– Я не желаю еще и этим забивать себе голову. Моя совесть чиста – и это главное.
– И ты считаешь свою совесть чистой только потому, что не держал в руках оружия?
– А почему бы и нет?
Разговор начинал интересовать Карла, и он подзадорил Эрнестину.
– Наверное, я боюсь потому, что чувствую себя виноватой, – вздохнула она. – Ведь там, – неопределенно махнула рукой, – всех нас считают врагами – воевал ты или нет. Немец – и все…
Карл вспомнил Ульмана, и горький клубок подступил к горлу. Но чем он мог помочь Эрнестине? Рассказать о смерти старого Фридриха?
– Со временем все станет на свои места, – сказал задумчиво. – Конечно, трудно сразу остудить разбушевавшиеся страсти, и каждому из нас придется пережить немало горьких минут. Мы заслужили их. Если не вы лично, так ваш брат или знакомый строили концлагеря и запускали ФАУ. И все же, я уверен в этом, пройдет время и станет ясно, кто порядочный человек, а кто негодяй. Главное – не запачкать себя. Ни сейчас, ни потом… – Кремер посмотрел на Эрнестину и увидел в ее глазах слезы.
– А если не можешь найти границу между грязью и чистотой? – прошептала едва слышно.
«Конечно, – подумал Карл со злостью. – Танцевать с эсэсовскими офицерами, любоваться военными парадами, мечтать об украинских и приволжских землях, жить в роскошной вилле, зная, что это вечно и даровано богом, – очень приятно. А теперь, когда наступает расплата, заговорила совесть, стало страшно. Что ж, тяжелое похмелье!…»
Эрнестина посмотрела на него грустными глазами и сказала:
– Отец хочет отправить меня с матерью в Швейцарию. Там у нас под Женевой собственный дом, и он считает, нам будет там лучше. А я хочу посоветоваться с тобой.
– Если бы у меня была такая возможность, – ни на миг не задумался Карл, – давно бы уехал в Швейцарию.
– Это так далеко от тебя…
– Я приеду, как только улажу дела, – подбодрил ее Кремер. – Тебе там будет легче и, – улыбнулся ободряюще, – скорее избавишься от страха перед будущим.
Девушка взглянула на него с укоризной.
– Ты ничего не понял, – обиделась, – бомбардировки не пугают меня, и ни один суд не осудит нас. Страшнее, когда осуждаешь себя сам. От этого суда не спрячешься нигде.
– Муки совести? – спросил Карл с едва заметной иронией, но Эрнестина сразу почувствовала это.
– Я была о вас лучшего мнения! – вспыхнула, но тут же безнадежно махнула рукой. – Мужчины – все толстокожие.
– Бегемоты, – невесело пошутил Кремер. – Вы никогда не мечтали об охоте на гиппопотамов? Представьте, речка, заросли и гиппопотамы… Целое стадо гиппопотамов…
– С меня хватит и одного толстокожего, – отрезала девушка.
Карл не выдержал и рассмеялся. Глядя на него, повеселела и Эрни. Посмотрела на часы.
– Жаль, что мы отпустили шофера, – пожалела она. – Мне надоело здесь и хочется проехаться.
– Машина будет через сорок минут, а пока – пейте шампанское.
Они сидели в отдельном кабинете одного из лучших ресторанов Нейштадта. Эрнестина заехала за Карлом – у нее были билеты на концерт, но как-то так вышло, что на концерт не пошли, и девушка предложила выпить по бокалу вина. Теперь Карл знал почему. Эрнестине хотелось выговориться. Это всегда так – неразделенную душевную тяжесть переносить труднее, и дружеская поддержка, даже одно сочувственное слово в такие моменты дороже всего.
Кремер взял бутылку. Вино переливалось в фужер пенной струйкой, со дна поднимались пузырьки и взлетали над поверхностью мельчайшими брызгами – это нравилось Карлу, и он нарочито медленно наполнял бокалы.
Скрипнула дверь – Кремер чуть было не разлил вино. Недовольно взглянул на официанта – так не вовремя тот вошел. К тому же и счет принес, хотя никто не просил его.
– Воздушная тревога, господа! – сообщил официант. – Прошу рассчитаться и спуститься в бомбоубежище.
Говорил спокойно, видимо не раз уже произносил эти фразы и привык к затемнению, тревогам, гулу самолетов в ночном небе. Сам Дрезден по существу-то и не бомбили; жители его относились к воздушным тревогам несерьезно и рассказы о ночных массированных налетах, от которых гибли целые города, считали сильно преувеличенными.
Кремер недовольно поморщился: перспектива провести час или два вместе с пьяными посетителями ресторана совсем не прельщала его. Рассчитавшись, спросил у Эрни:
– Ты очень боишься бомбардировок?
Девушка неопределенно пожала плечами.
– Я видела это только издалека.
– Эта тревога, очевидно, несерьезная, – легкомысленно решил Кремер. – Давай убежим в парк. Все равно машину сейчас не пропустят.
Они вышли в вестибюль и, выбрав удобный момент, прошмыгнули мимо полицейского на темную улицу. Швейцар заметил их в последний момент, закричал что-то вслед, но Карл схватил Эрнестину за руку и побежал, сразу же растворившись во мраке. В переулке девушка остановилась, опершись на ближайшее дерево.
– Я не могу так быстро, – взмолилась. – Туфли…
Карл посмотрел на ее ноги, но ничего не увидел. Вспомнил – они собирались на концерт, и Эрни – в модных туфлях на высоких каблуках. В таких туфлях не то что бежать, ходить трудно.
Взяв девушку под руку, почувствовал, как плечо Эрни прижалось к нему. Прошли длинный квартал, держась ближе к домам, чтобы не обращать внимания полицейских. Эта прогулка даже поправилась Эрнестине – заслышав шаги патруля, они прятались в воротах, за выступы домов, и девушка, пугливо прижимаясь к Карлу, чувствовала, как бьется его сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Вы никого не оставляли там? – прошептал быстро.
Ветров отступил на шаг и потянул за собой Горста.
Прижались к стена, затаили дыхание.
На ступенях раздался тяжелый топот. Замелькали кинжальные лучи фонариков.
– Сдавайтесь!
Ветров выстрелил дважды подряд. На лестнице кто-то упал. Остальные спрятались за выступ стены.
– Горст Ульман! – крикнули оттуда громко. – Вы и другие бандиты окружены. Сопротивление бесполезно. Сдавайтесь!
– Быстрее! – Ветров потянул за собой Горста, но со ступенек резанули автоматы. Горст споткнулся и упал. Юрий наклонился над ним, чтобы помочь ему, но паренек не шевелился, неудобно уткнувшись прямо лицом в груду битого кирпича.
Ветров распластался рядом с ним, стреляя наудачу.
– Горст… – схватил юношу за руку. – Что с тобой, Горст?
– Сдавайтесь! – закричали опять от входа, и вдруг Юрий понял, что Горста уже нет – почувствовал, как холодеет рука паренька.
А может, показалось? Может, Горст лишь тяжело ранен?
Но надо было принимать немедленное решение: со ступеней властный голос повторил:
– Сдавайтесь, сопротивление бессмысленно, вы окружены!
А у него нет даже нескольких секунд подумать…
Ветров выпустил руку Горста. Достал гранату и, не вставая, кинул в сторону входа. Грохот взрыва, усиленный сводами подвала, оглушил Юрия. Послышались крики, стоны, кто-то ринулся наверх, обрушилось что-то тяжелое, и все стихло…
Ветров отполз за угол стены, стал пробираться по узкому и низкому, похожему на канализационный ход, коридору. О проклятье, тупик! Пришлось возвращаться назад. По пути ощупывал стены справа и слева. «И фонарика не включишь!» – подумал с досадой. Двигался медленно – где же второй ход? Но вот рука провалилась в пустоту. Боковой ход. Свернул в него. Долго полз. Нащупал полуразрушенные ступени. Стал карабкаться по ним и… увидел свет.
Рассеянный свет, и падающие сверху снежинки.
Юрий осторожно выглянул из развалин. Подумал: если гестаповцы окружили и эту улицу… Но вряд ли. Кому известно, что под землей сохранился этот лабиринт?
Улица. И по ней идут люди…
Ветров спрятал в карман пистолет и решительно вышел на улицу. Никто не обратил на него внимания. Юрий вскочил в отходящий от остановки трамвай и доехал до моста. Все время его не оставляла мысль, что поступил нехорошо. Но что он мог сделать? Вынести Горста из подъезда? Об этом нечего было и думать, это было бы безумием…
Нет, он сделал все, что требовали от него обстоятельства и здравый смысл. Не мог же он поставить под удар существование группы. Кроме того, Центр приказал: основное задание – помощь Карлу Кремеру…
И все же на душе было тяжко, Юрий не находил себе оправдания. А если Горста только ранили, если он только потерял сознание? Значит, он оставил врагам раненого…
Что из этого может выйти?
Ветров продолжал рассуждать. Кто-то навел на них гестапо. Горст говорил Штеккеру, что в поселке у него есть друг, на которого можно положиться, и называл фамилию. Надо обязательно проверить: если этот инвалид – агент гестапо, необходимо принимать срочные меры… Но неизвестно, что рассказал тому типу Горст и о чем тот сам мог узнать…
Кроме того, Горст знает Штеккера. А если он только ранен, и гестапо заставит его говорить? Правда, Штеккер ручался за парня, но следует ориентироваться на худшее… Нужно позвонить фельдфебелю – пусть немедленно оборвет все связи.
Где же ближайший телефон?
* * *
В бокалах пенилось шампанское. Карл Кремер поднял свой бокал, но не пил, заглядевшись на причудливую игру света в хрустальных гранях. Рука чуть-чуть дрожала, и свет, казалось, двигался в бокале, жил в нем, вырываясь изредка зеленой или красной вспышкой. Эти вспышки напомнили Карлу цветные сполохи московских салютов, и он поднял бокал еще выше, мысленно и сам салютуя. Подержал мгновение и опорожнил единым духом, забыв, где он и с кем, – так реально рассыпались перед ним ракеты, вырвав из темноты кремлевские стены и купола Василия Блаженного…
Тряхнул головой, освобождаясь от видения. По ту сторону стола кутается в меховую накидку Эрнестина, не сводя с него своих выпуклых глаз. Карлу стало неприятно, словно Эрнестина прочла его мысли.
– Почему ты не пьешь шампанское? – сказал первое, что пришло в голову, лишь бы нарушить молчание.
Эрни передернула плечами.
– Что-то холодно… – пожаловалась.
Кремер придвинул к ней рюмку с коньяком, но девушка снова упрямо покачала головой. Только пригубила, когда Карл, взяв из рук кельнера бутылку, сам налил ей.
– Может, кофе? – сделал еще одну попытку Карл.
– Не нужно ничего…
Эрнестина спрятала подбородок в пушистый мех, и снова Карлу стало не по себе под ее изучающим взглядом.
– Тебе никогда не бывает страшно? – спросила неожиданно.
Кремер снисходительно улыбнулся.
– Нет в мире человека, который не испытал бы этого, – начал тоном учителя. – Страх за собственную жизнь, за своих близких. Наконец, – повернул бокал за тонкую ножку, – страх быть обманутым, потерять имущество… Человек большую часть своей жизни чего-то боится…
Эрнестина не изменила позы.
– Нет, не то, – перебила Карла с досадой. – Одно дело – страх, когда в тебя стреляют и ты спасаешь свою жизнь… Или просто нервничаешь перед тем, как сделать решительный шаг… А иногда чувство страха преследует тебя даже во сне! Ты не боишься будущего, Карл?
Кремер на секунду зажмурил глаза. Он понял, что тревожит Эрнестину, но ее переживания не взволновали и не могли взволновать его. То, чего она боялась, было желанным для него.
– У меня раскалывается голова и порой не хочется жить, – с горечью продолжала Эрнестина. – Что со всеми нами будет? Ты не задумывался над этим?
Кремер покачал головой.
– Счастливый человек… И ты сможешь смотреть в глаза тем, кто придет к нам победителями?
– Нас еще не победили, и неизвестно, как еще все повернется, – попробовал перевести разговор на другое Карл. – Фюрер обещает нам, что…
– Погоди, – остановила его Эрни, – дело не в том, кто и что обещает… Отец говорит, что мы ни в чем не виновны, что мы лишь исполняли свои обязанности, и никто на свете ни в чем не может обвинять нас. Гестапо и СС – не наша выдумка, и то, что уничтожались евреи, тоже по касается нас. Но это же не так… Скажи мне, Карл… Ведь не так?…
Девушка часто-часто заморгала, и Карлу показалось, что она сейчас заплачет. Он понимал ее и мог бы ответить прямо, честно, но не имел права. Потому и ответил с деланным равнодушием:
– Я не желаю еще и этим забивать себе голову. Моя совесть чиста – и это главное.
– И ты считаешь свою совесть чистой только потому, что не держал в руках оружия?
– А почему бы и нет?
Разговор начинал интересовать Карла, и он подзадорил Эрнестину.
– Наверное, я боюсь потому, что чувствую себя виноватой, – вздохнула она. – Ведь там, – неопределенно махнула рукой, – всех нас считают врагами – воевал ты или нет. Немец – и все…
Карл вспомнил Ульмана, и горький клубок подступил к горлу. Но чем он мог помочь Эрнестине? Рассказать о смерти старого Фридриха?
– Со временем все станет на свои места, – сказал задумчиво. – Конечно, трудно сразу остудить разбушевавшиеся страсти, и каждому из нас придется пережить немало горьких минут. Мы заслужили их. Если не вы лично, так ваш брат или знакомый строили концлагеря и запускали ФАУ. И все же, я уверен в этом, пройдет время и станет ясно, кто порядочный человек, а кто негодяй. Главное – не запачкать себя. Ни сейчас, ни потом… – Кремер посмотрел на Эрнестину и увидел в ее глазах слезы.
– А если не можешь найти границу между грязью и чистотой? – прошептала едва слышно.
«Конечно, – подумал Карл со злостью. – Танцевать с эсэсовскими офицерами, любоваться военными парадами, мечтать об украинских и приволжских землях, жить в роскошной вилле, зная, что это вечно и даровано богом, – очень приятно. А теперь, когда наступает расплата, заговорила совесть, стало страшно. Что ж, тяжелое похмелье!…»
Эрнестина посмотрела на него грустными глазами и сказала:
– Отец хочет отправить меня с матерью в Швейцарию. Там у нас под Женевой собственный дом, и он считает, нам будет там лучше. А я хочу посоветоваться с тобой.
– Если бы у меня была такая возможность, – ни на миг не задумался Карл, – давно бы уехал в Швейцарию.
– Это так далеко от тебя…
– Я приеду, как только улажу дела, – подбодрил ее Кремер. – Тебе там будет легче и, – улыбнулся ободряюще, – скорее избавишься от страха перед будущим.
Девушка взглянула на него с укоризной.
– Ты ничего не понял, – обиделась, – бомбардировки не пугают меня, и ни один суд не осудит нас. Страшнее, когда осуждаешь себя сам. От этого суда не спрячешься нигде.
– Муки совести? – спросил Карл с едва заметной иронией, но Эрнестина сразу почувствовала это.
– Я была о вас лучшего мнения! – вспыхнула, но тут же безнадежно махнула рукой. – Мужчины – все толстокожие.
– Бегемоты, – невесело пошутил Кремер. – Вы никогда не мечтали об охоте на гиппопотамов? Представьте, речка, заросли и гиппопотамы… Целое стадо гиппопотамов…
– С меня хватит и одного толстокожего, – отрезала девушка.
Карл не выдержал и рассмеялся. Глядя на него, повеселела и Эрни. Посмотрела на часы.
– Жаль, что мы отпустили шофера, – пожалела она. – Мне надоело здесь и хочется проехаться.
– Машина будет через сорок минут, а пока – пейте шампанское.
Они сидели в отдельном кабинете одного из лучших ресторанов Нейштадта. Эрнестина заехала за Карлом – у нее были билеты на концерт, но как-то так вышло, что на концерт не пошли, и девушка предложила выпить по бокалу вина. Теперь Карл знал почему. Эрнестине хотелось выговориться. Это всегда так – неразделенную душевную тяжесть переносить труднее, и дружеская поддержка, даже одно сочувственное слово в такие моменты дороже всего.
Кремер взял бутылку. Вино переливалось в фужер пенной струйкой, со дна поднимались пузырьки и взлетали над поверхностью мельчайшими брызгами – это нравилось Карлу, и он нарочито медленно наполнял бокалы.
Скрипнула дверь – Кремер чуть было не разлил вино. Недовольно взглянул на официанта – так не вовремя тот вошел. К тому же и счет принес, хотя никто не просил его.
– Воздушная тревога, господа! – сообщил официант. – Прошу рассчитаться и спуститься в бомбоубежище.
Говорил спокойно, видимо не раз уже произносил эти фразы и привык к затемнению, тревогам, гулу самолетов в ночном небе. Сам Дрезден по существу-то и не бомбили; жители его относились к воздушным тревогам несерьезно и рассказы о ночных массированных налетах, от которых гибли целые города, считали сильно преувеличенными.
Кремер недовольно поморщился: перспектива провести час или два вместе с пьяными посетителями ресторана совсем не прельщала его. Рассчитавшись, спросил у Эрни:
– Ты очень боишься бомбардировок?
Девушка неопределенно пожала плечами.
– Я видела это только издалека.
– Эта тревога, очевидно, несерьезная, – легкомысленно решил Кремер. – Давай убежим в парк. Все равно машину сейчас не пропустят.
Они вышли в вестибюль и, выбрав удобный момент, прошмыгнули мимо полицейского на темную улицу. Швейцар заметил их в последний момент, закричал что-то вслед, но Карл схватил Эрнестину за руку и побежал, сразу же растворившись во мраке. В переулке девушка остановилась, опершись на ближайшее дерево.
– Я не могу так быстро, – взмолилась. – Туфли…
Карл посмотрел на ее ноги, но ничего не увидел. Вспомнил – они собирались на концерт, и Эрни – в модных туфлях на высоких каблуках. В таких туфлях не то что бежать, ходить трудно.
Взяв девушку под руку, почувствовал, как плечо Эрни прижалось к нему. Прошли длинный квартал, держась ближе к домам, чтобы не обращать внимания полицейских. Эта прогулка даже поправилась Эрнестине – заслышав шаги патруля, они прятались в воротах, за выступы домов, и девушка, пугливо прижимаясь к Карлу, чувствовала, как бьется его сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48