Тогда наберись Побольше терпения! Твои люди лопухи и опереточные полицейские, а ты, их начальничек, вообще полный идиот!
— Хватит! — вопит он.
— Нет, не хватит, дубина… Я вынужден в одиночку разыгрывать из себя Шерлока Холмса, пока твои бойскауты закрывают дела, помешавшие им резаться в картишки. Можешь орать, сколько хочешь, а тебе придется объяснять это Старику!
Тут он резко жмет на тормоза своих возражений.
— Ну, ну, что там случилось?
— Случилось, что найденный мною мертвец умер подозрительным образом; смерть сопровождавшего его типа еще более подозрительна!
Случилось то, что пассия второго одновременно и дочка врача первого; что ее невозможно найти, а среди ночи она явилась в свой дом в деревне и сожгла в топке барана. Если ты считаешь, что ничего не случилось, то браво!
Даже получив в морду удар кулаком от чемпиона мира по боксу, он бы не оказался в таком нокауте.
— Что… Что ты говоришь? — бормочет он.
— Правду, лопух!
— Я ничего не понимаю…
— И что с того? Ты только тем и занимаешься, что не понимаешь?
— Но…
— Закрой рот! Я говорю!
Мюлле, должно быть, очень неуютно. Это парень, если вы его не знаете, похож на лезвие ножа: такой же холодный, бледный и острый.
— Все, о чем я тебя прошу, — продолжаю я, — это бросить всех твоих орлов на поиски некой Изабель Бужон, дочери доктора Бужона с площади Терн… Да, и еще последить за маленьким голубым, откликающимся на нежное имя Жорж Дени, который сожительствовал со стариком Бальменом и участвовал в его эротических фантазиях… Я буду этим заниматься до завтрашнего вечера… Завтра, после обеда, я расскажу, чего сумел добиться, и передам эстафету тебе, потому что Старик посылает меня по ту сторону Большой Лужи с селедкой. Договорились?
— Договорились, — скрипит он.
Когда я сказал “скрипит”, то нисколько не преувеличил. Он скрипит, как флюгер на сильном ветру.
Должно быть, мой разнос был слышен далеко, потому что, когда я выхожу из телефонной кабины, остальные клиенты бистро пялятся на меня, будто я султан Марокко.
Чтобы придать себе солидности, я прошу бармена повторить заказ.
Потом ощупываю карманы в поисках сигаретки, которая успокоит мои нервы.
У меня остались только сухие, найденные в доме в Гуссанвиле.
Поскольку я не люблю женские сигареты, то прошу у бармена “Голуаз”.
Он извиняется: их больше не осталось.
Я вздыхаю и решаю покурить “турчанку”.
Делая затяжки, в которых не нахожу никакого удовольствия, я немного размышляю. Я думаю — значит, существую, как сказал кто-то. И тут происходит неординарный феномен, что является, если позволите заметить, плеоназмом первой категории, поскольку феномен не может быть ординарным.
Думая, я вдруг понимаю, что не чувствую себя. Мой организм стал легким, воздушным. Я парю сантиметрах в десяти над полом. Мои мысли освещаются, загораются.
Дело, которое я расследую, кажется милой шуткой, не имеющей никакого значения, а все его нити распутаются сами собой!
Одновременно мои внутренности пронзает боль и бьет прямо в сердце.
Я прислоняюсь к стойке, так и не опустившись на землю.
Слышу, кто-то говорит:
— Ему плохо.
Голоса распространяются, как лучи, звенят, будто хрустальные колокольчики.
У меня еще хватает мозгов, чтобы подумать: “С тобой что-то не то…"
Надо мной склоняется чье-то лицо, меня берут руки, укладывают на пол.
Мой котелок, не паникуя, продолжает давать мне полезные советы:
«Ты сейчас сдохнешь, если ничего не сделаешь… Врача… Медэксперта!»
Да, должно быть, это смерть: эта ватная неподвижность, это яркое пламя внутри, эта необыкновенная легкость, полная отстраненность…
— Он что-то говорит! — произносит голос.
— Замолчите! — обрывает другой голос. — Что он говорит?
Третий, прерывистый и вялый, шепчет:
— Доктор Андрэ, полиция…
Этот третий голос принадлежит мне, но я узнаю его не сразу, и мне кажется, что он не имеет со мной ничего общего. Впрочем, я сам не имею ничего общего с миром живых.
— Он сказал “доктор Андрэ, полиция”!
— Надо вызвать “скорую” и полицию. Он повторит им свои слова.
— Вы не думаете, что он пьяный?
— Нет, он был совершенно нормальным, когда вошел сюда, и почти не пил.
Это верно, когда я вошел, я был нормальным.
— Это приступ?
— Несомненно.
Приступ! Приступ чего? Сердца?
Время идет, утекает. Я проваливаюсь, погружаюсь… Но какое великолепное кораблекрушение! Я уже ничего не соображаю… Я… Все, конец!
Музыка, шум, розы: жизнь.
Я открываю глаза и вижу полицейские формы. Блестят пуговицы. Я смотрю по сторонам и вижу скамейку. Я в полицейском фургоне. В этом нет никаких сомнений. Здесь пахнет полицией, потом, пылью и табаком.
Я пытаюсь сесть. Парни мне помогают.
— Вам лучше, господин комиссар? — спрашивает сержант.
Я смотрю на него.
— Лучше?
Ну конечно! Мне настолько лучше, что теперь я чувствую, насколько мне плохо. От недомогания остается только боль в сердце, усиливаемая жуткой болью в башке.
Патрульные смотрят на меня со странным видом. Для них все ясно: я вдрызг надрался. Они не захотели везти перебравшего специального комиссара в больницу во избежание скандала. У них хорошо развито чувство взаимопомощи.
— К счастью, я вас узнал, — продолжает сержант. Его “к счастью" показывает мне, что я не ошибся в предположениях и он твердо уверен, что я в дупель бухой.
— Спасибо, — говорю. — Не понимаю, что со мной произошло.
Парни серьезно смотрят на меня. Они достаточно хорошо понимают субординацию, чтобы не сказать вслух, что думают.
Открывается дверь. В фургон входит доктор Андрэ.
Он быстро подходит ко мне.
— А! Вас известили? Он осматривает меня.
— Вы очень бледный. Что с вами случилось?
— Он был в кафе, и ему стало плохо, — объясняет сержант красноречивым тоном.
— Совершенно верно, — подтверждаю я, — но я не был пьяным, док…
Если я вам это говорю, можете мне верить. Впрочем, я только что разговаривал с вами, вы сами могли в этом убедиться. Я зашел в кафе, выпил стаканчик чинзано и вошел в телефонную кабину позвонить одному моему коллеге… Выйдя из кабины, я закурил сигарету и… Я перебиваю себя:
— Господи, доктор! Посмотрите пачку, лежащую в моем кармане… Эти сигареты я нашел в одном довольно подозрительном доме! Я закурил одну из них, потому что не осталось моих…
Едва я успеваю закончить фразу, как он хватает пачку, достает одну сигарету, потрошит ее, кладет табак на ладонь левой руки, ковыряет его указательным пальцем правой и нюхает.
— Ничего удивительного, — шепчет он.
Все присутствующие неотрывно следят за его губами.
— Это марихуана, — говорит он. — Наркотик мексиканского происхождения. Огромное количество. Эти сигареты для тех, кому нужны большие дозы.
— Не может быть!
— Тем не менее это так.
— Наконец-то настоящее преступление, — говорю я. — По крайней мере, это надежно, а не какая-нибудь баранья голова… Что нужно делать, док?
— Ничего, — отвечает он. — Действие начинает проходить. Я сделаю вам укол, чтобы успокоить нервные спазмы, вызванные этой сигаретой.
Он делает то, что сказал. Патрульные, довольные этим объяснением, возвращают мне все свое уважение, к которому примешивается некоторое восхищение.
Пять минут спустя я снова стою на ногах; правда, они у меня немного дрожат.
— А теперь, — говорит доктор Андрэ, — возвращайтесь домой и ложитесь спать. Завтра не останется никаких следов!
Глава 13
— Ты вчера был не в своей тарелке! — заявляет Фелиси, когда я выхожу из моей комнаты.
Я даю ей единственное, способное успокоить ее объяснение:
— Мне нездоровилось. Я вчера пообедал в ресторане, где в еду кладут слишком много масла.
— А! — торжествует она. — Я так и знала… — Потом качает головой и шепчет:
— Вот, сынок, я всегда говорила, что лучше купить кусок ветчины и съесть его на скамейке, чем ходить во второразрядные рестораны. Ты испортишь себе желудок!
— Ты права, ма…
Она выдает мне длинную речь о современной системе общественного питания, употребляя выражения, заимствованные из журнала “Здоровье”, который она выписывает.
Я слушаю звук ее доброго голоса. Эта музыка стоит для меня всех симфоний. Вы скажете, что я впадаю в сентиментальность, но это правда — я люблю мою старуху.
— Тебя к телефону. Твой шеф, — говорит Фелиси, когда я сую в рот намазанный маслом кусок хлеба, широкий, как Елисейские Поля.
Я разом заглатываю его и бегу к аппарату.
— Доброе утро, босс.
— Ну что, вам уже лучше?
Этот старый лис знает обо всем. Вы не можете сходить пописать, чтобы он не спросил вас, есть ли у вас проблемы с простатой.
— Да, — отвечаю.
— А как ваше маленькое частное расследование? — осведомляется он.
— Я… Вы в курсе?
— Вы рассчитываете завершить его к сегодняшнему вечеру?
— Я… Не знаю, патрон… Вы не видите никаких препятствий тому, чтобы я им занимался?
— Никаких, при условии, что оно не нарушит наши планы.
В общем, Старик не требует себе эксклюзив на мое использование!
— Вы не забыли, что завтра улетаете? Если быть совершенно точным, этой ночью, в ноль часов тридцать минут.
— Хорошо, патрон.
— Вы успеете собрать чемодан?
— Да, патрон.
— Заезжайте ко мне в течение дня за вашими документами, валютой и инструкциями.
— Да, патрон.
— Надеюсь, вы будете в форме?
— Я и сейчас в форме, патрон.
— Прекрасно. Тогда до скорого. Он кладет трубку.
— Какие-нибудь неприятности? — робко спрашивает Фелиси.
— Нет, ничего… Слушай, ма, ты знаешь, что этой ночью я улетаю в Штаты…
— Господи! — хнычет она. — Кажется, в этой стране едят, как дикари!
Будь осторожен, я уверена, что у тебя слабая печень.
Вспомнив, сколько спиртного выпил за время пребывания на этом свете, я не могу удержаться от улыбки.
— Ты мне не веришь?
— Не очень, ма.
— Ты неправ, я…
— Прости, что перебиваю тебя, ма, но я спешу…
— Как и всегда, — вздыхает она. — Я тебя совсем не вижу… Ты прибегаешь, убегаешь… Правда, ты мог бы быть женат, и тогда бы я тебя совсем не видела.
— Гони тоску, ма. Когда я вернусь из Чикаго, то возьму неделю отпуска и мы махнем с тобой на пару в Бретань. Согласна?
— Разве я когда-нибудь была с тобой не согласна? Я целую ее.
— Ладно, тогда слушай. Возможно, у меня не будет времени заехать сюда до отъезда. Приготовь мой чемодан: рубашки и так далее… Мой однотонный синий костюм и еще второй, твидовый, помнишь, да? Если в одиннадцать меня здесь не будет, вызови такси и езжай с чемоданом на аэровокзал “Энвалид”.
— Хорошо.
— До свидания.
— До свидания!
Я в ..надцатый раз перебираю элементы этой мрачной истории и все время натыкаюсь на те же самые тайны: почему Парьо написал: “На помощь”? Почему кто-то приезжал предпоследней ночью сжечь барана в топке дома в Гуссанвиле?
Странная вещь, эти два пункта интригуют меня больше, чем два трупа. Трупы — это цифры в операции, а два пункта — факторы…
Погода хорошая, я веду машину на маленькой скорости.
Кто курил марихуану? Джо или Изабель?
Изабель! Это имя из сказок начинает действовать мне на нервы.
Чувствую, что если я не отыщу ее сегодня до отлета, то заработаю от досады крапивную лихорадку еще до того, как прибуду в страну доллара.
Кто курил марихуану? Джо или Изабель? Я отгоняю эту мысль, но она упрямо возвращается. Джо отказался от предложенной мною сигареты…
Узнал пачку? Я готов поспорить, что нет.
То же самое с зажигалкой… Она ему не принадлежит! Принимая во внимание, что он охотно признает, что провел много дней у Изабель, у него нет никаких причин притворяться, что не узнает зажигалку…
Я останавливаюсь перед по-прежнему закрытым магазином Бальмена.
Первый, кого я вижу, — прячущийся за газетой толстяк Шардон, пожирающий свой любимый арахис.
Я достаю из кармана зажигалку и поджигаю его газету; он быстро бросает ее и издает ругательство. Потом, увидев, что это я, кисло улыбается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Хватит! — вопит он.
— Нет, не хватит, дубина… Я вынужден в одиночку разыгрывать из себя Шерлока Холмса, пока твои бойскауты закрывают дела, помешавшие им резаться в картишки. Можешь орать, сколько хочешь, а тебе придется объяснять это Старику!
Тут он резко жмет на тормоза своих возражений.
— Ну, ну, что там случилось?
— Случилось, что найденный мною мертвец умер подозрительным образом; смерть сопровождавшего его типа еще более подозрительна!
Случилось то, что пассия второго одновременно и дочка врача первого; что ее невозможно найти, а среди ночи она явилась в свой дом в деревне и сожгла в топке барана. Если ты считаешь, что ничего не случилось, то браво!
Даже получив в морду удар кулаком от чемпиона мира по боксу, он бы не оказался в таком нокауте.
— Что… Что ты говоришь? — бормочет он.
— Правду, лопух!
— Я ничего не понимаю…
— И что с того? Ты только тем и занимаешься, что не понимаешь?
— Но…
— Закрой рот! Я говорю!
Мюлле, должно быть, очень неуютно. Это парень, если вы его не знаете, похож на лезвие ножа: такой же холодный, бледный и острый.
— Все, о чем я тебя прошу, — продолжаю я, — это бросить всех твоих орлов на поиски некой Изабель Бужон, дочери доктора Бужона с площади Терн… Да, и еще последить за маленьким голубым, откликающимся на нежное имя Жорж Дени, который сожительствовал со стариком Бальменом и участвовал в его эротических фантазиях… Я буду этим заниматься до завтрашнего вечера… Завтра, после обеда, я расскажу, чего сумел добиться, и передам эстафету тебе, потому что Старик посылает меня по ту сторону Большой Лужи с селедкой. Договорились?
— Договорились, — скрипит он.
Когда я сказал “скрипит”, то нисколько не преувеличил. Он скрипит, как флюгер на сильном ветру.
Должно быть, мой разнос был слышен далеко, потому что, когда я выхожу из телефонной кабины, остальные клиенты бистро пялятся на меня, будто я султан Марокко.
Чтобы придать себе солидности, я прошу бармена повторить заказ.
Потом ощупываю карманы в поисках сигаретки, которая успокоит мои нервы.
У меня остались только сухие, найденные в доме в Гуссанвиле.
Поскольку я не люблю женские сигареты, то прошу у бармена “Голуаз”.
Он извиняется: их больше не осталось.
Я вздыхаю и решаю покурить “турчанку”.
Делая затяжки, в которых не нахожу никакого удовольствия, я немного размышляю. Я думаю — значит, существую, как сказал кто-то. И тут происходит неординарный феномен, что является, если позволите заметить, плеоназмом первой категории, поскольку феномен не может быть ординарным.
Думая, я вдруг понимаю, что не чувствую себя. Мой организм стал легким, воздушным. Я парю сантиметрах в десяти над полом. Мои мысли освещаются, загораются.
Дело, которое я расследую, кажется милой шуткой, не имеющей никакого значения, а все его нити распутаются сами собой!
Одновременно мои внутренности пронзает боль и бьет прямо в сердце.
Я прислоняюсь к стойке, так и не опустившись на землю.
Слышу, кто-то говорит:
— Ему плохо.
Голоса распространяются, как лучи, звенят, будто хрустальные колокольчики.
У меня еще хватает мозгов, чтобы подумать: “С тобой что-то не то…"
Надо мной склоняется чье-то лицо, меня берут руки, укладывают на пол.
Мой котелок, не паникуя, продолжает давать мне полезные советы:
«Ты сейчас сдохнешь, если ничего не сделаешь… Врача… Медэксперта!»
Да, должно быть, это смерть: эта ватная неподвижность, это яркое пламя внутри, эта необыкновенная легкость, полная отстраненность…
— Он что-то говорит! — произносит голос.
— Замолчите! — обрывает другой голос. — Что он говорит?
Третий, прерывистый и вялый, шепчет:
— Доктор Андрэ, полиция…
Этот третий голос принадлежит мне, но я узнаю его не сразу, и мне кажется, что он не имеет со мной ничего общего. Впрочем, я сам не имею ничего общего с миром живых.
— Он сказал “доктор Андрэ, полиция”!
— Надо вызвать “скорую” и полицию. Он повторит им свои слова.
— Вы не думаете, что он пьяный?
— Нет, он был совершенно нормальным, когда вошел сюда, и почти не пил.
Это верно, когда я вошел, я был нормальным.
— Это приступ?
— Несомненно.
Приступ! Приступ чего? Сердца?
Время идет, утекает. Я проваливаюсь, погружаюсь… Но какое великолепное кораблекрушение! Я уже ничего не соображаю… Я… Все, конец!
Музыка, шум, розы: жизнь.
Я открываю глаза и вижу полицейские формы. Блестят пуговицы. Я смотрю по сторонам и вижу скамейку. Я в полицейском фургоне. В этом нет никаких сомнений. Здесь пахнет полицией, потом, пылью и табаком.
Я пытаюсь сесть. Парни мне помогают.
— Вам лучше, господин комиссар? — спрашивает сержант.
Я смотрю на него.
— Лучше?
Ну конечно! Мне настолько лучше, что теперь я чувствую, насколько мне плохо. От недомогания остается только боль в сердце, усиливаемая жуткой болью в башке.
Патрульные смотрят на меня со странным видом. Для них все ясно: я вдрызг надрался. Они не захотели везти перебравшего специального комиссара в больницу во избежание скандала. У них хорошо развито чувство взаимопомощи.
— К счастью, я вас узнал, — продолжает сержант. Его “к счастью" показывает мне, что я не ошибся в предположениях и он твердо уверен, что я в дупель бухой.
— Спасибо, — говорю. — Не понимаю, что со мной произошло.
Парни серьезно смотрят на меня. Они достаточно хорошо понимают субординацию, чтобы не сказать вслух, что думают.
Открывается дверь. В фургон входит доктор Андрэ.
Он быстро подходит ко мне.
— А! Вас известили? Он осматривает меня.
— Вы очень бледный. Что с вами случилось?
— Он был в кафе, и ему стало плохо, — объясняет сержант красноречивым тоном.
— Совершенно верно, — подтверждаю я, — но я не был пьяным, док…
Если я вам это говорю, можете мне верить. Впрочем, я только что разговаривал с вами, вы сами могли в этом убедиться. Я зашел в кафе, выпил стаканчик чинзано и вошел в телефонную кабину позвонить одному моему коллеге… Выйдя из кабины, я закурил сигарету и… Я перебиваю себя:
— Господи, доктор! Посмотрите пачку, лежащую в моем кармане… Эти сигареты я нашел в одном довольно подозрительном доме! Я закурил одну из них, потому что не осталось моих…
Едва я успеваю закончить фразу, как он хватает пачку, достает одну сигарету, потрошит ее, кладет табак на ладонь левой руки, ковыряет его указательным пальцем правой и нюхает.
— Ничего удивительного, — шепчет он.
Все присутствующие неотрывно следят за его губами.
— Это марихуана, — говорит он. — Наркотик мексиканского происхождения. Огромное количество. Эти сигареты для тех, кому нужны большие дозы.
— Не может быть!
— Тем не менее это так.
— Наконец-то настоящее преступление, — говорю я. — По крайней мере, это надежно, а не какая-нибудь баранья голова… Что нужно делать, док?
— Ничего, — отвечает он. — Действие начинает проходить. Я сделаю вам укол, чтобы успокоить нервные спазмы, вызванные этой сигаретой.
Он делает то, что сказал. Патрульные, довольные этим объяснением, возвращают мне все свое уважение, к которому примешивается некоторое восхищение.
Пять минут спустя я снова стою на ногах; правда, они у меня немного дрожат.
— А теперь, — говорит доктор Андрэ, — возвращайтесь домой и ложитесь спать. Завтра не останется никаких следов!
Глава 13
— Ты вчера был не в своей тарелке! — заявляет Фелиси, когда я выхожу из моей комнаты.
Я даю ей единственное, способное успокоить ее объяснение:
— Мне нездоровилось. Я вчера пообедал в ресторане, где в еду кладут слишком много масла.
— А! — торжествует она. — Я так и знала… — Потом качает головой и шепчет:
— Вот, сынок, я всегда говорила, что лучше купить кусок ветчины и съесть его на скамейке, чем ходить во второразрядные рестораны. Ты испортишь себе желудок!
— Ты права, ма…
Она выдает мне длинную речь о современной системе общественного питания, употребляя выражения, заимствованные из журнала “Здоровье”, который она выписывает.
Я слушаю звук ее доброго голоса. Эта музыка стоит для меня всех симфоний. Вы скажете, что я впадаю в сентиментальность, но это правда — я люблю мою старуху.
— Тебя к телефону. Твой шеф, — говорит Фелиси, когда я сую в рот намазанный маслом кусок хлеба, широкий, как Елисейские Поля.
Я разом заглатываю его и бегу к аппарату.
— Доброе утро, босс.
— Ну что, вам уже лучше?
Этот старый лис знает обо всем. Вы не можете сходить пописать, чтобы он не спросил вас, есть ли у вас проблемы с простатой.
— Да, — отвечаю.
— А как ваше маленькое частное расследование? — осведомляется он.
— Я… Вы в курсе?
— Вы рассчитываете завершить его к сегодняшнему вечеру?
— Я… Не знаю, патрон… Вы не видите никаких препятствий тому, чтобы я им занимался?
— Никаких, при условии, что оно не нарушит наши планы.
В общем, Старик не требует себе эксклюзив на мое использование!
— Вы не забыли, что завтра улетаете? Если быть совершенно точным, этой ночью, в ноль часов тридцать минут.
— Хорошо, патрон.
— Вы успеете собрать чемодан?
— Да, патрон.
— Заезжайте ко мне в течение дня за вашими документами, валютой и инструкциями.
— Да, патрон.
— Надеюсь, вы будете в форме?
— Я и сейчас в форме, патрон.
— Прекрасно. Тогда до скорого. Он кладет трубку.
— Какие-нибудь неприятности? — робко спрашивает Фелиси.
— Нет, ничего… Слушай, ма, ты знаешь, что этой ночью я улетаю в Штаты…
— Господи! — хнычет она. — Кажется, в этой стране едят, как дикари!
Будь осторожен, я уверена, что у тебя слабая печень.
Вспомнив, сколько спиртного выпил за время пребывания на этом свете, я не могу удержаться от улыбки.
— Ты мне не веришь?
— Не очень, ма.
— Ты неправ, я…
— Прости, что перебиваю тебя, ма, но я спешу…
— Как и всегда, — вздыхает она. — Я тебя совсем не вижу… Ты прибегаешь, убегаешь… Правда, ты мог бы быть женат, и тогда бы я тебя совсем не видела.
— Гони тоску, ма. Когда я вернусь из Чикаго, то возьму неделю отпуска и мы махнем с тобой на пару в Бретань. Согласна?
— Разве я когда-нибудь была с тобой не согласна? Я целую ее.
— Ладно, тогда слушай. Возможно, у меня не будет времени заехать сюда до отъезда. Приготовь мой чемодан: рубашки и так далее… Мой однотонный синий костюм и еще второй, твидовый, помнишь, да? Если в одиннадцать меня здесь не будет, вызови такси и езжай с чемоданом на аэровокзал “Энвалид”.
— Хорошо.
— До свидания.
— До свидания!
Я в ..надцатый раз перебираю элементы этой мрачной истории и все время натыкаюсь на те же самые тайны: почему Парьо написал: “На помощь”? Почему кто-то приезжал предпоследней ночью сжечь барана в топке дома в Гуссанвиле?
Странная вещь, эти два пункта интригуют меня больше, чем два трупа. Трупы — это цифры в операции, а два пункта — факторы…
Погода хорошая, я веду машину на маленькой скорости.
Кто курил марихуану? Джо или Изабель?
Изабель! Это имя из сказок начинает действовать мне на нервы.
Чувствую, что если я не отыщу ее сегодня до отлета, то заработаю от досады крапивную лихорадку еще до того, как прибуду в страну доллара.
Кто курил марихуану? Джо или Изабель? Я отгоняю эту мысль, но она упрямо возвращается. Джо отказался от предложенной мною сигареты…
Узнал пачку? Я готов поспорить, что нет.
То же самое с зажигалкой… Она ему не принадлежит! Принимая во внимание, что он охотно признает, что провел много дней у Изабель, у него нет никаких причин притворяться, что не узнает зажигалку…
Я останавливаюсь перед по-прежнему закрытым магазином Бальмена.
Первый, кого я вижу, — прячущийся за газетой толстяк Шардон, пожирающий свой любимый арахис.
Я достаю из кармана зажигалку и поджигаю его газету; он быстро бросает ее и издает ругательство. Потом, увидев, что это я, кисло улыбается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16