– Одет он был плохо. Нет, не то чтобы грязно, но весь он был какой-то потертый. Я с него потребовал плату за всю неделю вперед. Бумажник у него тоже был потрепанный, а денег и вовсе мало…
Показания горничной пятого этажа:
– Я его ни разу не видела, потому что убирала его номер поздно утром, после 42-го и 43-го, но, уж можете мне поверить, издали видать было, что живет холостяк…
Люка перетряхнул в этом номере каждую вещь, тщательно, метр за метром, обследовал всю комнату. На подушке он обнаружил три волоска: два с головы и один из усов. Нашел на эмалированном туалете почти пустой флакончик из-под одеколона, а на камине – старую расческу, в которой не хватало половины зубьев.
Вот и все. Небогатый улов. И тем не менее в лаборатории сумели кое-что выяснить. По мнению экспертов, в течение нескольких часов исследовавших расческу и волосы, преступнику было от сорока шести до сорока восьми лет. Он был рыжеволос, но уже начинал седеть и лысеть. Имел флегматический характер и страдал болезнью печени.
Однако не об этом думал Мегрэ, ворочаясь в своей постели.
«Он одевается, завтракает, берет шляпу и выходит на улицу… Он идет к метро на бульваре Батиньоль…»
Но, разумеется, вовсе не для того, чтобы ехать на улицу Сантье, в контору фирмы «Куврэр и Бельшас», где уже семь лет ни одна живая душа его не видела, а куда-то совсем в другое место…
Почему Мегрэ полагал, что в то время, когда Трамбле еще служил у «Куврэра и Бельшаса», ему удобно было ездить в метро? Очень просто. Линия Порт-де-Шампре – Пре-Сен-Жерве прямая, без пересадок. Трамбле выходил непосредственно на улице Сантье.
И тут Мегрэ вдруг вспомнил, что дочка Трамбле, Франсина, которую он видел сегодня мельком и не успел как следует разглядеть, уже около года работает в магазине стандартных цен на улице Реомюр. Улица Реомюр идет под прямым углом к улице Сантье. Это на той же линии метро.
– Ты не спишь? – спросила мадам Мегрэ.
– Мне нужно выяснить одну вещь, – ответил он, – может быть, ты знаешь… Очевидно, все магазины стандартных цен принадлежат одному и тому же тресту и работают по единому расписанию. Ты ведь как-то ходила в такой магазин на авеню Республики…
– Что же тебя интересует?
– В котором часу они открываются?
– В девять…
– Ты это точно знаешь?
Ответ доставил ему, по-видимому, такое удовольствие, что, прежде чем наконец уснуть, он замурлыкал себе под нос какую-то песенку.
– А мать ничего не сказала?
Было четверть десятого утра, и Мегрэ сидел у себя в кабинете, слушая только что вернувшегося Люка, еще не успевшего снять соломенной шляпы.
– Я объяснил ей, что вам нужны какие-то дополнительные сведения, но что вы не хотите докучать ей в такую тяжелую минуту и поэтому сочли более уместным побеспокоить дочь.
– А что дочка?
– Мы приехали на автобусе, как вы велели. Мне кажется, она немножко нервничает. Все пыталась узнать, зачем вы ее вызываете.
– Скажи, пусть войдет.
– Там с вами хочет поговорить еще какой-то пожилой господин.
– После… Вели подождать… А кто он?
– Какой-то торговец с Луврской набережной… Он хочет вам что-то сообщить, и притом непременно лично…
Парило так же, как и накануне. Над Сеной серебрилось лучистое марево, окутывая легкой дымкой вереницы плывущих судов.
Франсина вошла, одетая в строгий темно-синий костюм и белую полотняную блузку. Очень миловидная, очень молоденькая девушка. Белокурые локоны, красиво оттененные кокетливой красной шляпкой, высокая, четко обрисованная грудь. Со вчерашнего дня у Франсины, должно быть, еще не было времени купить себе траурное платье.
– Садитесь, мадемуазель… Если вам жарко, я охотно разрешаю вам снять жакет…
Над верхней губкой у нее выступили бисеринки пота.
– Вчера ваша матушка сказала мне, что вы работаете продавщицей в магазине стандартных цен на улице Реомюр… Если не ошибаюсь, это тот магазин, что у Севастопольского бульвара, налево, не так ли?
– Да, мосье…
Губы у нее задрожали, и Мегрэ показалось, что она хочет ему что-то сказать, но не может решиться.
– Магазин открывается в девять часов утра, не правда ли? И он расположен неподалеку от улицы Сантье, куда ваш отец – как это считалось – ездил каждое утро на работу. Вы, наверно, нередко проделывали этот путь вместе…
– Всего несколько раз…
– Вы уверены в этом?
– Иногда случалось, конечно…
– И вы расставались с отцом у места его службы?
– Да, неподалеку… На углу…
– Так что у вас никогда не возникало никаких подозрений?
Он тихонько попыхивал своей трубкой и с самым невинным видом смотрел в это юное личико, на котором теперь отражалось такое смятение и тревога.
– Я уверен, что столь молодая особа, как вы, не позволит себе говорить неправду полиции… Вы хорошо понимаете, что это могло бы кончиться для вас неприятностями, тем более в такую минуту, когда мы делаем все от нас зависящее, чтобы разыскать убийцу вашего отца.
– Да, мосье.
Она достала из сумочки носовой платок, приложила его к глазам и тихо всхлипнула, вот-вот готовая расплакаться по-настоящему.
– У вас красивые серьги…
– Ах, мосье…
– Нет, действительно, очень красивые. Разрешите? Право, можно подумать, что у вас уже есть поклонник.
– О, что вы, мосье!
– Они золотые, и эти два граната в них – настоящие.
– Нет, мосье… Мама тоже думала, что настоящие, но…
– Но?
– Я ей сказала, что нет…
– Потому что вы купили эти серьги сами?
– Да, мосье.
– Значит, вы не отдавали жалованья родителям?
– Отдавала, мосье. Но было решено, что деньги за сверхурочные я буду оставлять себе…
– И сумочку вы себе тоже купили сами?
– Да, мосье.
– Скажите-ка мне, голубушка…
Она удивленно подняла голову, и Мегрэ рассмеялся.
– Ну, хватит.
– Что хватит, мосье?
– Морочить мне голову!
– Честное слово…
– Простите, минутку… Алло! Коммутатор? Дайте мне магазин стандартных цен на улице Реомюр… Да…
– Погодите, мосье…
Он сделал ей знак замолчать, и она залилась слезами.
– Алло… Магазин? Не могли бы вы соединить меня с директором?.. Ах, это вы сами?… Говорят из сыскной полиции… Мы хотели бы получить у вас сведения об одной вашей продавщице… Мадемуазель Франсине Трамбле… Да, будьте любезны… Как? Уже три месяца? Благодарю вас… Возможно, я днем к вам заеду…
Он обернулся к девушке:
– Ну вот, мадемуазель!
– Я бы и так вам призналась…
– Когда?
– Я хотела набраться храбрости…
– Как это произошло?
– А вы маме не скажете?.. Ведь это я из-за нее не хотела говорить… Опять пойдут слезы и причитания… Если бы вы знали маму!.. Я вам уже говорила, что иногда мы ездили в метро вместе с отцом… Он с самого начала был против того, чтобы я поступила на работу, и особенно в этот магазин… Понимаете? Но мама настояла: она говорила, что мы не настолько богаты, что она и так еле концы с концами сводит, а это такой удачный случай… Она меня сама повела к директору… Ну, вот… А месяца три назад я утром ушла из дому без денег и спохватилась только на углу улицы Сантье, когда попрощалась с отцом… В тот день мама поручила мне зайти в несколько магазинов… Я побежала за папой… Но он прошел мимо дома «Куврэр и Бельшас» и затерялся в толпе…
Я подумала, что ему нужно купить сигарет или еще что-нибудь… Я очень торопилась… И я пошла к себе в магазин… Днем я улучила свободную минутку и решила сбегать к отцу на работу… Там мне сказали, что он уже давно у них не служит…
– И вечером вы все ему рассказали?
– Нет… На следующий день я пошла за ним… Он направился в сторону Сены. По дороге получилось так, что он оглянулся и увидел меня… Тогда он сказал: «Тем лучше»…
– Что значит: «Тем лучше»?
– Ему не нравилось, что я работаю в магазине. Он объяснил мне, что ему уже давно хотелось забрать меня оттуда… Он сказал, что устроился на другое место и оно гораздо лучше, чем прежнее, потому что теперь ему не надо сидеть целый день в четырех стенах… Тогда он и повел меня в магазин и купил мне эти сережки… «Если мать станет спрашивать, откуда они у тебя, скажи, что это поддельные»…
– Ну, а потом?
– Я ушла с работы, но маме я ничего не сказала. В дни получки отец давал мне деньги, которые я раньше получала в магазине. Иногда мы с ним встречались в городе и ходили вместе в кино или в ботанический сад…
– А чем ваш отец занимался в течение дня, вы не знаете?
– Нет… Но я хорошо понимала, почему он ничего не говорит матери… Если бы он стал ей давать больше денег, ничего бы не изменилось… В доме был бы все тот же беспорядок… Это трудно объяснить, но если бы вы у нас пожили, вы поняли бы… Мама неплохой человек, но…
– Благодарю вас, мадемуазель.
– Вы с ней будете об этом говорить?..
– Пока еще не знаю… Скажите, пожалуйста, вам не случалось видеть отца в обществе какого-нибудь другого человека?
– Никогда.
– Он никогда не давал вам никакого адреса?
– Мы всегда встречались где-нибудь около Сены, у Нового моста или у моста Искусств.
– Последний вопрос: во время этих встреч он бывал одет так же, как обычно, то есть в ту же одежду, которую носил у вас дома, на улице Де-Дам?
– Однажды, это было только один раз, недели две назад, он пришел в сером костюме, которого раньше я на нем не видела, потому что дома он никогда в нем не появлялся.
– Благодарю вас… Вы, разумеется, ни с кем об этом не говорили?
– Ни с кем.
– А нет у вас дружка где-нибудь по соседству?
– Клянусь вам…
Он был доволен, хотя причин для этого не было: дело не только не прояснялось, но, наоборот, запутывалось. Возможно, он был рад, что интуиция не подвела его и ночная догадка подтвердилась? А может быть, причина была в том, что он уже «заболел» своим беднягой Трамбле, который столько лет умудрялся водить за нос эту зловеще унылую Жюльетту и скрывать от нее свою вторую жизнь?
– Люка, вели войти этому господину…
Теодор Жюсьом, продавец птиц с Луврской набережной в Париже.
– Я пришел в связи с фотографией…
– Вы узнали убитого?
– Еще бы, мосье. Он был одним из моих лучших клиентов… И вот приоткрылась еще одна сторона жизни Мориса Трамбле. Не реже раза в неделю он заходил в лавку Теодора Жюсьома и просиживал там целые часы, слушая пение птиц. Его страстью были канарейки. Он покупал их во множестве.
– Я продал ему не меньше трех больших вольеров.
– Вы отвезли их к нему на дом?
– Нет, мосье. Он увозил их сам, в такси.
– А его адреса вы не знали?
– Я не знал даже его фамилии. Он просил называть его мосье Шарлем. Так все его и звали, не только мы с женой, но и наши продавцы. О, это был ценитель, истинный ценитель. Я никогда не мог понять, почему он не показывает своих канареек на конкурсах. Некоторые из них отлично пели и могли бы завоевать не один приз, уверяю вас, это были бы первые призы…
– Как, по-вашему, он был человеком богатым?
– Богатым? Нет, мосье… Обеспеченным… В нем не было заметно скупости, но счет деньгам он знал…
– В общем, человек вполне положительный?
– Превосходный человек, и клиент, каких у меня не много…
– Он никогда не приходил к вам еще с кем-нибудь?
– Никогда…
– Благодарю вас, мосье Жюсьом…
Но мосье Жюсьом не уходил.
– Есть одно обстоятельство, которое меня занимает и несколько даже беспокоит… Если верить газетам, то в квартире на улице Де-Дам нет никаких птиц. Если бы канарейки, которых он покупал у меня, находились там, об этом, разумеется, не преминули бы написать, не правда ли? Их было у него никак не меньше двух сотен, а ведь это не каждый день…
– Иначе говоря, вы опасаетесь, что они…
– …Да, находятся в таком месте, где теперь, когда нет мосье Шарля, о них некому позаботиться…
– Хорошо, мосье Жюсьом, я обещаю: если нам удастся разыскать их, мы вас об этом тотчас поставим в известность, и вы сможете позаботиться о них должным образом, если, конечно, не будет поздно.
– Благодарю вас… Это, главным образом, моя жена тревожится…
– До свидания, мосье Жюсьом…
Дверь закрылась.
1 2 3 4 5 6