Справа оказался инкассатор газовой компании.
Окружающие были шокированы безупречным обликом Латыша, изысканной роскошью мельчайших деталей его туалета.
Видно было, как блестят его слишком светлые, подстриженные щеточкой усики, редкие брови. Латыш взглянул на Мегрэ, вернее, на его отражение в зеркале, в котором они и встретились глазами.
И комиссар уловил подрагивание губ, чуть заметное трепетание ноздрей.
Чувствовалось, что Петерс вынужден следить за собой.
Вначале он пил медленно, но затем залпом проглотил то, что еще оставалось в стакане, указав пальцем:
– Повторите.
Мегрэ заказал себе вермут. В тесном баре он выглядел еще крупнее, еще массивнее. На Латыша он смотрел неотрывно.
Действие перед комиссаром разворачивалось, словно на двух сценах одновременно. Как это уже было с ним недавно, образы накладывались друг на друга. Из-за нынешней декорации проглядывало убранство грязного бистро в Фекане.
Петерс раздваивался. Мегрэ видел его одновременно в двух обличиях: в светло-коричневом костюме и поношенном макинтоше.
– Самому мне что ли себя обслуживать? – шумел один из каменщиков, стуча стаканом о стойку.
Петерс принялся за третий аперитив; комиссар со своего места чувствовал, как отдает анисом эта опаловая жидкость.
Служащий газовой компании передвинулся так, что Мегрэ и Петерс оказались совсем рядом, почти касаясь друг друга локтями.
Мегрэ был на две головы выше его. Они стояли напротив зеркала, поглядывали друг на друга из его серой мути.
Лицо Петерса стало меняться, сперва помутнели глаза.
Он сухо щелкнул пальцами, указывая на свой стакан, провел рукой по лбу.
И этот жест как бы послужил сигналом к началу сражения, которое развернулось на его лице. На Мегрэ смотрел в зеркале то постоялец отеля «Мажестик», то борющийся с душевной мукой любовник Анны Горскиной.
Однако это выражение ни разу не задержалось на его лице надолго. Отчаянным усилием воли Петерсу Латышу удалось вернуться к прежнему образу. Только глаза оставались глазами русского бродяги.
Он вцепился левой рукой в стойку. Его качало.
Мегрэ решил поставить опыт. В кармане у него была фотография г-жи Сванн, которую он вытащил из альбома фотографа в Фекане.
– Сколько я должен? – обратился он к официанту.
– Сорок пять су.
Комиссар сделал вид, что роется в бумажнике, и как бы невзначай выронил фотографию, которая угодила в лужу на стойке.
Не обращая внимания, Мегрэ протянул пятифранковую бумажку. Но взгляд его был неотрывно устремлен в зеркало.
Официант, который подобрал фотографию со стойки, с расстроенным видом вытер ее углом фартука.
Петерс Латыш не шелохнулся: рука его по-прежнему сжимала стакан, лицо было непроницаемо, глаза жестко смотрели в пространство.
Потом неожиданно раздался треск этот негромкий звук был настолько резок и прозвучал так явственно, что хозяин, возившийся у кассы, круто обернулся.
Рука Латыша разжалась, и на стойку посыпались осколки стекла. Петерс так сжал стакан, что тот лопнул. Из пореза на указательном пальце закапала кровь.
Петерс бросил стофранковую купюру на стойку и вышел из бистро, не взглянув на Мегрэ.
Теперь он шел прямо в «Мажестик». Никаких признаков опьянения. Он выглядел так же, как при выходе из отеля, – шаг был твердый.
Мегрэ упрямо следовал за ним. Когда впереди показался отель, он увидел, как от подъезда отъехала знакомая машина. Это был автомобиль отдела идентификации, увозивший аппаратуру для фотографирования и снятия отпечатков пальцев.
Эта встреча обескуражила Мегрэ. На мгновение он потерял веру в себя, почувствовал себя брошенным, лишенным поддержки, точки опоры.
«Селект» остался позади. Инспектор Дюфур через стекло сделал комиссару знак, который, вероятно, счел незаметным, однако по нему безошибочно можно было определить, за каким столиком расположилась Анна Горскина.
– Мортимер здесь? – спросил Мегрэ, остановившись около администратора отеля.
– Только что приказал отвезти его в посольство Соединенных Штатов, где он будет на завтраке.
Петерс Латыш уселся за свой столик – кроме него в зале никого не было.
– Вы тоже будете завтракать? – спросил у Мегрэ управляющий.
– Да. Поставьте мой прибор на его столик.
Управляющий чуть не поперхнулся.
– На его столик? Это невозможно: в зале никого, а потом…
– Я сказал, на его столик.
Управляющий, не сдаваясь, засеменил за комиссаром.
– Послушайте, он наверняка закатит скандал. Я посажу вас за столик, откуда он вам будет прекрасно виден.
– Я сказал, на его столик.
Только сейчас, в холле отеля, Мегрэ понял, что устал.
Это была та неотвратимая усталость, которая вдруг охватывает все тело, даже все существо – тело и душу одновременно.
Он тяжело опустился в плетеное кресло, где сидел утром. Пара, расположившаяся напротив – несколько перезрелая дама и холеный молодой человек, – тут же поднялась, и женщина, нервно крутя в руках лорнет, произнесла так, чтобы ее можно было услышать:
– Эти отели становятся просто невыносимы. Полюбуйтесь на это.
«Это» обозначало Мегрэ, который даже бровью не повел.
Глава 12
Женщина с револьвером
– Алло!.. Гм… Это вы, да?
– Да, Мегрэ! – вздохнул комиссар, узнав голос инспектора Дюфура.
– Тише!.. Два слова, шеф… Пошла в туалет. Оставила сумочку на столе. Я подошел, а там револьвер.
– Она все еще в ресторане?
– Ест.
Дюфур, наверное, стоял в телефонной будке с видом заговорщика, пугающе и таинственно жестикулировал. Не говоря ни слова, Мегрэ повесил трубку. У него не было сил отвечать Дюфуру. Эти маленькие странности инспектора, которые обычно вызывали у него улыбку, сейчас вызывали тошноту.
Управляющий смирился с необходимостью поставить Для Мегрэ прибор напротив Латыша, который уже готовился приступить к еде и поинтересовался у метрдотеля:
– Кому предназначено это место?
– Не знаю, месье. Мне приказано…
Латыш не стал уточнять. В зал вторглась семья англичан из пяти человек, и появление их несколько разрядило обстановку.
Оставив тяжелое пальто и шляпу в гардеробе, Мегрэ направился к столику: прежде чем сесть, он приостановился и даже изобразил нечто вроде приветствия.
Петерс, казалось, не видел его. Он словно и не пил те четыре или пять порций абсента. Был холоден, корректен, все движения точны.
Ни на секунду он не выказал ни малейшего волнения: взгляд Петерса был устремлен вдаль, и его вполне можно было принять за инженера, погруженного в решение технической задачи.
Пил он мало, но выбрал одно из лучших сортов бургундского двадцатилетней выдержки. Да и обед он заказал легкий: омлет с зеленью, эскалоп и сметана.
Латыш терпеливо ждал перемены блюд, положив перед собой руки и не обращая внимания на происходящее вокруг.
Зал оживал.
– У вас отклеились усы, – выпалил вдруг Мегрэ.
Петерс не шелохнулся, только несколько секунд спустя как бы случайно коснулся рукой лица, небрежно проведя двумя пальцами по верхней губе. Мегрэ был прав – еще немного, и усы отклеились бы.
Комиссар, славившийся в префектуре своей невозмутимостью, сейчас с трудом сохранял хладнокровие.
А ведь день только начался и Бог знает какие еще испытания ждали его впереди.
Конечно, он не рассчитывал, что Латыш, когда с него ни на минуту не спускают глаз, рискнет как-нибудь себя скомпрометировать.
Но ведь сегодня утром Мегрэ заметил в его поведении первые признаки паники. И разве нельзя было надеяться, что его постоянно маячившая перед Латышом фигура – Мегрэ просто застил ему свет – вынудит его совершить нечто необдуманное?
Латыш выпил кофе в холле, велел принести ему легкое пальто, вышел на Елисейские поля и после двухчасовой прогулки оказался в зале одного из расположенных неподалеку кинотеатров.
Вышел он оттуда только в шесть вечера, не обменявшись ни с кем ни словом, никому не передав никакой записки, не сделав ни одного подозрительного жеста.
Удобно устроившись в своем кресле, он внимательно следил за перипетиями какого-то детского фильма.
Если бы по дороге к площади Оперы, куда Латыш затем направился выпить аперитив, он обернулся, то заметил бы, что Мегрэ постепенно теряет терпение.
Наверное, он мог бы также почувствовать, что комиссара начинают грызть сомнения.
Это было тем более похоже на правду, что в течение долгих часов, проведенных в темноте перед экраном, где мелькали кадры, в которых Мегрэ и разбираться-то не хотелось, комиссар не переставал думать о возможности внезапного ареста.
Но он прекрасно знал, что его в этом случае ждет. Неопровержимых улик никаких. Зато масса поводов для нападок на судебного следователя, прокуратуру, даже на министров иностранных дел и юстиции!
Мегрэ шел, слегка сутулясь. Рана болела, а правая рука окончательно утратила подвижность. А ведь врач ему настоятельно советовал:
– Если боль усилится, немедленно приходите. Значит, в рану попала инфекция.
Ну и дальше что? Было ли у него время об этом думать?
– Полюбуйтесь на это! – заявила утром одна из обитательниц отеля «Мажестик».
Боже мой, ну конечно! «Это» относилось к нему, полицейскому, который пытается помешать крупным преступникам продолжать свои подвиги и старается во что бы то ни стало отомстить за своего товарища, убитого в этом самом отеле.
К человеку, которому не по карману английские портные и у которого нет времени наведываться по утрам к маникюрше, к человеку, чья жена вот уже три дня напрасно и безропотно готовит ему обед, ничего не зная о судьбе мужа.
К комиссару первого класса с жалованьем в две тысячи Двести франков в месяц, который после того, как следствие будет закончено и убийцы займут свое место за решеткой, Должен будет сесть перед листом бумаги и составить список своих расходов, приложив к нему расписки и оправдательные документы, а потом препираться по этому поводу с кассиром.
У Мегрэ не было ни машины, ни миллионов, ни армии сотрудников. И если ему случалось привлечь на помощь себе одного-двух агентов, надо было объясняться, зачем он это сделал.
Петерс Латыш, который шел в трех шагах впереди, расплачивался в бистро стофранковой купюрой и не брал сдачи. Это либо мания, либо блеф! Вот он зашел в магазин мужских рубашек – в шутку, конечно, – и провел там добрых полчаса, выбирая себе двенадцать галстуков и три халата, кинул на прилавок свою визитную карточку и направился к выходу в сопровождении спешащего за ним безукоризненного продавца.
Конечно, рана начала гноиться. Временами все плечо пронзала острая боль, и у Мегрэ мучительно ныла грудь, словно у него болел желудок.
Улица Мира, Вандомская площадь, предместье Сент-Оноре. Петерс Латыш не думал возвращаться.
Вот наконец и отель «Мажестик», рассыльные, бросившиеся открывать перед ним входную дверь.
– Шеф!
– Опять ты?
Из полутьмы нерешительно выступил Дюфур, он тревожно оглядывался вокруг.
– Послушайте, она исчезла.
– Что ты мелешь?
– Клянусь, я сделал все что мог. Она вышла из «Селекта». Через минуту вошла в дом пятьдесят два, это магазин готового платья. Я прождал час, потом обратился к швейцару. На втором этаже магазина ее не видели. Она просто прошла через него и вышла через другой выход на улицу Берри.
– Ладно!
– Что мне теперь делать?
– Отдыхать.
Дюфур взглянул комиссару в глаза, потом быстро отвернулся.
– Клянусь вам, что…
К великому удивлению инспектора, Мегрэ потрепал его по плечу.
– Ты славный парень, Дюфур. Не огорчайся, старина!
И Мегрэ вошел в холл отеля, где заметил, как изменилось при его появлении лицо управляющего, и послал ему улыбку.
– Латыш?
– Только что поднялся к себе в номер.
Мегрэ подошел к лифту.
– Третий этаж.
Комиссар набил трубку и внезапно вспомнил, что уже несколько часов не курил. Он снова улыбнулся, но улыбка вышла горше прежней.
Остановившись перед дверью номера 17, Мегрэ не испытывал никаких колебаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Окружающие были шокированы безупречным обликом Латыша, изысканной роскошью мельчайших деталей его туалета.
Видно было, как блестят его слишком светлые, подстриженные щеточкой усики, редкие брови. Латыш взглянул на Мегрэ, вернее, на его отражение в зеркале, в котором они и встретились глазами.
И комиссар уловил подрагивание губ, чуть заметное трепетание ноздрей.
Чувствовалось, что Петерс вынужден следить за собой.
Вначале он пил медленно, но затем залпом проглотил то, что еще оставалось в стакане, указав пальцем:
– Повторите.
Мегрэ заказал себе вермут. В тесном баре он выглядел еще крупнее, еще массивнее. На Латыша он смотрел неотрывно.
Действие перед комиссаром разворачивалось, словно на двух сценах одновременно. Как это уже было с ним недавно, образы накладывались друг на друга. Из-за нынешней декорации проглядывало убранство грязного бистро в Фекане.
Петерс раздваивался. Мегрэ видел его одновременно в двух обличиях: в светло-коричневом костюме и поношенном макинтоше.
– Самому мне что ли себя обслуживать? – шумел один из каменщиков, стуча стаканом о стойку.
Петерс принялся за третий аперитив; комиссар со своего места чувствовал, как отдает анисом эта опаловая жидкость.
Служащий газовой компании передвинулся так, что Мегрэ и Петерс оказались совсем рядом, почти касаясь друг друга локтями.
Мегрэ был на две головы выше его. Они стояли напротив зеркала, поглядывали друг на друга из его серой мути.
Лицо Петерса стало меняться, сперва помутнели глаза.
Он сухо щелкнул пальцами, указывая на свой стакан, провел рукой по лбу.
И этот жест как бы послужил сигналом к началу сражения, которое развернулось на его лице. На Мегрэ смотрел в зеркале то постоялец отеля «Мажестик», то борющийся с душевной мукой любовник Анны Горскиной.
Однако это выражение ни разу не задержалось на его лице надолго. Отчаянным усилием воли Петерсу Латышу удалось вернуться к прежнему образу. Только глаза оставались глазами русского бродяги.
Он вцепился левой рукой в стойку. Его качало.
Мегрэ решил поставить опыт. В кармане у него была фотография г-жи Сванн, которую он вытащил из альбома фотографа в Фекане.
– Сколько я должен? – обратился он к официанту.
– Сорок пять су.
Комиссар сделал вид, что роется в бумажнике, и как бы невзначай выронил фотографию, которая угодила в лужу на стойке.
Не обращая внимания, Мегрэ протянул пятифранковую бумажку. Но взгляд его был неотрывно устремлен в зеркало.
Официант, который подобрал фотографию со стойки, с расстроенным видом вытер ее углом фартука.
Петерс Латыш не шелохнулся: рука его по-прежнему сжимала стакан, лицо было непроницаемо, глаза жестко смотрели в пространство.
Потом неожиданно раздался треск этот негромкий звук был настолько резок и прозвучал так явственно, что хозяин, возившийся у кассы, круто обернулся.
Рука Латыша разжалась, и на стойку посыпались осколки стекла. Петерс так сжал стакан, что тот лопнул. Из пореза на указательном пальце закапала кровь.
Петерс бросил стофранковую купюру на стойку и вышел из бистро, не взглянув на Мегрэ.
Теперь он шел прямо в «Мажестик». Никаких признаков опьянения. Он выглядел так же, как при выходе из отеля, – шаг был твердый.
Мегрэ упрямо следовал за ним. Когда впереди показался отель, он увидел, как от подъезда отъехала знакомая машина. Это был автомобиль отдела идентификации, увозивший аппаратуру для фотографирования и снятия отпечатков пальцев.
Эта встреча обескуражила Мегрэ. На мгновение он потерял веру в себя, почувствовал себя брошенным, лишенным поддержки, точки опоры.
«Селект» остался позади. Инспектор Дюфур через стекло сделал комиссару знак, который, вероятно, счел незаметным, однако по нему безошибочно можно было определить, за каким столиком расположилась Анна Горскина.
– Мортимер здесь? – спросил Мегрэ, остановившись около администратора отеля.
– Только что приказал отвезти его в посольство Соединенных Штатов, где он будет на завтраке.
Петерс Латыш уселся за свой столик – кроме него в зале никого не было.
– Вы тоже будете завтракать? – спросил у Мегрэ управляющий.
– Да. Поставьте мой прибор на его столик.
Управляющий чуть не поперхнулся.
– На его столик? Это невозможно: в зале никого, а потом…
– Я сказал, на его столик.
Управляющий, не сдаваясь, засеменил за комиссаром.
– Послушайте, он наверняка закатит скандал. Я посажу вас за столик, откуда он вам будет прекрасно виден.
– Я сказал, на его столик.
Только сейчас, в холле отеля, Мегрэ понял, что устал.
Это была та неотвратимая усталость, которая вдруг охватывает все тело, даже все существо – тело и душу одновременно.
Он тяжело опустился в плетеное кресло, где сидел утром. Пара, расположившаяся напротив – несколько перезрелая дама и холеный молодой человек, – тут же поднялась, и женщина, нервно крутя в руках лорнет, произнесла так, чтобы ее можно было услышать:
– Эти отели становятся просто невыносимы. Полюбуйтесь на это.
«Это» обозначало Мегрэ, который даже бровью не повел.
Глава 12
Женщина с револьвером
– Алло!.. Гм… Это вы, да?
– Да, Мегрэ! – вздохнул комиссар, узнав голос инспектора Дюфура.
– Тише!.. Два слова, шеф… Пошла в туалет. Оставила сумочку на столе. Я подошел, а там револьвер.
– Она все еще в ресторане?
– Ест.
Дюфур, наверное, стоял в телефонной будке с видом заговорщика, пугающе и таинственно жестикулировал. Не говоря ни слова, Мегрэ повесил трубку. У него не было сил отвечать Дюфуру. Эти маленькие странности инспектора, которые обычно вызывали у него улыбку, сейчас вызывали тошноту.
Управляющий смирился с необходимостью поставить Для Мегрэ прибор напротив Латыша, который уже готовился приступить к еде и поинтересовался у метрдотеля:
– Кому предназначено это место?
– Не знаю, месье. Мне приказано…
Латыш не стал уточнять. В зал вторглась семья англичан из пяти человек, и появление их несколько разрядило обстановку.
Оставив тяжелое пальто и шляпу в гардеробе, Мегрэ направился к столику: прежде чем сесть, он приостановился и даже изобразил нечто вроде приветствия.
Петерс, казалось, не видел его. Он словно и не пил те четыре или пять порций абсента. Был холоден, корректен, все движения точны.
Ни на секунду он не выказал ни малейшего волнения: взгляд Петерса был устремлен вдаль, и его вполне можно было принять за инженера, погруженного в решение технической задачи.
Пил он мало, но выбрал одно из лучших сортов бургундского двадцатилетней выдержки. Да и обед он заказал легкий: омлет с зеленью, эскалоп и сметана.
Латыш терпеливо ждал перемены блюд, положив перед собой руки и не обращая внимания на происходящее вокруг.
Зал оживал.
– У вас отклеились усы, – выпалил вдруг Мегрэ.
Петерс не шелохнулся, только несколько секунд спустя как бы случайно коснулся рукой лица, небрежно проведя двумя пальцами по верхней губе. Мегрэ был прав – еще немного, и усы отклеились бы.
Комиссар, славившийся в префектуре своей невозмутимостью, сейчас с трудом сохранял хладнокровие.
А ведь день только начался и Бог знает какие еще испытания ждали его впереди.
Конечно, он не рассчитывал, что Латыш, когда с него ни на минуту не спускают глаз, рискнет как-нибудь себя скомпрометировать.
Но ведь сегодня утром Мегрэ заметил в его поведении первые признаки паники. И разве нельзя было надеяться, что его постоянно маячившая перед Латышом фигура – Мегрэ просто застил ему свет – вынудит его совершить нечто необдуманное?
Латыш выпил кофе в холле, велел принести ему легкое пальто, вышел на Елисейские поля и после двухчасовой прогулки оказался в зале одного из расположенных неподалеку кинотеатров.
Вышел он оттуда только в шесть вечера, не обменявшись ни с кем ни словом, никому не передав никакой записки, не сделав ни одного подозрительного жеста.
Удобно устроившись в своем кресле, он внимательно следил за перипетиями какого-то детского фильма.
Если бы по дороге к площади Оперы, куда Латыш затем направился выпить аперитив, он обернулся, то заметил бы, что Мегрэ постепенно теряет терпение.
Наверное, он мог бы также почувствовать, что комиссара начинают грызть сомнения.
Это было тем более похоже на правду, что в течение долгих часов, проведенных в темноте перед экраном, где мелькали кадры, в которых Мегрэ и разбираться-то не хотелось, комиссар не переставал думать о возможности внезапного ареста.
Но он прекрасно знал, что его в этом случае ждет. Неопровержимых улик никаких. Зато масса поводов для нападок на судебного следователя, прокуратуру, даже на министров иностранных дел и юстиции!
Мегрэ шел, слегка сутулясь. Рана болела, а правая рука окончательно утратила подвижность. А ведь врач ему настоятельно советовал:
– Если боль усилится, немедленно приходите. Значит, в рану попала инфекция.
Ну и дальше что? Было ли у него время об этом думать?
– Полюбуйтесь на это! – заявила утром одна из обитательниц отеля «Мажестик».
Боже мой, ну конечно! «Это» относилось к нему, полицейскому, который пытается помешать крупным преступникам продолжать свои подвиги и старается во что бы то ни стало отомстить за своего товарища, убитого в этом самом отеле.
К человеку, которому не по карману английские портные и у которого нет времени наведываться по утрам к маникюрше, к человеку, чья жена вот уже три дня напрасно и безропотно готовит ему обед, ничего не зная о судьбе мужа.
К комиссару первого класса с жалованьем в две тысячи Двести франков в месяц, который после того, как следствие будет закончено и убийцы займут свое место за решеткой, Должен будет сесть перед листом бумаги и составить список своих расходов, приложив к нему расписки и оправдательные документы, а потом препираться по этому поводу с кассиром.
У Мегрэ не было ни машины, ни миллионов, ни армии сотрудников. И если ему случалось привлечь на помощь себе одного-двух агентов, надо было объясняться, зачем он это сделал.
Петерс Латыш, который шел в трех шагах впереди, расплачивался в бистро стофранковой купюрой и не брал сдачи. Это либо мания, либо блеф! Вот он зашел в магазин мужских рубашек – в шутку, конечно, – и провел там добрых полчаса, выбирая себе двенадцать галстуков и три халата, кинул на прилавок свою визитную карточку и направился к выходу в сопровождении спешащего за ним безукоризненного продавца.
Конечно, рана начала гноиться. Временами все плечо пронзала острая боль, и у Мегрэ мучительно ныла грудь, словно у него болел желудок.
Улица Мира, Вандомская площадь, предместье Сент-Оноре. Петерс Латыш не думал возвращаться.
Вот наконец и отель «Мажестик», рассыльные, бросившиеся открывать перед ним входную дверь.
– Шеф!
– Опять ты?
Из полутьмы нерешительно выступил Дюфур, он тревожно оглядывался вокруг.
– Послушайте, она исчезла.
– Что ты мелешь?
– Клянусь, я сделал все что мог. Она вышла из «Селекта». Через минуту вошла в дом пятьдесят два, это магазин готового платья. Я прождал час, потом обратился к швейцару. На втором этаже магазина ее не видели. Она просто прошла через него и вышла через другой выход на улицу Берри.
– Ладно!
– Что мне теперь делать?
– Отдыхать.
Дюфур взглянул комиссару в глаза, потом быстро отвернулся.
– Клянусь вам, что…
К великому удивлению инспектора, Мегрэ потрепал его по плечу.
– Ты славный парень, Дюфур. Не огорчайся, старина!
И Мегрэ вошел в холл отеля, где заметил, как изменилось при его появлении лицо управляющего, и послал ему улыбку.
– Латыш?
– Только что поднялся к себе в номер.
Мегрэ подошел к лифту.
– Третий этаж.
Комиссар набил трубку и внезапно вспомнил, что уже несколько часов не курил. Он снова улыбнулся, но улыбка вышла горше прежней.
Остановившись перед дверью номера 17, Мегрэ не испытывал никаких колебаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19