После этого, как и накануне, написал длинное письмо г-же Мегрэ.
Глава 6
Мегрэ поднимался за клоуном по скрипучей лестнице; Декстер, бог весть почему, решил идти на цыпочках, и комиссар поймал себя на том, что следует его примеру.
Печальный человек проспался после джина, и, хотя лицо у него было помятое, а язык заплетался, он оставил свой жалобный тон и заговорил чуть более твердым голосом.
Декстер дал шоферу такси адрес в Гринич Виллидж, и Мегрэ обнаружил, что в самом сердце Нью-Йорка, в нескольких минутах езды от небоскребов, посреди большого города, существует маленький, почти провинциальный городок с домиками не выше, чем в Бордо или Дижоне, с лавочками, тихими улочками, по которым можно гулять, и жителями, которых, казалось, нисколько не интересовал окружавший их город-гигант.
— Здесь, — объявил Декстер.
Тут Мегрэ почувствовал в его голосе нечто вроде робости и внимательно поглядел на своего спутника в пальто цвета мочи.
— Вы уверены, что предупредили его о моем посещении?
— Я сказал, что вы, может быть, придете.
— И что говорили обо мне?
Клоун замялся — Мегрэ этого и ожидал.
— Я хотел сказать вам об этом… Я не знал, как приступить к разговору, потому что Жермен стал довольно нелюдимым. Кроме того, когда я пришел к нему в первый раз, он мне налил две-три стопочки. И я толком уже не помню, что я ему рассказывал, — кажется, что вы очень богатый человек и ищете сына, которого никогда не видели. Не сердитесь на меня. Я ведь хотел как лучше. В конце концов он расчувствовался и, наверное, поэтому не стал мешкать с поисками.
Вот идиот! Комиссар пытался представить себе, что мог выдумать про него клоун после нескольких рюмок.
А Декстер, пока они поднимались в квартиру бывшего коверного, казалось, пребывал в нерешительности. Кто знает, не способен ли он соврать — соврать даже Мегрэ? Нет, вряд ли — ведь и фотография, и программка налицо.
Полоска света под дверью. Чуть слышны голоса. Декстер шепчет:
— Стучите. Звонка нет.
Мегрэ постучал. Голоса смолкли. Чей-то кашель. Стук чашки, поставленной на блюдечко.
— Войдите!
Казалось, они переступили некую границу, хотя ею был всего-навсего дырявый коврик, совершили бесконечно долгое путешествие во времени и пространстве и очутились не в Нью-Йорке, недалеко от небоскреба, на вершине которого вспыхивали огни рекламы, озарявшие небо Манхеттена. Похоже, они возвратились в эпоху, когда электричества еще не было.
Можно было поклясться, что комната освещается керосиновой лампой: это впечатление возникало благодаря красному шелковому плиссированному абажуру торшера.
Светлый круг падал лишь на середину комнаты, и в этом кругу, в кресле на колесиках, сидел старик, который когда-то был очень толст, да и сейчас отличался тучностью — он занимал все кресло целиком, — но теперь он стал таким дряблым, что, казалось, из него внезапно выкачали воздух. Седые волосы, очень редкие и длинные, свисали по бокам его голого черепа; вытянув шею, старик поверх очков смотрел на вошедших.
— Извините, что побеспокоил вас, — произнес Мегрэ, за спиной которого прятался клоун.
В комнате находилась еще старуха, такая же тучная, как и Жермен, краснолицая, с подозрительно белокурыми волосами; она улыбалась грубо накрашенным ртом.
Уж не попали ли они в музей восковых фигур? Нет. Эти фигуры двигались, а на маленьком столике, рядом с нарезанным пирогом, стояли две чашки с чаем, от которых шел пар.
— Роналд Декстер сказал, что сегодня вечером я могу получить интересующие меня сведения.
Стены, сплошь увешанные афишами и фотографиями, были не видны. На самом почетном месте красовался шамберьер (Шамберьер — длинный кнут, употребляемый в цирке или в манеже) с рукояткой, украшенной разноцветными лентами.
— Люсиль, подайте, пожалуйста, господам стулья.
Голос, конечно, остался таким же, как в те времена, когда этот человек выходил на манеж, объявлял коверных и рыжих; этот голос странно звучал в тесной комнатушке, такой захламленной, что бедной Люсиль трудненько было освободить два черных стула, обитых красным бархатом.
— Да, этот юноша знавал меня когда-то… — произнес старик, Прямо начало стихотворения! Прежде всего, Декстер в глазах старого циркача был «юношей». И, кроме того, он был тем, кто «знавал меня когда-то», а не тем, «кого я когда-то знавал»…
— Я знаю, что вы в трудном положении. Если бы ваш сын проработал в цирке хотя бы несколько недель, вам достаточно было бы сказать: «Жермен, это было в таком-то году. Он принимал участие в таком-то номере. Выглядел таким-то и таким-то», И Жермену даже не пришлось бы копаться в своих архивах.
И он указал на кипы бумаг, лежавших всюду — на столах и стульях, на полу и даже на кровати, так как Люсиль вынуждена была положить их туда, чтобы освободить два стула.
— У Жермена все здесь.
Он постучал себя по лбу указательным пальцем.
— Но так как речь идет о кафешантанах, я говорю вам: «Вы должны обратиться к моему старому другу — к Люсиль. Она здесь. Она слушает вас. Соблаговолите адресоваться к ней».
У Мегрэ погасла трубка, а ему сейчас так надо было затянуться, чтобы освоиться с обстановкой. Он держал трубку в руке, и вид у него был, наверное, довольно растерянный, потому что тучная дама опять улыбнулась ему — улыбка казалась кукольной на ее грубо раскрашенном лице — и сказала:
— Можете курить. Робсон тоже курил трубку. Я тоже покуривала несколько лет после его смерти. Может быть, вы меня не поймете, но это как-то приближало меня к нему.
— Вы создали очень интересный номер, — из вежливости пробормотал комиссар.
— Откровенно говоря, лучший в этом жанре. Это вам всякий скажет. Робсон был неподражаем. Как он умел держаться! Вы не можете себе представить, что значит в нашей профессии умение держаться. Он одевался на французский манер — облегающие штаны до колен и черные шелковые чулки. Икры у него были умопомрачительно красивы. Одну минуточку!
Она порылась не в сумочке, а в шелковом мешочке с серебряной застежкой и вытащила оттуда фотографию, рекламную фотографию своего мужа в наряде, который она только что описала, — черная полумаска, нафабренные усы: напружинив ноги, он протягивал палочку — волшебную палочку! — к невидимым зрителям.
— А вот я в те времена.
Женщина неопределенного возраста, тоненькая, грустная, прозрачная, положив подбородок на сжатые руки и приняв самую неестественную позу, смотрела куда-то в беспредельность ничего не выражающим взглядом.
— Мы, можно сказать, объездили весь мир. В некоторых странах Робсон надевал на свой костюм красный шелковый плащ, и, когда в номере «Волшебный гроб» на него падали красные лучи прожектора, в нем и впрямь появлялось нечто сатанинское. Я надеюсь, вы верите в передачу мыслей на расстоянии?
Было душно. Безумно хотелось глотнуть свежего воздуха, но на окнах висели плотные шторы из выцветшего плюша, тяжелые, как театральный занавес. Как знать? Мегрэ подумал, что эти шторы скорее всего были вырезаны из какого-нибудь старого театрального занавеса.
— Жермен сказал, что вы ищете не то сына, не то брата.
— Брата, — торопливо ответил Мегрэ: он сообразил, что ни один из «J and J» по возрасту никак не мог быть его сыном.
— Я так и подумала. Я было не совсем поняла. Но ожидала увидеть пожилого человека. Кто из них ваш брат? Скрипач или кларнетист?
— Не знаю, сударыня. Мой брат исчез, когда был еще ребенком. Мы совсем недавно, и то случайно, напали на его след.
Это было смешно, отвратительно; тем не менее он не мог сказать правду этим людям, которые упивались всякой нелепицей. И все-таки он еще вел себя с ними по-божески, но дурак Декстер, отлично знавший, что все это сказки, казалось, не на шутку расчувствовался и даже начал всхлипывать.
— Сядьте ближе к свету — я хочу рассмотреть ваше лицо.
— Не думаю, чтобы мы с братом были похожи.
— Откуда вам знать? Ведь его похитили ребенком! Похитили!.. Еще не хватало! Теперь уж придется играть эту комедию до конца.
— По-моему, ваш брат — скорее всего Джоаким. Или нет, подождите… Верхней частью лица вы напоминаете Джозефа. А может быть, я просто путаю имена? Представьте себе, я всю жизнь путала имена… У одного были длинные белокурые волосы, как у девушки, почти такого же цвета, как мои.
— Наверное, это Джоаким, — сказал Мегрэ.
— Дайте подумать. Откуда вы знаете? Другой был довольно плотный и носил очки. Как странно! Мы прожили вместе с ними почти целый год, но кое-что совершенно изгладилось из памяти, а другое помнится, словно это было вчера. Мы все подписали контракт на турне по Южным штатам — Миссисипи, Луизиана, Техас. Это было очень тяжело: тамошние жители — сущие дикари. Некоторые являлись на представление верхом. Однажды во время нашего номера убили негра — уж не знаю, за что. Я стараюсь припомнить, с кем из них двоих была Джесси. Джесси или Бесси?.. Кажется, Бесси… Нет, Джесси! Точно, ее звали Джесси: однажды я обратила внимание, что они составляли три «J — Джозеф, Джоаким, Джесси…
Если бы Мегрэ мог не спеша задавать вопросы и получать на них точные ответы! Вместо этого приходилось выслушивать старческую болтовню и следить за бесконечными изгибами ее мыслей, которые, видимо, никогда не отличались последовательностью.
— Бедная малютка Джесси! Она была такая трогательная. Я взяла ее под свое покровительство — она ведь была в деликатном положении.
Что это означает — «деликатное положение»? В свое время, конечно, это разъяснится.
— Она была маленькая, тоненькая. Я в те времена тоже была маленькой, тоненькой, хрупкой, как цветочек. Вы знаете, меня называли Ангелом?
— Да, знаю.
— Это Робсон так меня звал. Не «мой ангел» — это банально, а просто — Ангел. Не знаю, улавливаете ли вы разницу. А Бесси, то есть Джесси, была совсем молоденькая. Сомневаюсь, было ли ей восемнадцать. И чувствовалось, что она несчастна. Не знаю, где они ее нашли. Я говорю «они», потому что не помню, кто ее нашел — Джозеф или Джоаким. Они все трое не расставались, так что никто ничего не понимал.
— А что она делала во время вашего турне?
— Ничего. Она не была артисткой. По-видимому, она была сирота — я никогда не видела, чтобы она кому-нибудь писала. Кажется, они увезли ее от смертного одра ее матери.
— И она ездила вместе с труппой?
— Она ездила с нами всюду. Ей приходилось несладко. Наш импресарио был грубиян. Вы его знали, Жермен?
— Его брат и сейчас еще в Нью-Йорке. На той неделе мне о нем рассказывали. Он продает программки на Медисон.
— Обращался он с нами хуже, чем с собаками. Я думаю, он с удовольствием кормил бы нас ради экономии скотским пойлом. Жили мы в трущобах, там было полно клопов. В конце концов, он бросил нас в пятидесяти милях от Нью-Орлеана, увезя с собой всю выручку, и только Робсон…
К счастью, она вдруг решила откусить кусочек пирога, и Мегрэ получил передышку. Но очень скоро Люсиль утерла губы кружевным платком и возобновила рассказ:
— «J and J» — простите, что я так говорю: ведь один из них ваш брат — я держу пари, что это Джозеф, — «J and J» как артисты были нам не чета, до «звезд» им было далеко — они значились в конце программ. Ничего стыдного в этом нет, простите, если я вас обидела… Зарабатывали они очень мало, собственно говоря, ничего, но проезд им оплачивали, питание тоже, если только можно назвать это питанием. Между тем с ними была Джесси. Надо было покупать ей билеты на поезд. И еду… Еду-то, впрочем, не всегда… Подождите, сейчас вспомню… Держу пари, что я слышу Робсона…
Ее громадная грудь вздымалась под корсетом, короткие пальцы дрожали.
— Простите, сэр. Полагаю, вы верите в бессмертие души? А то бы так не старались найти своего брата, которого, быть может, нет в живых. Я чувствую, Робсон мне что-то говорит. Я это знаю, я уверяю, что так оно и есть. Дайте мне собраться с мыслями, и он скажет мне все, что вы хотите узнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21