Но они не знали. Никто не знал, кроме Кашудаса.
И человек знал, что Кашудас...
От этой мысли его прошибал пот, словно он выпил не одну порцию грога и проглотил сильную дозу аспирина. Заметил ли шляпник его волнение? Видно ли было по портному, что он догадался о том, что это за бумажка?
Попробуйте размышлять о столь важных вещах, не подавая вида, тогда как тот, другой, менее чем в двух метрах от вас курит свою сигару, а вы будто бы следите за игрой в белот!
- Фирмен, белого вина...
Вырвалось. Он произнес это невольно, потому что у него пересохло в горле. Три стакана белого вина, уж слишком. Прежде всего, потому что с ним такого практически не бывало, разве что когда рождались его дети. Их у него было восемь. И ожидался девятый. Едва рождался один, как он опять ждал следующего. То была не его вина. Каждый раз люди смотрели на него осуждающе.
Убивают ли человека, у которого восемь детей, который ждет девятого и сразу же станет ждать десятого?
Кто-то - страховой агент, кто сдавал карты, в этот момент произнес.
- Любопытно... Вот уже три дня, как он не убивает старушек... Наверное, у него появился страх...
Слышать это, знать то, что знал Кашудас, и суметь не взглянуть на шляпника! Но такое уж его, Кашудаса, счастье: нарочно, ценой мучительных усилий он смотрит прямо перед собой, и вот в зеркале напротив перед его глазами - лицо господина Лаббе.
Господин Лаббе пристально смотрел на него. Он был спокоен, но пристально смотрел на него, Кашудаса, и маленькому портному казалось, что на губах шляпника играет легкая улыбка. Ему подумалось даже, что тот сейчас подмигнет ему, подмигнет, разумеется, как сообщник, словно говоря:
- Смешно, а?
Кашудас услышал свой собственный голос, произносящий:
- Гарсон...
Не надо бы. Три стакана вполне достаточно, больше чем достаточно. Тем более что он не переносит алкоголь.
- Месье желает?..
- Ничего... Спасибо...
В конце концов, имелось одно допустимое объяснение. Оно казалось правдоподобным, хотя полной ясности в мыслях маленького портного не было. Предположим, что существуют два человека вместо одного: с одной стороны убийца старух, о котором неизвестно абсолютно ничего, кроме того, что за три недели его жертвами стали шесть женщин: с другой стороны - некто, желающий позабавиться, подшутить над своими согражданами, быть может, маньяк, который посылает в "Курье де ла Луар" эти знаменитые письма, составленные из вырезанных в газетах букв.
Почему бы и нет? Такое бывает. Есть люди, которых подобные вещи доводят до безумия.
Но если вместо одного человека их двое, как в таком случае второй, тот, что посылал письма, мог предвидеть действия первого?
Ибо по меньшей мере о трех убийствах возвещалось заранее. Всегда одинаково. Письма в "Курье де ла Луар" посылались по почте и, как правило, были составлены из печатных букв, вырезанных из той же "Курье де ла Луар" и аккуратно наклеенных одна за другой.
"Напрасно вызывали полицию. Завтра - третья старуха".
Некоторые послания были длиннее. Верно, немало времени требовалось, чтобы отыскать в газете все нужные слова, чтобы собрать их, как головоломку.
"Комиссар Мику думает, что очень хитер, раз он из самого Парижа, он же - просто мальчик из церковного хора. Напрасно он злоупотребляет бургундской водкой, от этого у него краснеет нос..."
В самом деле, разве комиссар Мику, присланный, чтобы руководить расследованием, не приходил время от времени в "Кафе де ла Пэ" пропустить стаканчик? Маленький портной видел его здесь. Полицейского, который и впрямь питал слабость к бургундской водке, запросто спрашивали:
- Ну что, господин комиссар?
- Мы возьмем его, не бойтесь. Эти маньяки в конце концов всегда допускают промах. Они чересчур самоуверенны. Им необходимо похвастаться своими подвигами.
И шляпник присутствовал, когда комиссар произнес эти слова.
"Разные дураки, которые понятия ни о чем не имеют, утверждают, будто я из трусости нападаю на старых женщин. А если я ненавижу старух? Разве я не имею на это право? Пусть и дальше стоят на своем - я, чтобы доставить им удовольствие, убью мужчину. И даже высокого. Даже сильного. Мне все равно. Вот тогда они увидят..."
А Кашудас-то, такой маленький, тщедушный, не сильней пятнадцатилетнего мальчишки!
- Видите ли, господин комиссар...
Портной подскочил на стуле. Только что в кафе вошел комиссар Мику в сопровождении дантиста Пижоле. Он был тучен и жизнерадостен. Повернув стул, он уселся на него верхом, лицом к играющим, бросил снисходительным тоном:
- Не беспокойтесь...
- Вы напали на след?
- Продвигаемся, продвигаемся.
В зеркале Кашудас видел господина Лаббе, который все еще смотрел на него, и тут он оказался во власти совсем иного страха. А если господин Лаббе не виноват, ни в чем не виноват, не имеет никакого отношения к старым женщинам и письмам? Если тот клочок бумажки попал в манжет его брюк случайно, бог знает откуда, как блоха?
Надо поставить себя на его место. Кашудас нагибается и что-то поднимает с пола. Господин Лаббе не знает даже толком, откуда взялся этот клочок бумажки. Где доказательство, что не сам маленький портной обронил его и, стараясь от него избавиться, в замешательстве протянул своему собеседнику?
Впрямь, что мешало шляпнику заподозрить своего соседа Кашудаса?
- Белого вина...
Тем хуже. Он и так уже слишком много выпил, но ему необходимо еще. Ему казалось, что в кафе гораздо больше дыма, чем обычно, что лица присутствующих более расплывчаты; иногда столик, за которым играли в карты, как-то странно удалялся.
Этого только недоставало... Он подозревает господина Лаббе, а господин Лаббе подозревает его?.. Может, и шляпник подумывает о премии в двадцать тысяч франков? Считалось, что он богат и магазин свой запустил, потому что не нуждается в деньгах. Ведь надо бы отмыть и по-новому оформить витрины, усилить освещение, обновить товар. Вряд ли он мог надеяться, что найдутся покупатели на шляпы, которые были в моде лет двадцать назад, а теперь валяются на полках, покрытые пылью.
Если он скуп, возможно, двадцать тысяч франков его соблазнят?
Пусть он обвинит Кашудаса... Ладно! Поначалу все с ним согласятся. Потому что Кашудас как раз из тех людей, которые легко вызывают подозрение. Потому что он не из этого города и даже из другой страны. Потому что у него странная физиономия и голову он держит как-то набок. Потому что он окружен оравой детей, число которых все растет, и его жена почти не говорит по-французски...
Но потом? Зачем бы стал маленький портной нападать посреди улиц на старых женщин, не потрудившись даже забрать у них драгоценности или сумочки?
Так говорил сам себе Кашудас и тут же возражал:
- А почему бы вдруг господину Лаббе, ему, в его шестьдесят с лишним лет, живущему жизнью образцового гражданина, понадобилось душить людей на темных улицах?
Все это было ужасно сложно. Даже привычная обстановка "Кафе де ла Пэ" и присутствие комиссара Мику больше не действовали успокаивающе.
Пусть станут утверждать, что это Кашудас, и Мику поверит.
Пусть ему скажут, что это господин Лаббе...
Об этом следовало поразмыслить серьезно. То был вопрос жизни и смерти. Разве убийца не заявил через газету, что вполне может напасть на мужчину?
И предстояло преодолеть эту улицу де Премонтре, которая едва освещалась! И жил он прямо напротив шляпника, откуда тот мог следить за всеми его действиями!
Наконец, нельзя было сбрасывать со счетов и двадцать тысяч франков. Двадцать тысяч! Больше, чем он зарабатывал, сидя за своим столом, за полгода...
- Послушайте, Кашудас...
Ему показалось, будто он возвратился на землю откуда-то издалека, к людям, о присутствии которых он на некоторое время забыл. Не узнав по голосу, кто к нему обращается, он непроизвольно повернулся к шляпнику, который наблюдал. За ним, жуя свою сигару. Но окликнул его не шляпник. Комиссар.
- Это правда, что вы быстро шьете и берете недорого?
В долю секунды он оценил, какая ему выпала неожиданная удача, и чуть не повернулся вновь к господину Лаббе, чтобы убедиться, что тот не видит радости на его лице.
Пойти в полицию - он бы не осмелился. Написать - он бы тоже не решился: письма остаются и могут навлечь неприятности. И вот просто чудом главный начальник, представитель порядка, закона, сам в некотором роде предлагает прийти к нему.
- По случаю траура я делаю костюм за сутки, - сказал он, потупив взгляд.
- Тогда допустим, что это траур по шести старушкам, и сшейте мне так же быстро. Я почти ничего не захватил с собой из Парижа, а из-за этого дождя оба моих костюма в ужасном виде. У вас-то хоть есть чистошерстяное сукно?
- Для вас будет лучшее альбефское сукно.
Господи! Как быстро работала мысль маленького портного! Возможно, давали себя знать четыре стакана белого вина? Ну и пусть! Он заказал пятый, и его голос прозвучал уверенней, чем обычно. Сейчас произойдет чудо. Вместо того чтобы возвращаться домой одному - разве не умирал бы он от страха при мысли о господине Лаббе, минуя темные уголки улицы де Премонтре? - он пойдет вместе с комиссаром, чтобы снять с него мерку. И наконец-то у себя дома, за закрытыми дверями...
Чудесно, негаданная удача. Он получит вознаграждение. Двадцать тысяч франков! Ничем не рискуя!
- Если у вас найдется пять минут, зайдемте ко мне, это совсем рядом...
Его голос слегка дрожал. Бывают удачи, на которые надеешься, не очень-то надеясь, если ты Кашудас и на протяжении веков привык к злым шуткам судьбы и к пинкам под зад.
- ...Я сниму с вас мерку и обещаю, что завтра вечером в это же время...
Как прекрасно воспарить таким образом! Все препятствия преодолены. Все устраивается, словно в волшебной сказке.
Люди, которые играют в карты... Славная физиономия Фирмена - в такие мгновения у всех славные лица, - который наблюдает за игрой... Шляпник, на которого стараешься не смотреть...
Комиссар пойдет... Они выйдут вместе... Прикроют дверь в мастерскую... Никто не может услышать...
- Послушайте, господин комиссар, убийца - это... Хлоп! Достаточно одной коротенькой фразы, чтобы все разрушить.
- Это не горит...
Ему, комиссару, тоже хочется сыграть в белот, и он знает, что, как только партия закончится, кто-нибудь уступит свое место.
- Я зайду к вам завтра утром... Вы, наверное, всегда на месте?.. К тому же по такой погоде...
Конечно, прекрасная сказка пошла прахом. А ведь все было так просто! Но завтра утром Кашудас, возможно, будет мертв. Его жена и дети не получат эти двадцать тысяч франков, на которые он имеет право.
Ибо он все больше понимал, что имеет на них право. Он сознавал это. Он взбунтовался.
- Если бы вы зашли сегодня вечером, я мог бы воспользоваться...
Не получилось. Шляпник, наверное, смеялся. Партия как раз закончилась, и страховой агент уступил место комиссару Мику. Комиссары не должны иметь право играть в карты. Комиссары должны понимать с полуслова. Не может, однако, Кашудас умолять его снять мерку сегодня.
Как же теперь уйти? Обычно он оставался в "Кафе де ла Пэ" не больше получаса, иногда чуть дольше, но ненамного. Это его единственное развлечение, единственная роскошь, которую он себе позволял. Затем он возвращался домой. Детвора в полном сборе: младшие вернулись из школы и устраивают адский шум. Дом наполнен запахами кухни. Дольфина - у нее до смешного французское имя, хотя она едва изъясняется на этом языке, - кричит на малышей пронзительным голосом. А сам он шьет долгими часами у себя на антресолях, за своим столом, приблизив лампу к шитью...
От него плохо пахнет, ему это прекрасно известно. От него исходит запах чеснока, который они дома потребляют в большом количестве, смешанный со специфическим запахом шерсти, с которой он работает. Были люди в "Кафе де ла Пэ", которые отодвигались, когда он подсаживался к столику завсегдатаев.
Не по этой ли причине комиссар не пошел с ним сейчас же?
1 2 3 4 5 6