Справа была часовая мастерская, прямо напротив - аптека, закрытая, как и накануне.
Магазинчик был бельевой, но торговали в нем и английским конфекционом.
Жан Плантель с привычной непринужденностью выбирал вещи. Когда выяснилось, что черного пальто тут не найти, он заявил:
- Вам нет нужды соблюдать полный траур - в городе ведь не знают о вашей утрате. Этот темно-серый реглан вам, пожалуй, подойдет. А теперь примерьте шляпу.
Жиль чувствовал, что выглядит смешным. В это утро он был очень бледен. Веки у него покраснели. Насморк все еще не прошел, и нос блестел.
Он видел себя в синеватом зеркале трюмо: длинная тощая фигура с беспомощно повисшими руками, придавленная тяжелым регланом, как свеча гасильником.
В этот момент он поднял глаза и на втором этаже дома напротив заметил двух хохочущих девушек. Они стояли у окна, на стеклах которого было написано: "Пюблекс".
Жиль окаменел: одна из девиц, потешавшихся над ним, была незнакомка с причала.
- Не найдется ли у вас светло-серых брюк, пока мы не сшили ему приличный костюм? И еще нам нужна дюжина сорочек, пижамы, перчатки, галстуки.
- Сейчас я все вам покажу, месье Плантель.
В примерочной, находившейся в глубине магазина, Жиля переодели с головы до ног. Он не сопротивлялся и с унылым безразличием позволил распоряжаться собой.
Но он не забудет! Он ничего не забудет! Жан Плантель, изумленный его покорностью, решил про себя: "Да он просто кроткий дурачок!"
Тетушка Элуа почла долгом устроить в честь племянника торжественный прием. Жиль прошел через магазин, где очень приятно пахло, особенно смолой. Поднимаясь по винтовой лестнице, на которой была развешана разная корабельная снасть, он услышал озабоченный девичий голос:
- Живей, Луиза! Он уже здесь. Тетка не переставая улыбалась во весь свой зубастый рот и называла его "мой маленький Жиль".
- Сейчас вы увидите ваших кузин. Боже, как досадно, что Боб в Париже! Я уверена, вы с ним...
Здесь было поскромней, чем в домах, где Жиля принимали накануне: обстановка более буржуазная, цвета более темные и приглушенные.
Кузины Жиля разоделись по-праздничному. Та, что косит,- в голубое, другая - в сочно-розовое. В гостиной стоял рояль.
- Благодарю, тетя. Я не буду пить.
- Да не огорчайтесь вы так из-за вчерашнего. После всего, что вам пришлось перенести, вполне естественно...
Омара он есть не стал. На вопросы отвечал вежливо, но без единого лишнего слова.
Зато в свой черед задал неожиданный для всех вопрос:
- Когда я увижу тетю Колетту?
- Надеюсь, вы вообще не увидитесь с этой женщиной! - взорвалась Жерардина Элуа. - Я хочу сказать, что вам не придется с ней общаться. Довольно того, что это дурацкое завещание вынуждает вас жить с ней под одной крышей, и...
- Она одного возраста с дядей?
-- На двадцать лет моложе. Он женился на ней, когда она служила билетершей в кино "Олимпия". Не правда ли, Жан, эта особа не заслуживает, чтобы...
Как бы то ни было, возвратившись на улицу Реомюра, Жан Плантель переменил мнение о Жиле и объявил отцу:
- Будем держать ухо востро. Этот парень себе на уме. Я знаю, что говорю, - весь день к нему присматривался.
Собрание состоялось на следующий день, в десять часов утра, в конторе мэтра Эрвино.
Председательствовал, несмотря на подагру, сам нотариус; ему помогал клерк, от которого дурно пахло. Присутствовал и Рауль Бабен с золотой часовой цепочкой через все брюхо и неизменной сигарой в зубах.
Жерардина Элуа в парадной сбруе держалась подчеркнуто скромно, тогда как Плантель всем своим видом показывал, что взял Жиля под свое покровительство.
Был там еще высокий дряблый субъект со слезящимися глазками, которого все именовали "господин министр": когда-то он действительно несколько дней занимал этот пост и поныне сохранял за собой сенаторское кресло. Фамилия его была Пену-Рато.
- Итак, господа, я приступаю к официальному вскрытию завещания.
Уж не для того ли Эрвино читает так быстро и невнятно, так подчеркивает одни слоги и глотает другие, чтобы Жиль почти ничего не понял во всей этой юридической галиматье?
- Итак, резюмирую. Жиль Мовуазен наследует все движимое и недвижимое имущество покойного Октава Мовуазена при условии, что поселится в особняке на набережной Урсулинок и не будет препятствовать проживанию там вдовы Мовуазен. Покуда последняя проживает в особняке, но лишь при соблюдении этого категорического условия, я, как душеприказчик покойного, обязан ежегодно выплачивать ей на содержание пенсию в двенадцать тысяч франков, обеспеченную за ней Жилем Мовуазеном... До достижения им законного срока совершеннолетия опекуном над ним назначается месье Плантель, вторым опекуном - его тетка мадам Элуа... Остальные пункты завещания имеют второстепенное значение и явятся предметом...
Контора нотариуса была плохо освещена: она помещалась в первом этаже особняка на улице Гаргулло, и в окна пришлось вставить толстые зеленые витражи.
- Теперь, в присутствии всех вас - вот почему я осмелился, господин министр, пригласить и вас к себе в контору, - я обязан вручить месье Жилю Мовуазену запечатанный пакет, который он должен вскрыть в вашем же, повторяю, присутствии. Вот этот пакет.
Эрвино вынул из письменного стола конверт, запечатанный красным сургучом.
- В этом пакете содержится ключ от личного сейфа Октава Мовуазена, установленного им у себя в спальне. Указания на этот счет даны точные, хотя и несколько странные. Комбинация букв, открывающая сейф, мне не известна и нигде не записана. Однако воля покойного выражена совершенно категорически: сейф ни в коем случае не может быть взломан. Остается лишь добавить, что месье Жиль Мовуазен получит право открыть сейф лишь после того, как тем или иным путем узнает шифр.
Обращаю, наконец, внимание присутствующих на то, что дубликат этого ключа хранится в одном из сейфов Французского банка. Сейчас я попрошу всех подписать кое-какие бумаги, а во второй половине дня займусь формальностями, которые...
Когда Жиль выбрался на улицу Гаргулло - магазины в этот день уже торговали, и на ней было людно,- в кармане у него лежал маленький плоский ключ, которым, судя по тому, что он услышал, ему никогда не придется воспользоваться.
- Надеюсь, господин министр, что вы, равно как и наш друг Жерардина, не откажетесь позавтракать с нами.
Завтрак сильно смахивал на поминки. Бабен извинился и ушел. Министр с дряблым животиком говорил мало, глаза у него слезились.
- Поздравляю вас, молодой человек, с... с этим... и надеюсь, вы докажете, что достойны доверия, оказанного вам вашим дядей, который был нашим общим другом, и...
Теперь настал их черед почувствовать себя неловко в присутствии этого молодого человека, который, все еще мучаясь от насморка, поглядывал то на одного из них, то на другого, но никому не давал прочесть свои мысли.
А думал он о девушке с причала, о двух существах, прильнувших друг к другу в желтоватом тумане сумерек и целовавшихся до тех пор, пока у них не пресекалось дыхание.
Теперь он знал, где она служит.
Но она вместе с подружкой смеялась над его новым пальто и шляпой.
IV
Они шли с тетушкой Элуа по набережной в сумерках, расцвеченных неяркими огнями. Жерардина была возбуждена, как мамаша, впервые провожающая сына в школу. Весь день ей не сиделось на месте. Двух своих служанок и обеих дочерей она отправила в особняк на набережной Урсулинок, а затем что ни час вспоминала еще о какой-нибудь мелочи, звонила еще одному поставщику, посылала приказчика за покупками.
- Насколько все было бы проще, мой бедный Жиль, если бы вы поселились у нас!
Они перешли через канал, подведенный к гавани. Впереди открывалась тихая набережная, вымощенная мелкой круглой брусчаткой, на которой видимо, перед складом оптового виноторговца - шеренгами выстроились бочонки.
Это и была набережная Урсулинок, где предстояло поселиться Жилю. Темные пятна в вечерней светотени - это грузовики Мовуазена, как называют здесь тяжелые зеленые фургоны, снующие между городом и окрестными деревнями.
Вокруг них толпились люди с пакетами и корзинами. На крыши машин наваливали поклажу, и все это происходило в странной полутьме: набережная не освещалась, и желтоватые фары автомобилей можно было различить лишь с большим трудом; красные задние огни видны были лучше и казались издали огоньками гигантских сигар.
Погода была сырая, холодная, и тетушка Элуа решила, что вся эта суетня в липкой мгле производит на Жиля тягостное впечатление.
- Вам почти не придется заниматься грузовиками. Дело идет, так сказать, само собой. Всем ведает управляющий, изрядное животное. Как раз то, что нужно, чтобы держать этих людей в узде.
Огромное здание на набережной. Бывшая церковь. Двери распахнуты настежь - сейчас здесь гараж для грузовиков Мовуазена. Направо застекленные кабины с окошечками. Мужчина средних лет в люстриновых нарукавниках, прячущий под густыми бровями добрые боязливые глаза.
У колонн бывшей церкви штабеля сельскохозяйственного инвентаря, ящиков, бочек, разложенных по местам назначения; рев запускаемых моторов; под когда-то священным сводом всего две лампы без отражателей; дым, вонь бензина и, наконец, управляющий, о котором говорила мадам Элуа, - человечек с короткими ножками, вместо левой руки протез с холодным железным крючком на конце.
- С ним пусть уж вас знакомит Плантель. Идемте в дом.
В старину там, наверно, жил причт. Сразу за церковью, превращенной в автовокзал, опять полная темнота. Мощеный двор, обнесенный железной решеткой; дом очень старый, с двумя флигелями.
- Мовуазен купил его только потому, что особняк принадлежал одному графу, у которого начинал ваш дядя.
- Кем? - спросил Жиль.
- Шофером. Вам об этом еще напомнят - злых языков тут достаточно.
Из окон третьего этажа лился свет, неяркий, словно процеженный. Жерардина дернула ручку звонка, задребезжавшего, как монастырский колокольчик, но никто долго не появлялся. Наконец маленькая старушка открыла дверь и молча посторонилась.
Ни с Жилем, ни с Жерардиной она не поздоровалась. Пока мадам Элуа сама нащупывала выключатель в коридоре, старушка заперла дверь и удалилась.
- Когда Боб вернется из Парижа, он вместе с вами приведет дом в порядок. У него прекрасный вкус. Мовуазен жил не как все люди.
Одну за другой она распахивала двери. В огромных, давно не топленных комнатах пахло сыростью. Мовуазен приобрел дом со всей обстановкой и не удосужился переставить в нем ни одной безделушки, не перевесил ни одной картины.
Гостиная с позолоченными креслами по стенам и хрустальной люстрой, зазвеневшей от шагов, могла бы сойти за танцевальный зал.
- Здесь все надо переделывать, - вздохнула Жерардина. - Пойдемте наверх.
На втором этаже тот же хаос, тот же хлам. Октава Мовуазена это не трогало - он жил на третьем.
- Вы тут, девочки?
На верхней площадке мелькнула Луиза в косынке: барышни Элуа привели с собой служанок и помогли им прибрать несколько комнат.
Еще минута, и Жиль останется наконец один! Руки у него дрожали от нетерпения. Голова кружилась. Он не слушал, что ему говорят.
Разве не удивительно, что Мовуазен, богач Мовуазен, как называли владельца грузовиков, устроил себе в этом особняке заурядную мещанскую квартирку? Поговаривали даже, что он перевез туда мебель, доставшуюся ему от родителей. В столовой стоял круглый стол, буфет в стиле Генриха III, обитые кожей стулья с толстыми декоративными гвоздиками.
Мадам Элуа с видом женщины, привыкшей лично за всем следить, удостоверилась, все ли в порядке и есть ли в вазах цветы, которые она велела доставить сюда.
- Готово, девочки? Посмотрим спальню.
Это была комната дяди. Обстановка ее когда-то украшала спальню его родителей в Ниёль-сюр-Мер. Крестьянская кровать под красное дерево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25