Иногда же внимательно просматривал историю болезни сам.
Пирсон приступил к тщательному исследованию всех органов после вскрытия.
— Кто работал над сердцем? — спросил он. — Вы?
— Нет. Кажется, Седдонс.
— Плохая работа. Кстати, почему его нет?
— Он в хирургии. Там какая-то операция, на которой он хотел присутствовать.
— Скажите ему, что я требую его присутствия на каждом разборе результатов вскрытия.
Макнил приготовился записывать.
— Сердце несколько увеличено, — диктовал Пирсон. — Обратите внимание на митральный клапан. Видите?
— Да, — сказал Макнил, нагнувшись над столом.
— Больная страдала ревмокардитом, хотя умерла совсем не от этого.
Покончив с осмотром сердца, он занялся легкими.
— В легких многочисленные метастазы, — продолжал он диктовку. И снова заставил Макнила внимательно осмотреть исследуемый орган.
В эту минуту отворилась дверь, и чей-то голос спросил:
— Вы заняты, доктор Пирсон?
Пирсон раздраженно обернулся. Это был Карл Баннистер, старший лаборант, за ним виднелась чья-то фигура.
— Разумеется, занят. Вы что, не видите? Что там у вас? — спросил Пирсон полудобродушно-полуворчливо.
Они с Баннистером работали уже много лет и давно привыкли друг к другу. Поэтому Баннистера ничуть не обескуражил тон Пирсона.
— Это Джон Александер, наш новый лаборант. Вы приняли его на работу на прошлой неделе. Сегодня он должен приступить, — пояснил он Пирсону.
Макнил с любопытством взглянул на новичка — ему не более двадцати двух, решил он. Он слышал, что Александер только что окончил колледж, имеет диплом специалиста по медицинскому оборудованию. Именно такой человек и нужен их лаборатории, ибо Баннистер далеко не Луи Пастер. Макнил невольно перевел взгляд на старшего лаборанта. Грязный, в пятнах, халат был не застегнут и открывал неряшливый, мятый костюм. На лысой голове кое-где еще торчали жидкие пряди волос, не знавшие расчески.
Макнил знал историю его появления здесь. Он появился в этом отделении спустя два года после прихода Пирсона и стал у него чем-то вроде мальчика на побегушках. Он был учетчиком и посыльным, мыл посуду в лаборатории. С годами Баннистер как-то незаметно стал правой рукой Пирсона. Официально он занимался серологией и биохимией, но так долго работал здесь, что мог в случае необходимости заменить лаборантов и на других участках. В конце концов Пирсон взвалил на него добрую часть своих административных обязанностей по лаборатории. Опыта у Баннистера было достаточно, но не было никаких теоретических знаний. Баннистер мог делать серологические и биохимические анализы, но абсолютно не знал научной основы этих исследований. Макнил не раз думал, как бы однажды это не обернулось трагедией.
Александер — это то, что им нужно. У него за плечами три года колледжа, практика в средней медицинской школе. В аккуратном халате, отутюженных брюках и начищенных до блеска ботинках он казался прямой противоположностью Баннистеру.
— Садитесь, Джон, — сказал Пирсон, кивая новичку.
— Благодарю вас, доктор, — вежливо ответил Александер.
— Вы уверены, что вам понравится у нас? — спросил Пирсон, продолжая работу.
— Уверен, доктор.
“Неплохой парень”, — подумал Макнил.
— Может, не все вам здесь понравится. Мы работаем по старинке, как говорят, но кое-что и мы делаем, а, Карл?
— Да, доктор, — с готовностью подтвердил Баннистер. Пирсон продолжал работу.
— …Язва двенадцатиперстной кишки прямо под привратником желудка, — диктовал он Макнилу, перелистывая лежащую перед ним историю болезни.
— Интересный случай. Больная умерла от рака груди. За два года до смерти дети безуспешно пытались убедить ее обратиться к врачам, но, видимо, у нее было какое-то предубеждение против медицины. Сделай она это раньше, она могла бы еще жить.
Александер внимательно следил за работой Пирсона, время от времени задавая вопросы.
“Это не просто вежливость, — подумал Макнил, — парня действительно все это интересует”.
После небольшой паузы Пирсон неожиданно спросил Александера, женат ли он, есть ли дети и когда он привезет жену.
— Простите, доктор Пирсон. — В голосе Александера послышалась нерешительность. — Я как раз хотел кое о чем вас попросить. Моя жена ждет ребенка. Мы здесь никого не знаем. — Александер умолк. — Мы обязательно должны сохранить этого ребенка, первого мы потеряли через месяц после его рождения. Я хотел просить вас рекомендовать мне акушера, к которому моя жена могла бы обратиться.
— Что ж, это очень легко сделать. — С лица Пирсона исчезла появившаяся было настороженность. — Доктор Дорнбергер. Он работает в нашей больнице. Хотите, я сейчас позвоню ему?
Разговор с Дорнбергером был коротким. Акушер попросил, чтобы пациентка сама позвонила ему.
— И еще! — крикнул в трубку Пирсон. — Не вздумайте присылать им ваши фантастические счета. Я не хочу, чтобы парень тут же начал просить надбавку.
У себя в кабинете доктор Дорнбергер сделал пометку на карточке “сотрудник больницы”, а в трубку сказал:
— Джо, у меня к тебе дело.
— Только не сегодня. Чертовски перегружен. Вот разве завтра.
— Нет, тогда лучше послезавтра, — сказал Дорнбергер, справившись со своим расписанием.
— Что у тебя там? — Скажу при встрече.
— Как хочешь, Чарли. Пока все в порядке, — повернувшись к Александеру, сказал Пирсон. — Когда придет срок, вашу жену положат в родильное отделение нашей больницы. Как нашему сотруднику вам положена скидка двадцать процентов.
Глава 8
— Я не совсем уверен, что борьба с полиомиелитом так уж полезна и необходима.
Эти слова произнес Юстас Суэйн, миллионер, король империи универсальных магазинов, филантроп и член попечительского совета больницы Трех Графств.
— Разумеется, вы шутите! — воскликнул председатель совета Ордэн Браун. Происходило это в библиотеке старого, но все еще импозантного особняка Суэйна в восточном предместье Берлингтона. Кроме Суэйна и Ордэна в обшитой темным дубом библиотеке присутствовали О'Доннел, жена Ордэна Амелия Браун и замужняя дочь Юстаса Дениз Квэнтс.
Кент О'Доннел медленными глотками попивал коньяк, удобно устроившись в глубоком кресле, которое сразу же облюбовал, как только общество, отобедав, перешло в библиотеку. Оглядывая темные панели, массивные балки потолка, переплетенные в кожу книги в шкафах вдоль стен, огромный, как пещера, камин, где лежали не поленья, а целые бревна, он подумал, что во всей этой обстановке есть что-то средневековое. Да и сам Суэйн в кресле с прямой спинкой чувствовал себя королем, а гости, расположившиеся перед ним полукругом, были всего лишь его свитой.
— Нет, я вполне серьезно, — сказал Суэйн, отставив рюмку с коньяком и наклонившись вперед. — Покажите мне ребенка на костылях, и я первый вытащу из кармана свою чековую книжку. Но это частности, а я имею в виду проблему в целом. Я убежден — и готов спорить с каждым, кто вздумает отрицать это, — что мы способствуем ослаблению рода человеческого.
Это все было знакомо О'Доннелу, поэтому он лишь из вежливости спросил:
— Вы предлагаете прекратить исследования, затормозить прогресс медицины и вообще перестать бороться с болезнями? — Увы, это невозможно, — заметил Суэйн. О'Доннел рассмеялся:
— Тогда не вижу предмета спора.
— Вот как! — Суэйн даже стукнул кулаком по ручке кресла. — Следовательно, нечего возмущаться нелепостями, если невозможно предотвратить их?
— Понимаю, — неопределенно сказал О'Доннел, не желая продолжать этот спор. Он опасался, как бы это не повредило тому делу, ради которого они с Ордэном Брауном пришли сюда. Он окинул взглядом присутствующих. Амелия Браун дружески улыбнулась ему — она была прекрасно осведомлена о всех проблемах больницы. Дочь Суэйна с интересом прислушивалась к разговору.
За обедом О'Доннел ловил себя на том, что взгляд его то и дело останавливался на Дениз Квэнтс.
Трудно было поверить, что изящная воспитанная Дениз — дочь этого грубияна, прожженного дельца, выдержавшего не одну жестокую схватку в мире большого бизнеса. Ему и сейчас доставляло удовольствие шокировать собеседника грубым словом или бесцеремонностью манер. Иногда О'Доннелу казалось, что старому Суэйну не хватает былых потасовок с конкурентами и он ищет стычек — хотя бы словесных. Кроме того, старика, должно быть, донимали больная печень и ревматизм.
Дениз удивительным образом умела двумя-тремя словами сгладить неприятное впечатление от бестактности отца. О'Доннел находил, что она очень красива той особой поздней красотой, которой нередко расцветает женщина в сорок лет. Из разговора он понял, что она довольно часто навещает отца в Берлингтоне, хотя постоянно живет в Нью-Йорке. Если она пару раз и упомянула о детях, то о муже не обмолвилась ни словом. Следовательно, заключил он, она или разведена, или же живет отдельно. Мысленно он вдруг почему-то сравнил светскую Дениз с Люси Грэйнджер, которая целиком поглощена своей работой. Какой тип женщины должен больше нравиться мужчинам? Дениз, должно быть, блещет в обществе и вместе с тем прекрасная жена и хозяйка.
Эти мысли были прерваны самой Дениз, которая, наклонившись к нему, вдруг сказала:
— Неужели вы так легко уступите поле боя, доктор О'Доннел? Отец просто несносен со своими рассуждениями.
— Какое поле боя? Ерунда. Вопрос совершенно ясен, — сердито фыркнул Суэйн. — Испокон веков природа сама контролировала рост населения, сохраняя равновесие. Когда чрезмерно повышалась рождаемость, на помощь приходил голод.
— А иногда это делала политика. — подал реплику Ордэн Браун. — Тут действовали не одни только силы природы.
— Допустим, — пренебрежительно отмахнулся Суэйн. — Но какую вы видите политику в том, что слабый погибает, а выживает наиболее приспособленный?
— Слабый или тот, кому просто не повезло? “Ну что же, если ты хочешь спорить, давай поспорим”, — подумал О'Доннел.
— Нет, именно слабый. — В голосе старика послышалось явное раздражение, но, кажется, он этого и хотел — раздражаться и кричать. — Чума и эпидемии убирали слабых, а сильные выживали. Естественным образом поддерживался нужный уровень. Природа знала, что делает. Сильные продолжали жизнь на земле, они давали новое потомство.
— Неужели, Юстас, вы действительно считаете, что человечество вырождается? — воскликнула Амелия Браун, и О'Доннел увидел, что она улыбается. Она, должно быть, хорошо знала все штучки старика Суэйна.
— Да, мы вырождаемся, по крайней мере здесь, на Западе. Мы продлеваем жизнь калекам, слабым и больным. Мы взваливаем на плечи общества груз из людей бесполезных и никчемных, не способных принести пользу обществу. Вот скажите мне, зачем нужны все эти санатории и больницы для неизлечимо больных? Говорю вам, медицина сегодня занята только одним — как сохранить жизнь тем, кто должен умереть. Мы делаем все, чтобы они жили и плодили себе подобных. И так до бесконечности.
— Наука пока еще не установила непосредственной связи между болезнями и наследственностью, — заметил О'Доннел.
— В здоровом теле здоровый дух, — огрызнулся Суэйн. — Разве дети не наследуют все слабости и пороки родителей?
— Не всегда. — Спорили теперь только О'Доннел и старый магнат.
— Но в большинстве случаев, не так ли?
— Бывает, что и так.
— Не поэтому ли у нас так много психиатрических больниц?
— Возможно, мы просто больше стали уделять внимания психическому здоровью населения в целом.
— А возможно, мы просто стали заботиться о том, чтобы сохранить для общества побольше никчемных и больных людей. Да, да, никчемных, слабых людей! — передразнил его Суэйн. Он распалился так, что почти кричал и даже закашлялся. “Надо по осторожней, — подумал О'Доннел, — а то еще его хватит удар”.
Старик отпил немного коньяку и, словно угадав мысли О'Доннела, сердито проворчал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Пирсон приступил к тщательному исследованию всех органов после вскрытия.
— Кто работал над сердцем? — спросил он. — Вы?
— Нет. Кажется, Седдонс.
— Плохая работа. Кстати, почему его нет?
— Он в хирургии. Там какая-то операция, на которой он хотел присутствовать.
— Скажите ему, что я требую его присутствия на каждом разборе результатов вскрытия.
Макнил приготовился записывать.
— Сердце несколько увеличено, — диктовал Пирсон. — Обратите внимание на митральный клапан. Видите?
— Да, — сказал Макнил, нагнувшись над столом.
— Больная страдала ревмокардитом, хотя умерла совсем не от этого.
Покончив с осмотром сердца, он занялся легкими.
— В легких многочисленные метастазы, — продолжал он диктовку. И снова заставил Макнила внимательно осмотреть исследуемый орган.
В эту минуту отворилась дверь, и чей-то голос спросил:
— Вы заняты, доктор Пирсон?
Пирсон раздраженно обернулся. Это был Карл Баннистер, старший лаборант, за ним виднелась чья-то фигура.
— Разумеется, занят. Вы что, не видите? Что там у вас? — спросил Пирсон полудобродушно-полуворчливо.
Они с Баннистером работали уже много лет и давно привыкли друг к другу. Поэтому Баннистера ничуть не обескуражил тон Пирсона.
— Это Джон Александер, наш новый лаборант. Вы приняли его на работу на прошлой неделе. Сегодня он должен приступить, — пояснил он Пирсону.
Макнил с любопытством взглянул на новичка — ему не более двадцати двух, решил он. Он слышал, что Александер только что окончил колледж, имеет диплом специалиста по медицинскому оборудованию. Именно такой человек и нужен их лаборатории, ибо Баннистер далеко не Луи Пастер. Макнил невольно перевел взгляд на старшего лаборанта. Грязный, в пятнах, халат был не застегнут и открывал неряшливый, мятый костюм. На лысой голове кое-где еще торчали жидкие пряди волос, не знавшие расчески.
Макнил знал историю его появления здесь. Он появился в этом отделении спустя два года после прихода Пирсона и стал у него чем-то вроде мальчика на побегушках. Он был учетчиком и посыльным, мыл посуду в лаборатории. С годами Баннистер как-то незаметно стал правой рукой Пирсона. Официально он занимался серологией и биохимией, но так долго работал здесь, что мог в случае необходимости заменить лаборантов и на других участках. В конце концов Пирсон взвалил на него добрую часть своих административных обязанностей по лаборатории. Опыта у Баннистера было достаточно, но не было никаких теоретических знаний. Баннистер мог делать серологические и биохимические анализы, но абсолютно не знал научной основы этих исследований. Макнил не раз думал, как бы однажды это не обернулось трагедией.
Александер — это то, что им нужно. У него за плечами три года колледжа, практика в средней медицинской школе. В аккуратном халате, отутюженных брюках и начищенных до блеска ботинках он казался прямой противоположностью Баннистеру.
— Садитесь, Джон, — сказал Пирсон, кивая новичку.
— Благодарю вас, доктор, — вежливо ответил Александер.
— Вы уверены, что вам понравится у нас? — спросил Пирсон, продолжая работу.
— Уверен, доктор.
“Неплохой парень”, — подумал Макнил.
— Может, не все вам здесь понравится. Мы работаем по старинке, как говорят, но кое-что и мы делаем, а, Карл?
— Да, доктор, — с готовностью подтвердил Баннистер. Пирсон продолжал работу.
— …Язва двенадцатиперстной кишки прямо под привратником желудка, — диктовал он Макнилу, перелистывая лежащую перед ним историю болезни.
— Интересный случай. Больная умерла от рака груди. За два года до смерти дети безуспешно пытались убедить ее обратиться к врачам, но, видимо, у нее было какое-то предубеждение против медицины. Сделай она это раньше, она могла бы еще жить.
Александер внимательно следил за работой Пирсона, время от времени задавая вопросы.
“Это не просто вежливость, — подумал Макнил, — парня действительно все это интересует”.
После небольшой паузы Пирсон неожиданно спросил Александера, женат ли он, есть ли дети и когда он привезет жену.
— Простите, доктор Пирсон. — В голосе Александера послышалась нерешительность. — Я как раз хотел кое о чем вас попросить. Моя жена ждет ребенка. Мы здесь никого не знаем. — Александер умолк. — Мы обязательно должны сохранить этого ребенка, первого мы потеряли через месяц после его рождения. Я хотел просить вас рекомендовать мне акушера, к которому моя жена могла бы обратиться.
— Что ж, это очень легко сделать. — С лица Пирсона исчезла появившаяся было настороженность. — Доктор Дорнбергер. Он работает в нашей больнице. Хотите, я сейчас позвоню ему?
Разговор с Дорнбергером был коротким. Акушер попросил, чтобы пациентка сама позвонила ему.
— И еще! — крикнул в трубку Пирсон. — Не вздумайте присылать им ваши фантастические счета. Я не хочу, чтобы парень тут же начал просить надбавку.
У себя в кабинете доктор Дорнбергер сделал пометку на карточке “сотрудник больницы”, а в трубку сказал:
— Джо, у меня к тебе дело.
— Только не сегодня. Чертовски перегружен. Вот разве завтра.
— Нет, тогда лучше послезавтра, — сказал Дорнбергер, справившись со своим расписанием.
— Что у тебя там? — Скажу при встрече.
— Как хочешь, Чарли. Пока все в порядке, — повернувшись к Александеру, сказал Пирсон. — Когда придет срок, вашу жену положат в родильное отделение нашей больницы. Как нашему сотруднику вам положена скидка двадцать процентов.
Глава 8
— Я не совсем уверен, что борьба с полиомиелитом так уж полезна и необходима.
Эти слова произнес Юстас Суэйн, миллионер, король империи универсальных магазинов, филантроп и член попечительского совета больницы Трех Графств.
— Разумеется, вы шутите! — воскликнул председатель совета Ордэн Браун. Происходило это в библиотеке старого, но все еще импозантного особняка Суэйна в восточном предместье Берлингтона. Кроме Суэйна и Ордэна в обшитой темным дубом библиотеке присутствовали О'Доннел, жена Ордэна Амелия Браун и замужняя дочь Юстаса Дениз Квэнтс.
Кент О'Доннел медленными глотками попивал коньяк, удобно устроившись в глубоком кресле, которое сразу же облюбовал, как только общество, отобедав, перешло в библиотеку. Оглядывая темные панели, массивные балки потолка, переплетенные в кожу книги в шкафах вдоль стен, огромный, как пещера, камин, где лежали не поленья, а целые бревна, он подумал, что во всей этой обстановке есть что-то средневековое. Да и сам Суэйн в кресле с прямой спинкой чувствовал себя королем, а гости, расположившиеся перед ним полукругом, были всего лишь его свитой.
— Нет, я вполне серьезно, — сказал Суэйн, отставив рюмку с коньяком и наклонившись вперед. — Покажите мне ребенка на костылях, и я первый вытащу из кармана свою чековую книжку. Но это частности, а я имею в виду проблему в целом. Я убежден — и готов спорить с каждым, кто вздумает отрицать это, — что мы способствуем ослаблению рода человеческого.
Это все было знакомо О'Доннелу, поэтому он лишь из вежливости спросил:
— Вы предлагаете прекратить исследования, затормозить прогресс медицины и вообще перестать бороться с болезнями? — Увы, это невозможно, — заметил Суэйн. О'Доннел рассмеялся:
— Тогда не вижу предмета спора.
— Вот как! — Суэйн даже стукнул кулаком по ручке кресла. — Следовательно, нечего возмущаться нелепостями, если невозможно предотвратить их?
— Понимаю, — неопределенно сказал О'Доннел, не желая продолжать этот спор. Он опасался, как бы это не повредило тому делу, ради которого они с Ордэном Брауном пришли сюда. Он окинул взглядом присутствующих. Амелия Браун дружески улыбнулась ему — она была прекрасно осведомлена о всех проблемах больницы. Дочь Суэйна с интересом прислушивалась к разговору.
За обедом О'Доннел ловил себя на том, что взгляд его то и дело останавливался на Дениз Квэнтс.
Трудно было поверить, что изящная воспитанная Дениз — дочь этого грубияна, прожженного дельца, выдержавшего не одну жестокую схватку в мире большого бизнеса. Ему и сейчас доставляло удовольствие шокировать собеседника грубым словом или бесцеремонностью манер. Иногда О'Доннелу казалось, что старому Суэйну не хватает былых потасовок с конкурентами и он ищет стычек — хотя бы словесных. Кроме того, старика, должно быть, донимали больная печень и ревматизм.
Дениз удивительным образом умела двумя-тремя словами сгладить неприятное впечатление от бестактности отца. О'Доннел находил, что она очень красива той особой поздней красотой, которой нередко расцветает женщина в сорок лет. Из разговора он понял, что она довольно часто навещает отца в Берлингтоне, хотя постоянно живет в Нью-Йорке. Если она пару раз и упомянула о детях, то о муже не обмолвилась ни словом. Следовательно, заключил он, она или разведена, или же живет отдельно. Мысленно он вдруг почему-то сравнил светскую Дениз с Люси Грэйнджер, которая целиком поглощена своей работой. Какой тип женщины должен больше нравиться мужчинам? Дениз, должно быть, блещет в обществе и вместе с тем прекрасная жена и хозяйка.
Эти мысли были прерваны самой Дениз, которая, наклонившись к нему, вдруг сказала:
— Неужели вы так легко уступите поле боя, доктор О'Доннел? Отец просто несносен со своими рассуждениями.
— Какое поле боя? Ерунда. Вопрос совершенно ясен, — сердито фыркнул Суэйн. — Испокон веков природа сама контролировала рост населения, сохраняя равновесие. Когда чрезмерно повышалась рождаемость, на помощь приходил голод.
— А иногда это делала политика. — подал реплику Ордэн Браун. — Тут действовали не одни только силы природы.
— Допустим, — пренебрежительно отмахнулся Суэйн. — Но какую вы видите политику в том, что слабый погибает, а выживает наиболее приспособленный?
— Слабый или тот, кому просто не повезло? “Ну что же, если ты хочешь спорить, давай поспорим”, — подумал О'Доннел.
— Нет, именно слабый. — В голосе старика послышалось явное раздражение, но, кажется, он этого и хотел — раздражаться и кричать. — Чума и эпидемии убирали слабых, а сильные выживали. Естественным образом поддерживался нужный уровень. Природа знала, что делает. Сильные продолжали жизнь на земле, они давали новое потомство.
— Неужели, Юстас, вы действительно считаете, что человечество вырождается? — воскликнула Амелия Браун, и О'Доннел увидел, что она улыбается. Она, должно быть, хорошо знала все штучки старика Суэйна.
— Да, мы вырождаемся, по крайней мере здесь, на Западе. Мы продлеваем жизнь калекам, слабым и больным. Мы взваливаем на плечи общества груз из людей бесполезных и никчемных, не способных принести пользу обществу. Вот скажите мне, зачем нужны все эти санатории и больницы для неизлечимо больных? Говорю вам, медицина сегодня занята только одним — как сохранить жизнь тем, кто должен умереть. Мы делаем все, чтобы они жили и плодили себе подобных. И так до бесконечности.
— Наука пока еще не установила непосредственной связи между болезнями и наследственностью, — заметил О'Доннел.
— В здоровом теле здоровый дух, — огрызнулся Суэйн. — Разве дети не наследуют все слабости и пороки родителей?
— Не всегда. — Спорили теперь только О'Доннел и старый магнат.
— Но в большинстве случаев, не так ли?
— Бывает, что и так.
— Не поэтому ли у нас так много психиатрических больниц?
— Возможно, мы просто больше стали уделять внимания психическому здоровью населения в целом.
— А возможно, мы просто стали заботиться о том, чтобы сохранить для общества побольше никчемных и больных людей. Да, да, никчемных, слабых людей! — передразнил его Суэйн. Он распалился так, что почти кричал и даже закашлялся. “Надо по осторожней, — подумал О'Доннел, — а то еще его хватит удар”.
Старик отпил немного коньяку и, словно угадав мысли О'Доннела, сердито проворчал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26