Рыбалка, книги, грибы..." Пашку прямо-таки распирало от волшебной
возможности выкраивать из командировочных расписаний денек-другой для
личных хлопот, и только сейчас Евгений Захарович ужаснулся открывшейся
перед ним картиной. Эти самые два-три дня Паша выкраивал не из
чьей-нибудь, а из своей собственной жизни. Для себя...
По телу Евгения Захаровича прошла дрожь. Он был просто оглушен. Но
как же так?.. Выходит, они воруют жизнь кусочками - у обстоятельств и
времени, как воруют собственное наследство у скуповатых опекунов?.. Но
отчего же с такой легкостью они уверовали в предлагаемую несвободу, в
законность купли-продажи месячных отрезков в конторах и кассах, рассеянных
по всему миру? Или иной жизни они себе никогда не рисовали? А та же
рыбалка, те же грибы и книги?..
Внезапная атака отвлекла Евгения Захаровича. Огромный комар,
приземлившись прямо на лоб, без промедления пустил в ход свою шпагу.
Излишняя жадность подвела летуна. Евгений Захарович звонко хлопнул себя по
лбу, убив комара на месте преступления. На соседней скамье сдержанно
захихикали. Скосив глаза, Евгений Захарович отметил, что замеченный им
курносик нет-нет да и поглядывает в его сторону. Чем-то он все-таки
заинтересовал девиц. Возможно, неумелой войной с комарами, а может быть,
просто возрастом. Как ни крути, годы - это опыт, а опыт в некотором смысле
- вещь тоже привлекательная. Во всяком случае - столь же привлекательная,
сколь и отталкивающая...
Сменив положение ног, он сменил и направление мыслей. Раздумья о
проданном и утерянном времени отступили вдаль, за холмы, ожидая своего
часа. Удобно облокотившись о деревянную спинку, Евгений Захарович склонил
голову набок. С содержимым полиэтиленового кулька девицы, судя по всему,
покончили. Отгоняя сигаретками комаров, они обсуждали какую-то общую тему.
Возможно, какого-нибудь очередного Аркадия, а возможно, и его самого,
сидящего неподалеку. Воистину тема "сволочей-Аркадиев" неисчерпаема. По
крайней мере в эмоциональном плане. И завтра, разумеется, будут повторены
те же фразы, и те же имена в дополнении к нелестным эпитетам будут
мелькать в нескончаемых монологах молодых обвинительниц.
Более всего Евгения Захаровича удивляла неиссякаемость человеческого
любопытства. Однажды он вдруг открыл для себя, что таблицу умножения можно
изучать вечно - изо дня в день, на работе и дома. В сущности ответы мало
кого занимали. Наверное, потому, что не приносили удовлетворения. Люди
спорили и говорили об одном и том же, обсуждали вчерашнее и прошлогоднее,
ругаясь до хриплого исступления, превращаясь в злейших врагов, глотая
пустырник, валидол и нитроглицерин. Аналогичным образом крепли
приятельские союзы. Покладистый человек обрастал собеседниками, как
мухомор пятнами. Он был всюду желаем, ему с удовольствием жали руку,
встречали приветственными возгласами, а провожали с искренним сожалением.
И если сегодня от него слышали "да", то завтра услышать такое же "да"
хотелось во сто крат сильнее. Это превращалось в хроническое заболевание,
в какую-то неутолимую страсть.
Уже не раз Евгению Захаровичу приходило на ум, что главным стимулом к
возобновлению пройденных тем является тот самый нулевой результат. Именно
в нем нуждались спорящие, ибо менять себя они вовсе не собирались. Редкий
человек доволен своей судьбой, но редкий человек недоволен самим собой, и
результат "пшика" крайне выгоден, позволяя затевать все заново, не
истребляя детского любопытства к тайнам, которые не хочется познавать. Не
доедая, люди оставались вечно голодными, и их не очень беспокоило, что
голод исподволь подводит кое-кого к настоящей дистрофии. Мир дистрофиков
может и не ощущать собственной неполноценности. Здоровье, как и другие
вещи, - понятие относительное, и мир вправе считать себя здоровым, потому
что заблуждение - это тоже один из признаков здоровья.
Оглядевшись, Евгений Захарович неожиданно подумал, что он
по-прежнему, как в далеком детстве, боится этой жизни, рассматривая ее с
некого безопасного расстояния, но не изнутри, принимая наличие в ней
своего тела за чудовищную ошибку. В этом большом загадочном мире он
существовал на положении диверсанта, мастерски подражая окружающим, играя
по правилам, которые представлялись ему стопроцентно чужими. Он подчинялся
общепринятым канонам, как подчиняется ребенок, которого заставляют глотать
и глотать невкусную пищу. В свои неполные тридцать лет он чувствовал себя
объевшимся. Более того, его мутило. Может, оттого и приходила столь быстро
ежедневная усталость. Иногда прямо с утра, тотчас по пробуждению...
Лениво приподняв ладонь, Евгений Захарович хлопнул себя по колену и,
конечно, промазал. Зудливо насмешничая, комар отлетел в сторону, спиралью
понесся вверх, спеша поделиться с коллегами пережитыми ощущениями.
Провожая его глазами, Евгений Захарович улыбался улыбкой кота Леопольда.
Мультфильм этот ему не нравился, но затюканного всеми кота он в чем-то
понимал.
Скверик вдохнул в него силы. Вернувшись на работу, он взглянул на
проспект почти весело.
- И никто-то тебя, брат, не прочтет и не перелистает. Недоношенный ты
мой... - он погладил пухлую папку и отодвинул от себя подальше.
Кто-то, впрочем, рассказывал ему, что доверчивых чехов все-таки
сговорили на покупку расхваливаемой в проспекте аппаратуры, и где-то в
недрах института спешно настраивался экспортный комплект, способный
работать энное время без вмешательства специалистов. Евгений Захарович не
слишком этому верил. Аппаратура - аппаратурой, но он представить себе не
мог, во что превратится безмозглый труд после перевода на чешский язык.
Как говорится, наши беды - непереводимы. Но если все-таки безумцы-чехи
решились на покупку, то доброго им, бедолагам, пути!..
Взяв чистый лист, он принялся рисовать рожицы. Просто так, мимоходом
- носы и носища, лбы, переходящие в лысины, выпуклые глаза, бакенбарды.
Было в этом занятии что-то успокаивающее, радующее душу. Он рисовал, не
задумываясь, по наитию, и очень удивился, когда из-под мелькающего
карандаша внезапно материализовался Пашка. Отточенный носик грифеля
испуганно замер. Он и сам не понимал, как это у него вышло. С нарастающим
любопытством Евгений Захарович поднял перед собой правую руку, медленно
сжал и разжал пальцы. Вот и не верь после этого в чудеса!.. Он попробовал
нарисовать кого-нибудь еще, но ничего не вышло. Чудо блеснуло
одним-единственным лучом и померкло. Волшебной энергии хватило только на
одного Пашку. Подумав, Евгений Захарович аккуратно вырезал портретик из
зачерканного листа и, вволю налюбовавшись, отправился в лабораторию.
Увы, Пашки на месте не оказалось, и рисунок Евгений Захарович
попросту положил на Пашкин стол. Спохватившись, вернулся и поставил в
уголке размашистую роспись. А позади него уже стоял и перетаптывался
пунцовый от смущения Костик. Что-то он снова собирался попросить. Он даже
сделал почтительный шажок вперед и снова назад, неуклюже шаркнув ножкой.
Он просчитал ситуацию до мелочей и не сомневался в успехе, но в эту самую
секунду обвально загрохотали башмаки, кроссовки и босоножки, одна за
другой захлопали тяжелые двери, и не сразу до них дошло, что наступил
конец рабочего дня.
Девушка в остроносых туфельках, с сумочкой через плечо, стояла у
самой бровки, корпусом отклонившись назад, не двигаясь и странно скосив
глаза. Была в ее позе напряженность и вместе с тем какая-то неясная нега.
Только приглядевшись, Евгений Захарович догадался, что она загорает,
повернув лицо профилем к солнцу и одновременно стараясь следить за
дорогой. Автобус мог появиться в любой момент, а желающих ехать набиралось
прилично. Картина показалась ему забавной, и чтобы не рассмеяться, Евгений
Захарович отвернулся. В эту минуту мимо остановки прошла пышногрудая
блондинка, в мини-юбке, с распущенными по плечам волосами. И даже не
прошла, а продефилировала. Такой походки не встретить у спешащих на рынок
или в магазины. Длинные загорелые ноги знали себе цену, остренькие
каблучки двигались неспешно и ритмично. Чуть поотстав от блондинки, смешно
покручивая на крючковатых пальцах брелковые цепочки, небрежно, но
почему-то в ногу шествовали два нарочито невозмутимых кавказца. Агатовые
их глаза смотрели чуть поверх девушки, лица отражали загадочное
спокойствие.
Как и добрая половина мужчин на остановке Евгений Захарович проводил
троицу любопытствующим взглядом. Ему неожиданно подумалось, что есть в
этих кавказцах что-то от старорусских щеголей - в цилиндрах, в белых
перчатках, с тростями в руках...
Он не успел довести мысль до конца. Его подхватило и понесло людским
течением. Автобусов не было так долго, что теперь их подошло сразу три -
огромных пузатых короба с туманными окнами и заспанными водителями. Люди
хлынули к дверям, а Евгений Захарович неожиданно для себя рванулся назад.
И стоило ему воспротивиться, как человеческий поток тотчас обрел мускулы.
Нечто единое, сочлененное из множества тел, судорожными рывками продвигало
его к машинам. Он не в силах был противостоять этому чудовищу, однако,
продолжал рваться, и в конце концов его просто вышвырнуло в пустоту, как
выбрасывает щепку на берег бурной реки. Хрипло дыша, оправляя измятый
костюм, он наблюдал, как с гвалтом люди вбегают в автобусы, плюхаются на
места, занимают кожаные пятачки на себя и на "того парня". Ехать ему
окончательно расхотелось. От одной мысли, что надо возвращаться в эту
толчею, становилось тошно. Развернувшись, Евгений Захарович стремительно
зашагал. У ворот в парк споткнулся.
Черт побери, ведь он никуда не торопился! К чему эта скорость?!..
Почти насильно он заставил себя перейти на прогулочный шаг. Вот так -
степенно и раздумчиво... Перебирать землю ногами лениво и неспешно тоже
надо было учиться. Почти с нуля. С усмешкой он припомнил недавних
кавказцев.
Парк встретил его тишиной и прохладой. Маленький оазис в душном
прокаленном городе. Оказавшись в тени аллеи, Евгений Захарович неожиданно
ощутил грусть. Он вспомнил, что именно сюда много лет назад их приводили
школьные преподаватели. Так начиналось знакомство детей с природой. Кстати
сказать, кое-что из природы в те времена здесь действительно
присутствовало. В высоких ветвях сновали белки, мелькали красные маковки
дятлов и маленькими снарядами прошивали листву тут и там тяжелые шишки.
Парк был неухожен и дик. Вместо тротуаров вились тропки, а вместо
невзрачных тополей шелестели сосны и ели. Заросли разлапистой акации
окаймляли уютные поляны, и диковинными вертолетами перелетали с дерева на
дерево длиннохвостые сороки. Должно быть, кого-то здорово раздражал этот
зеленый островок, его бесконтрольные заросли и мачтовой высоты сосны. С
тех пор парк тщательно проредили, он стал прозрачным и беззащитным.
Гипсовых жизнерадостных трубачей убрали, деревянные скамейки исчезли сами
собой.
Евгений Захарович поднял голову. В ветвях угадывались
лохмато-неряшливые гнезда ворон. Черные крупные птицы смотрели на него
настороженно, готовые в любой момент захлопать крыльями, взорвать тишину
хриплым карканьем. Вот она нынешняя природа - напуганная и притаившаяся,
покрытая серым нездоровым налетом, принимающая человека таким, каков он
есть в действительности!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
возможности выкраивать из командировочных расписаний денек-другой для
личных хлопот, и только сейчас Евгений Захарович ужаснулся открывшейся
перед ним картиной. Эти самые два-три дня Паша выкраивал не из
чьей-нибудь, а из своей собственной жизни. Для себя...
По телу Евгения Захаровича прошла дрожь. Он был просто оглушен. Но
как же так?.. Выходит, они воруют жизнь кусочками - у обстоятельств и
времени, как воруют собственное наследство у скуповатых опекунов?.. Но
отчего же с такой легкостью они уверовали в предлагаемую несвободу, в
законность купли-продажи месячных отрезков в конторах и кассах, рассеянных
по всему миру? Или иной жизни они себе никогда не рисовали? А та же
рыбалка, те же грибы и книги?..
Внезапная атака отвлекла Евгения Захаровича. Огромный комар,
приземлившись прямо на лоб, без промедления пустил в ход свою шпагу.
Излишняя жадность подвела летуна. Евгений Захарович звонко хлопнул себя по
лбу, убив комара на месте преступления. На соседней скамье сдержанно
захихикали. Скосив глаза, Евгений Захарович отметил, что замеченный им
курносик нет-нет да и поглядывает в его сторону. Чем-то он все-таки
заинтересовал девиц. Возможно, неумелой войной с комарами, а может быть,
просто возрастом. Как ни крути, годы - это опыт, а опыт в некотором смысле
- вещь тоже привлекательная. Во всяком случае - столь же привлекательная,
сколь и отталкивающая...
Сменив положение ног, он сменил и направление мыслей. Раздумья о
проданном и утерянном времени отступили вдаль, за холмы, ожидая своего
часа. Удобно облокотившись о деревянную спинку, Евгений Захарович склонил
голову набок. С содержимым полиэтиленового кулька девицы, судя по всему,
покончили. Отгоняя сигаретками комаров, они обсуждали какую-то общую тему.
Возможно, какого-нибудь очередного Аркадия, а возможно, и его самого,
сидящего неподалеку. Воистину тема "сволочей-Аркадиев" неисчерпаема. По
крайней мере в эмоциональном плане. И завтра, разумеется, будут повторены
те же фразы, и те же имена в дополнении к нелестным эпитетам будут
мелькать в нескончаемых монологах молодых обвинительниц.
Более всего Евгения Захаровича удивляла неиссякаемость человеческого
любопытства. Однажды он вдруг открыл для себя, что таблицу умножения можно
изучать вечно - изо дня в день, на работе и дома. В сущности ответы мало
кого занимали. Наверное, потому, что не приносили удовлетворения. Люди
спорили и говорили об одном и том же, обсуждали вчерашнее и прошлогоднее,
ругаясь до хриплого исступления, превращаясь в злейших врагов, глотая
пустырник, валидол и нитроглицерин. Аналогичным образом крепли
приятельские союзы. Покладистый человек обрастал собеседниками, как
мухомор пятнами. Он был всюду желаем, ему с удовольствием жали руку,
встречали приветственными возгласами, а провожали с искренним сожалением.
И если сегодня от него слышали "да", то завтра услышать такое же "да"
хотелось во сто крат сильнее. Это превращалось в хроническое заболевание,
в какую-то неутолимую страсть.
Уже не раз Евгению Захаровичу приходило на ум, что главным стимулом к
возобновлению пройденных тем является тот самый нулевой результат. Именно
в нем нуждались спорящие, ибо менять себя они вовсе не собирались. Редкий
человек доволен своей судьбой, но редкий человек недоволен самим собой, и
результат "пшика" крайне выгоден, позволяя затевать все заново, не
истребляя детского любопытства к тайнам, которые не хочется познавать. Не
доедая, люди оставались вечно голодными, и их не очень беспокоило, что
голод исподволь подводит кое-кого к настоящей дистрофии. Мир дистрофиков
может и не ощущать собственной неполноценности. Здоровье, как и другие
вещи, - понятие относительное, и мир вправе считать себя здоровым, потому
что заблуждение - это тоже один из признаков здоровья.
Оглядевшись, Евгений Захарович неожиданно подумал, что он
по-прежнему, как в далеком детстве, боится этой жизни, рассматривая ее с
некого безопасного расстояния, но не изнутри, принимая наличие в ней
своего тела за чудовищную ошибку. В этом большом загадочном мире он
существовал на положении диверсанта, мастерски подражая окружающим, играя
по правилам, которые представлялись ему стопроцентно чужими. Он подчинялся
общепринятым канонам, как подчиняется ребенок, которого заставляют глотать
и глотать невкусную пищу. В свои неполные тридцать лет он чувствовал себя
объевшимся. Более того, его мутило. Может, оттого и приходила столь быстро
ежедневная усталость. Иногда прямо с утра, тотчас по пробуждению...
Лениво приподняв ладонь, Евгений Захарович хлопнул себя по колену и,
конечно, промазал. Зудливо насмешничая, комар отлетел в сторону, спиралью
понесся вверх, спеша поделиться с коллегами пережитыми ощущениями.
Провожая его глазами, Евгений Захарович улыбался улыбкой кота Леопольда.
Мультфильм этот ему не нравился, но затюканного всеми кота он в чем-то
понимал.
Скверик вдохнул в него силы. Вернувшись на работу, он взглянул на
проспект почти весело.
- И никто-то тебя, брат, не прочтет и не перелистает. Недоношенный ты
мой... - он погладил пухлую папку и отодвинул от себя подальше.
Кто-то, впрочем, рассказывал ему, что доверчивых чехов все-таки
сговорили на покупку расхваливаемой в проспекте аппаратуры, и где-то в
недрах института спешно настраивался экспортный комплект, способный
работать энное время без вмешательства специалистов. Евгений Захарович не
слишком этому верил. Аппаратура - аппаратурой, но он представить себе не
мог, во что превратится безмозглый труд после перевода на чешский язык.
Как говорится, наши беды - непереводимы. Но если все-таки безумцы-чехи
решились на покупку, то доброго им, бедолагам, пути!..
Взяв чистый лист, он принялся рисовать рожицы. Просто так, мимоходом
- носы и носища, лбы, переходящие в лысины, выпуклые глаза, бакенбарды.
Было в этом занятии что-то успокаивающее, радующее душу. Он рисовал, не
задумываясь, по наитию, и очень удивился, когда из-под мелькающего
карандаша внезапно материализовался Пашка. Отточенный носик грифеля
испуганно замер. Он и сам не понимал, как это у него вышло. С нарастающим
любопытством Евгений Захарович поднял перед собой правую руку, медленно
сжал и разжал пальцы. Вот и не верь после этого в чудеса!.. Он попробовал
нарисовать кого-нибудь еще, но ничего не вышло. Чудо блеснуло
одним-единственным лучом и померкло. Волшебной энергии хватило только на
одного Пашку. Подумав, Евгений Захарович аккуратно вырезал портретик из
зачерканного листа и, вволю налюбовавшись, отправился в лабораторию.
Увы, Пашки на месте не оказалось, и рисунок Евгений Захарович
попросту положил на Пашкин стол. Спохватившись, вернулся и поставил в
уголке размашистую роспись. А позади него уже стоял и перетаптывался
пунцовый от смущения Костик. Что-то он снова собирался попросить. Он даже
сделал почтительный шажок вперед и снова назад, неуклюже шаркнув ножкой.
Он просчитал ситуацию до мелочей и не сомневался в успехе, но в эту самую
секунду обвально загрохотали башмаки, кроссовки и босоножки, одна за
другой захлопали тяжелые двери, и не сразу до них дошло, что наступил
конец рабочего дня.
Девушка в остроносых туфельках, с сумочкой через плечо, стояла у
самой бровки, корпусом отклонившись назад, не двигаясь и странно скосив
глаза. Была в ее позе напряженность и вместе с тем какая-то неясная нега.
Только приглядевшись, Евгений Захарович догадался, что она загорает,
повернув лицо профилем к солнцу и одновременно стараясь следить за
дорогой. Автобус мог появиться в любой момент, а желающих ехать набиралось
прилично. Картина показалась ему забавной, и чтобы не рассмеяться, Евгений
Захарович отвернулся. В эту минуту мимо остановки прошла пышногрудая
блондинка, в мини-юбке, с распущенными по плечам волосами. И даже не
прошла, а продефилировала. Такой походки не встретить у спешащих на рынок
или в магазины. Длинные загорелые ноги знали себе цену, остренькие
каблучки двигались неспешно и ритмично. Чуть поотстав от блондинки, смешно
покручивая на крючковатых пальцах брелковые цепочки, небрежно, но
почему-то в ногу шествовали два нарочито невозмутимых кавказца. Агатовые
их глаза смотрели чуть поверх девушки, лица отражали загадочное
спокойствие.
Как и добрая половина мужчин на остановке Евгений Захарович проводил
троицу любопытствующим взглядом. Ему неожиданно подумалось, что есть в
этих кавказцах что-то от старорусских щеголей - в цилиндрах, в белых
перчатках, с тростями в руках...
Он не успел довести мысль до конца. Его подхватило и понесло людским
течением. Автобусов не было так долго, что теперь их подошло сразу три -
огромных пузатых короба с туманными окнами и заспанными водителями. Люди
хлынули к дверям, а Евгений Захарович неожиданно для себя рванулся назад.
И стоило ему воспротивиться, как человеческий поток тотчас обрел мускулы.
Нечто единое, сочлененное из множества тел, судорожными рывками продвигало
его к машинам. Он не в силах был противостоять этому чудовищу, однако,
продолжал рваться, и в конце концов его просто вышвырнуло в пустоту, как
выбрасывает щепку на берег бурной реки. Хрипло дыша, оправляя измятый
костюм, он наблюдал, как с гвалтом люди вбегают в автобусы, плюхаются на
места, занимают кожаные пятачки на себя и на "того парня". Ехать ему
окончательно расхотелось. От одной мысли, что надо возвращаться в эту
толчею, становилось тошно. Развернувшись, Евгений Захарович стремительно
зашагал. У ворот в парк споткнулся.
Черт побери, ведь он никуда не торопился! К чему эта скорость?!..
Почти насильно он заставил себя перейти на прогулочный шаг. Вот так -
степенно и раздумчиво... Перебирать землю ногами лениво и неспешно тоже
надо было учиться. Почти с нуля. С усмешкой он припомнил недавних
кавказцев.
Парк встретил его тишиной и прохладой. Маленький оазис в душном
прокаленном городе. Оказавшись в тени аллеи, Евгений Захарович неожиданно
ощутил грусть. Он вспомнил, что именно сюда много лет назад их приводили
школьные преподаватели. Так начиналось знакомство детей с природой. Кстати
сказать, кое-что из природы в те времена здесь действительно
присутствовало. В высоких ветвях сновали белки, мелькали красные маковки
дятлов и маленькими снарядами прошивали листву тут и там тяжелые шишки.
Парк был неухожен и дик. Вместо тротуаров вились тропки, а вместо
невзрачных тополей шелестели сосны и ели. Заросли разлапистой акации
окаймляли уютные поляны, и диковинными вертолетами перелетали с дерева на
дерево длиннохвостые сороки. Должно быть, кого-то здорово раздражал этот
зеленый островок, его бесконтрольные заросли и мачтовой высоты сосны. С
тех пор парк тщательно проредили, он стал прозрачным и беззащитным.
Гипсовых жизнерадостных трубачей убрали, деревянные скамейки исчезли сами
собой.
Евгений Захарович поднял голову. В ветвях угадывались
лохмато-неряшливые гнезда ворон. Черные крупные птицы смотрели на него
настороженно, готовые в любой момент захлопать крыльями, взорвать тишину
хриплым карканьем. Вот она нынешняя природа - напуганная и притаившаяся,
покрытая серым нездоровым налетом, принимающая человека таким, каков он
есть в действительности!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19