— возмутился Шаллан.
— Ну, дорогой, у тебя давно выработался иммунитет!
Однако в дверь продолжали названивать, и комиссар, ворча, вытер лицо, натянул подтяжки и поплелся открывать. На крыльце стоял Лакоссад.
— Ах, это вы… Олимпа, поставь на стол чашку для инспектора. Что вас привело в такую рань, Ансельм?
— Несчастье.
Шаллан удивленно посмотрел на инспектора.
— Что-нибудь серьезное?
— Нет… но дело едва не окончилось очень скверно… так что я подозреваю тут новое покушение на убийство.
— Опять?
— Логическое продолжение абсурда.
— Только не говорите, что жертва в очередной раз кто-то из Парнаков!
— Да, патрон. Мишель Парнак.
— Господи Боже! Пойдемте в ванную, Лакоссад, вы мне все расскажете, пока я добреюсь.
Инспектор поведал то немногое, что ему удалось узнать. Девушка вернулась из Лиможа в два часа ночи. У самого дома на нее налетела машина, ехавшая с погашенными фарами. К счастью, у Мишель хватило самообладания и ловкости увернуться в последний момент. Впрочем, автомобиль все же довольно сильно задел ее крылом и отбросил к решетке сада. Однако особых травм, если не считать ушибов, нет. Шофер, естественно, и не подумал остановиться.
— Где сейчас мадемуазель Парнак?
— Дома. Плантфоль и Жерье нашли ее во время обхода в полубессознательном состоянии. Ехать в больницу девушка отказалась, и ее поручили заботам Агаты. Плантфоль и Жерье вызвали врача — доктора Гро, тот сразу приехал к Парнакам, но не обнаружил у Мишель ничего серьезного. По-видимому, барышне крупно повезло.
— Вот уж чего не скажешь о нас! Теперь вообще ничего не поймешь. Если это и впрямь очередное покушение, то кто виноват? Лепито — за решеткой, Соня — в больнице, а мэтр Парнак — в морге. Все это превращается в загадку, а я терпеть не могу загадок!
— Я тоже, ибо, как заметил Бурк, «там, где начинаются загадки, правосудию конец».
Несмотря на бурные протесты Олимпы, мужчины, даже не выпив кофе, помчались на авеню Гамбетта, где их встретила очень хмурая Агата. Сославшись на то, что барышня спит, кухарка отказалась провести к ней полицейских. Комиссар и его помощник двинулись вслед за Агатой в кухню и с удовольствием согласились выпить кофе. Олимпа наверняка была бы глубоко уязвлена, узнай она, что ее муж и гость удостоили девушку чести, в которой отказали ей самой: спокойно сели за стол. Похвалив искусство кухарки, комиссар спросил:
— Скажите, Агата, после того как я позвонил вам и попросил сообщить мадемуазель Парнак о несчастье с господином нотариусом, вы сразу же связались с ней?
— Да, сразу же.
— А она не говорила, в какое время собирается вернуться в Орийак?
— Нет, сказала только, на какой поезд сядет в Лиможе.
— А вы никому не рассказывали об этом?
— Да вроде нет. За весь вечер я не видела ни души и в ожидании мадемуазель смотрела телевизор. Тем не менее сон меня все-таки сморил, так что проснулась я, лишь когда господа полицейские позвонили в дверь… Ах, да! Теперь вспомнила! Часов в десять из больницы звонила мадам и спрашивала, знаю ли я о нашем горе. Я ответила, что да, конечно, сказала также, что предупредила барышню и та вернется сегодня с последним поездом.
Позвонив в клинику, Шаллан узнал, что мадам Парнак все еще в постели и ночью, естественно, никуда не отлучалась.
Вскоре проснулась Мишель и согласилась принять полицейских. Девушка лежала на кровати с распухшим от слез лицом. Она любила отца и тяжело переживала его смерть. Кроме того, это самоубийство, необъяснимое с моральной точки зрения и очень непохожее на обычные поступки весельчака нотариуса, придавало происшедшему что-то зловещее и непостижимое.
— И все по вине этой стервы! — с ненавистью вскричала девушка. — Должно быть, папа узнал, что она ему изменяет, и, не в силах пережить такой удар, потерял голову!
— Во всяком случае, мадемуазель, должен с прискорбием сообщить вам, что на Франсуа Лепито ложится тяжкая ответственность. Если бы у него не оказалось этого пузырька с ядом… может, ничего бы и не произошло. Впрочем, он уверяет, будто этот пузырек ему принесли… Довольно жалкая отговорка!
— Франсуа говорит правду! — возмутилась Мишель. — Это я принесла пузырек!
Шаллан и Лакоссад переглянулись. Наконец-то хоть одно их предположение подтвердилось.
— Разрешите спросить, мадемуазель, зачем вы носите с собой яд, способный убить человека на месте?
— Яд? Да вы что, издеваетесь надо мной? Это была вода, но Франсуа так наивен, что готов верить любой чепухе!
— Вода?
— Ну конечно! Я налила ее из крана на кухне. Впрочем, можете спросить у Агаты — это она нашла мне флакончик, и воду я наливала у нее на глазах.
— Но… зачем?
Мишель пришлось рассказать все: о сцене, которую она устроила Франсуа, узнав о приходе мачехи, и о том, каким образом она вырвала у молодого человека обещание не разыгрывать Дон-Жуана.
Полицейские не могли прийти в себя от удивления. Наконец Шаллан спросил у своего помощника:
— Что вы об этом думаете, Лакоссад?
— По-моему, мадемуазель Парнак говорит правду. Эта девушка с характером. Кстати, она напомнила мне одну чешскую поговорку: «Причесывай дочь до двенадцати лет, до шестнадцати — не спускай с нее глаз, а потом скажи спасибо супругу, что избавил тебя от забот».
— Да, но если наша барышня права, то как объяснить отравление мадам Парнак у Лепито?
— Вранье! — воскликнула Мишель. — Эта женщина на все способна, лишь бы привлечь к себе внимание! Отравление такая же чепуха, как и то, что на нее якобы напали в саду!
— Но, мадемуазель, доктор Периньяк…
— О, этот… Нашли кого слушать! Ради моей мачехи Периньяк готов расшибиться в лепешку. Каждое ее желание для него — закон!
— Почему?
— Что почему?
— Почему доктор так покорен вашей мачехе?
Мишель с явным недоумением воззрилась на полицейских.
— Как, вы не в курсе? А я-то думала, только папа и Франсуа ни о чем не догадываются!
— О чем же все-таки, мадемуазель?
— Да просто доктор Периньяк уже больше года спит с Соней!
Агата полностью подтвердила историю с пузырьком и водой из крана.
Отпустив Франсуа, Ансельм посоветовал ему навестить Мишель, а сам пошел в кабинет комиссара, и полицейские принялись обсуждать положение.
— Похоже, все несколько прояснилось, а, Лакоссад?
— Право же…
— Наконец-то мы получили первое доказательство козней, которые подозревали с самого начала!
— Нам здорово помог яд, надо сказать.
— Доктор Периньяк солгал. Почему?
— Не хотел упускать редкую возможность избавиться от мэтра Парнака.
— По-моему, это очевидно. Но раз мы выяснили, что он солгал насчет смерти Парнака и отравления Сони, то почему бы не допустить, что заключение о смерти мсье Дезире тоже ложно?
— Как вы считаете, мадам Парнак — его сообщница?
— Будь у нас только отравление, я бы еще усомнился, но покушение в саду…
— И какова их цель?
— По-моему, тут не может быть двух мнений. Они задумали присвоить состояние Парнаков, а потому не исключено, что это Периньяк сегодня ночью пытался сбить Мишель. Таким образом, Соня осталась бы единственной наследницей своего мужа, а заодно и его брата. Ловко придумано, а? Если б мы пораньше узнали о тайных отношениях Периньяка и мадам Парнак! Выходит, в курсе были все, кроме нас… Нечего сказать, хороша полиция!
— Да, вы правы. Достаточно предположить, что виновен Периньяк, и вся история великолепно увязывается. Смотрите, доктор знал, что мсье Дезире терпеть не может невестку и вполне способен предупредить брата о ее поведении. Подстроить «самоубийство» мсье Дезире — для него детская игра. Периньяк — свой человек в доме нотариуса. Потом он предпринимает липовое покушение на Соню. Зачем? Во-первых, таким образом она будет выглядеть одной из жертв и, естественно, не вызовет подозрений, а во-вторых, предосторожности ради преступники накапливают улики против Лепито. Кроме того, во время визита к больной Соне врачу нетрудно проникнуть в гараж, куда он, вероятно, поставил и свою машину, и сунуть бомбу в мотор автомобиля нотариуса. Шутка с ядом, разыгранная Мишель, перепугала Соню, но врач сразу усмотрел здесь отличную возможность разом избавиться и от Лепито, и от нотариуса, которому жена могла без помех подсунуть отравленный кофе (поэтому, кстати, она и вымыла чашку). Если бы Периньяку удалось сегодня ночью убить Мишель, никто и никогда не докопался бы до истины. Можно предполагать, что через несколько месяцев Соня продала бы контору, а доктор — свой кабинет и оба навсегда исчезли бы из Орийака. И ничто не помешало бы им в чужих краях наслаждаться плодами нечестно приобретенного богатства. Но замысел провалился. Теперь уже им не помогут никакие деньги. Можно подумать, это с них писал некогда Сервантес: «Фортуна посылает миндаль тем, у кого больше нет зубов».
— Оставьте в покое Сервантеса, Лакоссад, и поспешите отправить побольше народу на поиски сведений о прошлом доктора Периньяка. Как только они с этим покончат, я пойду к прокурору.
Еще до полудня комиссар узнал, что доктор Периньяк по уши увяз в долгах, а в два часа уже звонил в дверь прокурора. Учитывая социальное положение предполагаемых преступников, тот долго не мог поверить в их виновность. Однако доказательства, приведенные комиссаром, в конце концов убедили представителя судебной власти. В три часа Шаллан, Лакоссад и еще два инспектора явились домой к доктору Периньяку. Последний сначала выразил изумление, а потом возмутился. Но комиссар быстро оборвал возражения.
— Не трудитесь напрасно, доктор. Мы едем прямиком из клиники. Мадам Парнак во всем созналась: и в убийстве братьев Парнак, и в покушении на жизнь его дочери, предпринятом этой ночью.
Неисправимый игрок, доктор принял поражение с тем же фатализмом, как если бы поставил не на ту масть или вытащил неудачную карту. Он сам передал полицейским тряпки, которыми обернул пистолет, оборвавший жизнь мсье Дезире. А начав признания, Периньяк довел их до конца и рассказал все. Таким образом, полицейские с удовлетворением узнали, что все их выводы нисколько не грешат против истины. Отправив врача в тюрьму, Шаллан и Лакоссад уже вдвоем пошли в клинику разговаривать с Соней. Та встретила их с достоинством, подобающим вдове, только что потерявшей супруга.
— Не знаю, какова причина вашего визита, господа, но буду вам очень признательна, если вы поторопитесь — мне надо одеваться и ехать домой. Вы же понимаете, я должна позаботиться о том, чтобы мой несчастный супруг достойно отправился в последний путь.
— Напрасно вы так спешите, мадам, — холодно заметил Шаллан. — Мы с инспектором подождем, а потом поедем вместе с вами.
— Очень любезно с вашей стороны, господин комиссар.
— Ошибаетесь, мадам, не такая уж это любезность — мы собираемся везти вас в тюрьму.
— Вы с ума сошли?
— Доктор Периньяк уже там. Кстати, он подписал полное признание.
— Вот сволочь!
От неожиданности Соня потеряла контроль над собой и мгновенно превратилась в то, чем была на самом деле — жестокую, безжалостную и циничную уличную девку. Комиссар улыбнулся.
— Вам следовало понимать, что Периньяк сломается, столкнувшись с первым же затруднением.
— Верно… Я знала, что он не сдюжит, но сама себя обманывала. Уж очень он мне нравился… Что ж, тем хуже для меня.
Эта история наделала так много шума, что в Орийаке о ней говорят до сих пор. После того как преступных любовников должным образом судили и отправили на каторгу, а мэтр Парнак обрел вечный покой в семейном склепе рядом со старшим братом, жизнь вошла в привычную колею. Антуан Ремуйе взял на себя руководство конторой, а Франсуа Лепито, глубоко разочарованный преображением Сони, вновь приступил к повседневной работе. Полицейские тоже окунулись в обычную рутину. Комиссар Шаллан, как и прежде, наслаждался восхитительной кухней Олимпы, а инспектор Лакоссад, размышляя о легкомыслии тех, на кого обрушилась тяжкая десница закона, неизменно повторял арабскую пословицу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Ну, дорогой, у тебя давно выработался иммунитет!
Однако в дверь продолжали названивать, и комиссар, ворча, вытер лицо, натянул подтяжки и поплелся открывать. На крыльце стоял Лакоссад.
— Ах, это вы… Олимпа, поставь на стол чашку для инспектора. Что вас привело в такую рань, Ансельм?
— Несчастье.
Шаллан удивленно посмотрел на инспектора.
— Что-нибудь серьезное?
— Нет… но дело едва не окончилось очень скверно… так что я подозреваю тут новое покушение на убийство.
— Опять?
— Логическое продолжение абсурда.
— Только не говорите, что жертва в очередной раз кто-то из Парнаков!
— Да, патрон. Мишель Парнак.
— Господи Боже! Пойдемте в ванную, Лакоссад, вы мне все расскажете, пока я добреюсь.
Инспектор поведал то немногое, что ему удалось узнать. Девушка вернулась из Лиможа в два часа ночи. У самого дома на нее налетела машина, ехавшая с погашенными фарами. К счастью, у Мишель хватило самообладания и ловкости увернуться в последний момент. Впрочем, автомобиль все же довольно сильно задел ее крылом и отбросил к решетке сада. Однако особых травм, если не считать ушибов, нет. Шофер, естественно, и не подумал остановиться.
— Где сейчас мадемуазель Парнак?
— Дома. Плантфоль и Жерье нашли ее во время обхода в полубессознательном состоянии. Ехать в больницу девушка отказалась, и ее поручили заботам Агаты. Плантфоль и Жерье вызвали врача — доктора Гро, тот сразу приехал к Парнакам, но не обнаружил у Мишель ничего серьезного. По-видимому, барышне крупно повезло.
— Вот уж чего не скажешь о нас! Теперь вообще ничего не поймешь. Если это и впрямь очередное покушение, то кто виноват? Лепито — за решеткой, Соня — в больнице, а мэтр Парнак — в морге. Все это превращается в загадку, а я терпеть не могу загадок!
— Я тоже, ибо, как заметил Бурк, «там, где начинаются загадки, правосудию конец».
Несмотря на бурные протесты Олимпы, мужчины, даже не выпив кофе, помчались на авеню Гамбетта, где их встретила очень хмурая Агата. Сославшись на то, что барышня спит, кухарка отказалась провести к ней полицейских. Комиссар и его помощник двинулись вслед за Агатой в кухню и с удовольствием согласились выпить кофе. Олимпа наверняка была бы глубоко уязвлена, узнай она, что ее муж и гость удостоили девушку чести, в которой отказали ей самой: спокойно сели за стол. Похвалив искусство кухарки, комиссар спросил:
— Скажите, Агата, после того как я позвонил вам и попросил сообщить мадемуазель Парнак о несчастье с господином нотариусом, вы сразу же связались с ней?
— Да, сразу же.
— А она не говорила, в какое время собирается вернуться в Орийак?
— Нет, сказала только, на какой поезд сядет в Лиможе.
— А вы никому не рассказывали об этом?
— Да вроде нет. За весь вечер я не видела ни души и в ожидании мадемуазель смотрела телевизор. Тем не менее сон меня все-таки сморил, так что проснулась я, лишь когда господа полицейские позвонили в дверь… Ах, да! Теперь вспомнила! Часов в десять из больницы звонила мадам и спрашивала, знаю ли я о нашем горе. Я ответила, что да, конечно, сказала также, что предупредила барышню и та вернется сегодня с последним поездом.
Позвонив в клинику, Шаллан узнал, что мадам Парнак все еще в постели и ночью, естественно, никуда не отлучалась.
Вскоре проснулась Мишель и согласилась принять полицейских. Девушка лежала на кровати с распухшим от слез лицом. Она любила отца и тяжело переживала его смерть. Кроме того, это самоубийство, необъяснимое с моральной точки зрения и очень непохожее на обычные поступки весельчака нотариуса, придавало происшедшему что-то зловещее и непостижимое.
— И все по вине этой стервы! — с ненавистью вскричала девушка. — Должно быть, папа узнал, что она ему изменяет, и, не в силах пережить такой удар, потерял голову!
— Во всяком случае, мадемуазель, должен с прискорбием сообщить вам, что на Франсуа Лепито ложится тяжкая ответственность. Если бы у него не оказалось этого пузырька с ядом… может, ничего бы и не произошло. Впрочем, он уверяет, будто этот пузырек ему принесли… Довольно жалкая отговорка!
— Франсуа говорит правду! — возмутилась Мишель. — Это я принесла пузырек!
Шаллан и Лакоссад переглянулись. Наконец-то хоть одно их предположение подтвердилось.
— Разрешите спросить, мадемуазель, зачем вы носите с собой яд, способный убить человека на месте?
— Яд? Да вы что, издеваетесь надо мной? Это была вода, но Франсуа так наивен, что готов верить любой чепухе!
— Вода?
— Ну конечно! Я налила ее из крана на кухне. Впрочем, можете спросить у Агаты — это она нашла мне флакончик, и воду я наливала у нее на глазах.
— Но… зачем?
Мишель пришлось рассказать все: о сцене, которую она устроила Франсуа, узнав о приходе мачехи, и о том, каким образом она вырвала у молодого человека обещание не разыгрывать Дон-Жуана.
Полицейские не могли прийти в себя от удивления. Наконец Шаллан спросил у своего помощника:
— Что вы об этом думаете, Лакоссад?
— По-моему, мадемуазель Парнак говорит правду. Эта девушка с характером. Кстати, она напомнила мне одну чешскую поговорку: «Причесывай дочь до двенадцати лет, до шестнадцати — не спускай с нее глаз, а потом скажи спасибо супругу, что избавил тебя от забот».
— Да, но если наша барышня права, то как объяснить отравление мадам Парнак у Лепито?
— Вранье! — воскликнула Мишель. — Эта женщина на все способна, лишь бы привлечь к себе внимание! Отравление такая же чепуха, как и то, что на нее якобы напали в саду!
— Но, мадемуазель, доктор Периньяк…
— О, этот… Нашли кого слушать! Ради моей мачехи Периньяк готов расшибиться в лепешку. Каждое ее желание для него — закон!
— Почему?
— Что почему?
— Почему доктор так покорен вашей мачехе?
Мишель с явным недоумением воззрилась на полицейских.
— Как, вы не в курсе? А я-то думала, только папа и Франсуа ни о чем не догадываются!
— О чем же все-таки, мадемуазель?
— Да просто доктор Периньяк уже больше года спит с Соней!
Агата полностью подтвердила историю с пузырьком и водой из крана.
Отпустив Франсуа, Ансельм посоветовал ему навестить Мишель, а сам пошел в кабинет комиссара, и полицейские принялись обсуждать положение.
— Похоже, все несколько прояснилось, а, Лакоссад?
— Право же…
— Наконец-то мы получили первое доказательство козней, которые подозревали с самого начала!
— Нам здорово помог яд, надо сказать.
— Доктор Периньяк солгал. Почему?
— Не хотел упускать редкую возможность избавиться от мэтра Парнака.
— По-моему, это очевидно. Но раз мы выяснили, что он солгал насчет смерти Парнака и отравления Сони, то почему бы не допустить, что заключение о смерти мсье Дезире тоже ложно?
— Как вы считаете, мадам Парнак — его сообщница?
— Будь у нас только отравление, я бы еще усомнился, но покушение в саду…
— И какова их цель?
— По-моему, тут не может быть двух мнений. Они задумали присвоить состояние Парнаков, а потому не исключено, что это Периньяк сегодня ночью пытался сбить Мишель. Таким образом, Соня осталась бы единственной наследницей своего мужа, а заодно и его брата. Ловко придумано, а? Если б мы пораньше узнали о тайных отношениях Периньяка и мадам Парнак! Выходит, в курсе были все, кроме нас… Нечего сказать, хороша полиция!
— Да, вы правы. Достаточно предположить, что виновен Периньяк, и вся история великолепно увязывается. Смотрите, доктор знал, что мсье Дезире терпеть не может невестку и вполне способен предупредить брата о ее поведении. Подстроить «самоубийство» мсье Дезире — для него детская игра. Периньяк — свой человек в доме нотариуса. Потом он предпринимает липовое покушение на Соню. Зачем? Во-первых, таким образом она будет выглядеть одной из жертв и, естественно, не вызовет подозрений, а во-вторых, предосторожности ради преступники накапливают улики против Лепито. Кроме того, во время визита к больной Соне врачу нетрудно проникнуть в гараж, куда он, вероятно, поставил и свою машину, и сунуть бомбу в мотор автомобиля нотариуса. Шутка с ядом, разыгранная Мишель, перепугала Соню, но врач сразу усмотрел здесь отличную возможность разом избавиться и от Лепито, и от нотариуса, которому жена могла без помех подсунуть отравленный кофе (поэтому, кстати, она и вымыла чашку). Если бы Периньяку удалось сегодня ночью убить Мишель, никто и никогда не докопался бы до истины. Можно предполагать, что через несколько месяцев Соня продала бы контору, а доктор — свой кабинет и оба навсегда исчезли бы из Орийака. И ничто не помешало бы им в чужих краях наслаждаться плодами нечестно приобретенного богатства. Но замысел провалился. Теперь уже им не помогут никакие деньги. Можно подумать, это с них писал некогда Сервантес: «Фортуна посылает миндаль тем, у кого больше нет зубов».
— Оставьте в покое Сервантеса, Лакоссад, и поспешите отправить побольше народу на поиски сведений о прошлом доктора Периньяка. Как только они с этим покончат, я пойду к прокурору.
Еще до полудня комиссар узнал, что доктор Периньяк по уши увяз в долгах, а в два часа уже звонил в дверь прокурора. Учитывая социальное положение предполагаемых преступников, тот долго не мог поверить в их виновность. Однако доказательства, приведенные комиссаром, в конце концов убедили представителя судебной власти. В три часа Шаллан, Лакоссад и еще два инспектора явились домой к доктору Периньяку. Последний сначала выразил изумление, а потом возмутился. Но комиссар быстро оборвал возражения.
— Не трудитесь напрасно, доктор. Мы едем прямиком из клиники. Мадам Парнак во всем созналась: и в убийстве братьев Парнак, и в покушении на жизнь его дочери, предпринятом этой ночью.
Неисправимый игрок, доктор принял поражение с тем же фатализмом, как если бы поставил не на ту масть или вытащил неудачную карту. Он сам передал полицейским тряпки, которыми обернул пистолет, оборвавший жизнь мсье Дезире. А начав признания, Периньяк довел их до конца и рассказал все. Таким образом, полицейские с удовлетворением узнали, что все их выводы нисколько не грешат против истины. Отправив врача в тюрьму, Шаллан и Лакоссад уже вдвоем пошли в клинику разговаривать с Соней. Та встретила их с достоинством, подобающим вдове, только что потерявшей супруга.
— Не знаю, какова причина вашего визита, господа, но буду вам очень признательна, если вы поторопитесь — мне надо одеваться и ехать домой. Вы же понимаете, я должна позаботиться о том, чтобы мой несчастный супруг достойно отправился в последний путь.
— Напрасно вы так спешите, мадам, — холодно заметил Шаллан. — Мы с инспектором подождем, а потом поедем вместе с вами.
— Очень любезно с вашей стороны, господин комиссар.
— Ошибаетесь, мадам, не такая уж это любезность — мы собираемся везти вас в тюрьму.
— Вы с ума сошли?
— Доктор Периньяк уже там. Кстати, он подписал полное признание.
— Вот сволочь!
От неожиданности Соня потеряла контроль над собой и мгновенно превратилась в то, чем была на самом деле — жестокую, безжалостную и циничную уличную девку. Комиссар улыбнулся.
— Вам следовало понимать, что Периньяк сломается, столкнувшись с первым же затруднением.
— Верно… Я знала, что он не сдюжит, но сама себя обманывала. Уж очень он мне нравился… Что ж, тем хуже для меня.
Эта история наделала так много шума, что в Орийаке о ней говорят до сих пор. После того как преступных любовников должным образом судили и отправили на каторгу, а мэтр Парнак обрел вечный покой в семейном склепе рядом со старшим братом, жизнь вошла в привычную колею. Антуан Ремуйе взял на себя руководство конторой, а Франсуа Лепито, глубоко разочарованный преображением Сони, вновь приступил к повседневной работе. Полицейские тоже окунулись в обычную рутину. Комиссар Шаллан, как и прежде, наслаждался восхитительной кухней Олимпы, а инспектор Лакоссад, размышляя о легкомыслии тех, на кого обрушилась тяжкая десница закона, неизменно повторял арабскую пословицу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21