Помните, у Чехова: «В отчетном году было обмануто 12.000 человек; все больничное дело, как и 20 лет назад, построено на воровстве, дрязгах, сплетнях, кумовстве, на грубом шарлатанстве, и больница по-прежнему представляет из себя учреждение безнравственное из высшей степени вредное для здоровья жителей». Так думает Андрей Ефимович о своей больнице, и думает совершенно справедливо. Можем ли мы сейчас представить себе хоть одного врача, который бы на мгновение так подумал о своей деятельности? Нет, это решительно невозможно, немыслимо.
Невыносимо грустно было читать. Помните? «Пришли мужики, взяли его за руки и за ноги и отнесли в часовню. Там он лежал на столе с открытыми глазами, и луна освещала его». Стоит ли так жить?
Нет, так немыслимо, невозможно жить. И умирать так нельзя. Впрочем, нам еще рано об этом размышлять,Нам дела еще много осталось.
Кстати, я совершенно потрясен: ваш Виктор женится? Выходит, мы уже старые люди?
Будьте здоровы и не скучайте. О Н. И. опять слышал- делает удивительные дела.
Впрочем, я не удивляюсь - я всегда верил в его характер, в его талант.
Ваш А. Левин
12
Пока все проходило благополучно. Командующий спрашивал, Шеремет отвечал. Почему же и не спрашивать командующему, это его право. И, ободрившись, Шеремет пустился в рассуждения.
Он даже рассказал анекдот к случаю. У него всегда были анекдоты к случаю, он тщательно их собирал и никогда не забывал.
Но ни командующий, ни Петров не улыбнулись.
Это Шеремету не понравилось.
- Да, вот еще что, полковник! - сказал командующий и помолчал, как бы собираясь с мыслями.
Шеремет изобразил на своем широком лице внимание и заинтересованность.
- Давеча был я в бане!
"Начинается", - подумал Шеремет. И тотчас же лицо его приняло покорное и виноватое выражение.
- Черт знает что вы там устроили, - говорил командующий, холодно и зло глядя в подбородок Шеремету. - Бумажные цветы понаставили, ковер из Дома флота притащили, одеяла из госпиталя, простыни, квас сварен из казенных сухарей. И, говорят, баню для командного состава закрыли на два часа раньше. Верно это?
- Так точно, виноват, - сказал Шеремет.
- Стыдно, полковник, стыдно, - вставая с места, брезгливо, почти с отвращением сказал командующий, - стыдно и подло.
При слове «подло» Шеремет порозовел от страха. Он стоял по стойке «смирно» - руки по швам, живот втянут, подбородок вперед, покорное и виноватое лицо, но сейчас это ничему не помогало. Сейчас заговорил Петров. Петров ходил за спиною Шеремета и говорил негромко, совершенно не стесняясь в выражениях.
- Вы чужой человек в авиации, - вдруг сказал Петров, - понимаете? Вот Левин не летчик и не техник, однако он свой человек в нашей семье, а вы только едок - вы с ложкой, когда мы с сошкой.
"Повернуться к нему или не повернуться? - думал Шеремет. - Если я повернусь к нему, то буду спиной к командующему. А если не повернусь, тоже будет плохо, Э, да что там, все равно хуже не бывает".
- Почему вы так топали ногами на Варварушкину? - спросил командующий.
- И насчет бани доложите подробно, для чего это вы все затеяли! - сказал Петров.
Вопросы посыпались на него градом. Он не успевал отвечать. И каждый его ответ сопровождался репликами, от которых у него подкашивались ноги. Он уже не понимал, кто бросает эти уничтожающие реплики, он только поводил своей большой головой, и тупой, тяжелый страх все больше и больше сковывал его жирное тело.
"Надо молчать, - решил он, - пусть будет что будет. Надо молчать и надо бояться.
Начальство любит, чтобы его боялись".
По и здесь он ошибся: это он любил, чтобы его боялись, чтобы хоть немножко трепетали, входя к нему в кабинет, а они - ни командующий, ни Петров - терпеть не могли испуганных подчиненных. Одно дело, если человек осознал свою неправоту, понял, что ошибся, совсем другое дело, если он просто боится. И так как Шеремет боялся - он стал им обоим неприятен.
Поэтому, переглянувшись, они оба сурово помолчали, и погодя командующий сказал Шеремету, что тот может быть свободен.
- Есть! - ответил Шеремет.
- Доложите начсанупру флота, - сказал командующий, - что я накладываю на вас взыскание и прошу генерала мне позвонить, как только он прибудет из города.
- Есть! - повторил Шеремет, еще не понимая сути слов командующего, но уже чувствуя на спине холодок и все еще не уходя.
- Так вот - можете быть свободным! - еще раз произнес командующий и кивнул.
Петров тоже кивнул и отвернулся.
"Плохо! - подумал Шеремет. - Но не слишком. Могло быть хуже. Впрочем, ничего особенного: маленько перестарался, но ведь я хотел сделать как лучше. Ну что же - ошибся: если бы я был командующим, мне бы лично нравилось, что мне так подготовили баню.
Должен же быт командующего, отношение к нему, чуткость, - должно же это все отличаться от того, как мы все относимся к рядовым летчикам. Ах, глупость какая, надо же так не угадать…"
Из кабинета он вышел еще бодрясь, но на лестнице вдруг совсем испугался - до того, что заныло под ложечкой: "Накладываю взыскание, пусть позвонит генерал!" Для чего звонить генералу? Для какого-то особого разговора? Для секретного? Может быть, они еще чего-нибудь проведали?
И ему вдруг припомнился недавний и громкий скандал в терапевтическом отделении госпиталя, когда он, Шеремет, приказал очистить палату для заболевшего гриппом нужного и полезного майора из интендантства. Вспомнился капитан-фронтовик, пожилой человек, в прошлом директор сельской школы, заболевший на переднем крае острым суставным ревматизмом, и вспомнились все те слова, которые произнес тогда этот капитан. Капитан был прав во всем, но Шеремет страшно обиделся, потому что решил для себя (так было. удобнее), что интендантский майор нужен вовсе не ему самому лично, а нужен госпиталям. В какой-то мере это было верно, но только в малой мере, и теперь Шеремету показалось, что и командующий и Петров знают все то, что тогда сказал капитан. Так как сам Шеремет вечерами, на досуге не раз занимался писанием рапортов и докладных записок, попахивающих доносами, то и про других людей он всегда думал, что они тайно пишут "на него". И теперь. он твердо решил, что на него "много написано писанины" и что он пропал. Конечно, пишут все - Левин, и этот капитан, и Варварушкина, и разные другие, нe все ли равно кто, когда теперь все вдруг зашаталось, завтрашний день стал сомнительным, а о послезавтрашнем не стоит даже и думать. Произошло нечто ужасное, остановить ничего немыслимо, начсан полковник Шеремет сейчас, может быть, вовсе и не начсан и даже не полковник, он - просто Шеремет, а просто Шеремет, без звания и должности, - это пар, ноль, ничто. Разумеется, он - врач, но кого он лечил в последний раз и когда, кто знает врача Шеремета? Никто. Его знали как начальника врачей - вот и все, как заведующего, и иногда он еще читал лекции - он ведь хороший общественник и лекции читал недурно, - что-то о гигиене на производстве, об охране материнства и младенчества… Но какое это имеет теперь значение?
Раскуривая на ветру папиросу, он вдруг заметил, что его большие, крепкие руки дрожат. И вкус папиросы - хорошей, высшего сорта папиросы - показался ему неприятным, словно попахивало горелой тряпкой.
Возле госпиталя он встретил Баркана и обрадовался ему.
Левин был врагом Баркана, и Левин был врагом Шеремета. Сейчас Шеремет обязан был объединить вокруг себя всех недругов Александра Марковича. Левин погубил Шеремета и несомненно готовился к тому, чтобы погубить Баркана. И, стараясь говорить спокойно, даже несколько иронически, Шеремет поведал Баркану всю историю про баню и про то, что сказали командующий и Петров.
- Это все? - жестко спросил Баркан.
- Все! - ответил Шеремет.
- Плохо! - произнес Баркан.
- Что, собственно, плохо?
- Скверная история! - неприязненным голосом произнес Баркан.-Я не поклонник Левина, но вы попали в скверную историю. Левин тяжелый человек, но, знаете, я не могу вам выразить сочувствия, товарищ полковник.
Он помолчал и коротко вздохнул:
-: Может быть потому, что у меня тоже тяжелый характер?
Потом, козырнув, скрылся в темноте. А Шеремет шагал к себе и думал: "Блокируется!
Понимает, что Шеремет уже не Шеремет. То есть Шеремет еще Шеремет, но он уже не полковник Шеремет, не прежний Шеремет…"
13
- Вчера командующий мне поднес пилюльку, - сказал Левин. - Как вам не стыдно, Федор Тимофеевич. Неужели вы думаете, что я ребенок, играющий в игрушку? Наша затея серьезное дело, и я это хорошо понимаю.
Курочка молчал и улыбался, с удовольствием глядя на Левина. Он любил сидеть в тепле левинской ординаторской, любил слушать, как ворчит доктор, любил попить у него некрепкого чаю с сухариком. Сам того не зная, он любил Александра Марковича.
- Что же будет с сегодняшним испытанием?
- Будем испытывать, - сказал Курочка. -Денег испытания не стоят, риску тоже нет, почему же нам не довести испытания костюма в его нынешнем состоянии до конца?
Командующий, во всяком случае, считает испытания полезными. Ну, а потом подумаем. Вы несогласны?
Пришел Дорош, потом явился Калугин, через несколько минут после него - Шеремет.
Начсан был несколько бледен и говорил томным голосом. С Левиным он поздоровался демонстративно вежливо, но с некоторым оттенком официальности. Усевшись на диван, он стал напевать едва слышно, чтобы они не думали, что с ним все кончено.
"В крайнем случае мне угрожает склад, - думал он, напевая из "Риголетто".
- Это, конечно, очень неприятно, это значит - я погорел, но зато должность тихая, и если вести себя прилично, то хуже не будет. А оттуда я напишу е м у".
Про этого человека он всегда думал как бы курсивом. Когда-то Шеремет угодил этому деятелю и начальнику и с тех пор держал его "про запас", никогда не тревожа пустяками, а пописывая изредка бодрые письма и оказывая маленькие, но симпатичные знаки внимания его супруге и его семье, находящимся в эвакуации. И от него он получал иногда короткие писульки, написанные чуть свысока, но все же дружеские и, как думал сам Шеремет, "теплые".
Вот этот он и должен был впоследствии, не сразу, но обязательно помочь Шеремету, - конечно, не здесь, а где-нибудь в другом месте, там, где шереметовская расторопность и услужливость будут оценены по достоинству. Ночью, вспомнив о н е м, Шеремет твердо решил держаться бодрее.
И нынче он опять подумал, что не все еще окончательно потеряно, что грустить на виду у всех нет причин и что нынче же он напишет жизнерадостное фронтовое письмо ему и его семейству.
А подумав так, он тотчас же энергично втиснулся в общий разговор Дороша, Левина, Курочки и Калугина.
* * *
- Ну не везет же нам с погодами, - сказал краснофлотец Ряблов. - Покуда вы болели, товарищ подполковник, погоды были во! А поправились, опять море играет!
Он подал руку Левину и перетащил его на корму, туда же перетащил Шеремета и Курочку. Дорош и Калугин сели на передние банки.
"Сердце красавицы склонно к измене…" - напевал Шеремет, глядя на серые пенные валы и на далекий силуэт эсминца. Потом он открыл портсигар, угощая офицеров толстыми папиросами. "И к перемене, - напевал он, предлагая взглядом свои папиросы, - и к перемене, как ветер мая".
Папирос у него никто не взял, он зажег зажигалку-пистолет и прикурил, аппетитно причмокивая. Матросы подняли весла. Старшина вопросительно взглянул на Шеремета- старшего в звании.
- Давай, давай, - сказал Шеремет, - давай, друже, побыстрее. Провернем эту формальность сегодня - и обедать. С вас хороший обед нынче, товарищи костюмные конструкторы.
Потом он похвалил костюм. Вышло даже так, что нынешние испытания вовсе не нужны, потому что всем известно, какое это замечательное достижение - костюм.
Курочка молча улыбался.
Левин тоже вдруг улыбнулся и толкнул Федора Тимофеевича локтем в бок.
- К прежней вешке, товарищ подполковник? - спросил старшина.
Александр Маркович кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Невыносимо грустно было читать. Помните? «Пришли мужики, взяли его за руки и за ноги и отнесли в часовню. Там он лежал на столе с открытыми глазами, и луна освещала его». Стоит ли так жить?
Нет, так немыслимо, невозможно жить. И умирать так нельзя. Впрочем, нам еще рано об этом размышлять,Нам дела еще много осталось.
Кстати, я совершенно потрясен: ваш Виктор женится? Выходит, мы уже старые люди?
Будьте здоровы и не скучайте. О Н. И. опять слышал- делает удивительные дела.
Впрочем, я не удивляюсь - я всегда верил в его характер, в его талант.
Ваш А. Левин
12
Пока все проходило благополучно. Командующий спрашивал, Шеремет отвечал. Почему же и не спрашивать командующему, это его право. И, ободрившись, Шеремет пустился в рассуждения.
Он даже рассказал анекдот к случаю. У него всегда были анекдоты к случаю, он тщательно их собирал и никогда не забывал.
Но ни командующий, ни Петров не улыбнулись.
Это Шеремету не понравилось.
- Да, вот еще что, полковник! - сказал командующий и помолчал, как бы собираясь с мыслями.
Шеремет изобразил на своем широком лице внимание и заинтересованность.
- Давеча был я в бане!
"Начинается", - подумал Шеремет. И тотчас же лицо его приняло покорное и виноватое выражение.
- Черт знает что вы там устроили, - говорил командующий, холодно и зло глядя в подбородок Шеремету. - Бумажные цветы понаставили, ковер из Дома флота притащили, одеяла из госпиталя, простыни, квас сварен из казенных сухарей. И, говорят, баню для командного состава закрыли на два часа раньше. Верно это?
- Так точно, виноват, - сказал Шеремет.
- Стыдно, полковник, стыдно, - вставая с места, брезгливо, почти с отвращением сказал командующий, - стыдно и подло.
При слове «подло» Шеремет порозовел от страха. Он стоял по стойке «смирно» - руки по швам, живот втянут, подбородок вперед, покорное и виноватое лицо, но сейчас это ничему не помогало. Сейчас заговорил Петров. Петров ходил за спиною Шеремета и говорил негромко, совершенно не стесняясь в выражениях.
- Вы чужой человек в авиации, - вдруг сказал Петров, - понимаете? Вот Левин не летчик и не техник, однако он свой человек в нашей семье, а вы только едок - вы с ложкой, когда мы с сошкой.
"Повернуться к нему или не повернуться? - думал Шеремет. - Если я повернусь к нему, то буду спиной к командующему. А если не повернусь, тоже будет плохо, Э, да что там, все равно хуже не бывает".
- Почему вы так топали ногами на Варварушкину? - спросил командующий.
- И насчет бани доложите подробно, для чего это вы все затеяли! - сказал Петров.
Вопросы посыпались на него градом. Он не успевал отвечать. И каждый его ответ сопровождался репликами, от которых у него подкашивались ноги. Он уже не понимал, кто бросает эти уничтожающие реплики, он только поводил своей большой головой, и тупой, тяжелый страх все больше и больше сковывал его жирное тело.
"Надо молчать, - решил он, - пусть будет что будет. Надо молчать и надо бояться.
Начальство любит, чтобы его боялись".
По и здесь он ошибся: это он любил, чтобы его боялись, чтобы хоть немножко трепетали, входя к нему в кабинет, а они - ни командующий, ни Петров - терпеть не могли испуганных подчиненных. Одно дело, если человек осознал свою неправоту, понял, что ошибся, совсем другое дело, если он просто боится. И так как Шеремет боялся - он стал им обоим неприятен.
Поэтому, переглянувшись, они оба сурово помолчали, и погодя командующий сказал Шеремету, что тот может быть свободен.
- Есть! - ответил Шеремет.
- Доложите начсанупру флота, - сказал командующий, - что я накладываю на вас взыскание и прошу генерала мне позвонить, как только он прибудет из города.
- Есть! - повторил Шеремет, еще не понимая сути слов командующего, но уже чувствуя на спине холодок и все еще не уходя.
- Так вот - можете быть свободным! - еще раз произнес командующий и кивнул.
Петров тоже кивнул и отвернулся.
"Плохо! - подумал Шеремет. - Но не слишком. Могло быть хуже. Впрочем, ничего особенного: маленько перестарался, но ведь я хотел сделать как лучше. Ну что же - ошибся: если бы я был командующим, мне бы лично нравилось, что мне так подготовили баню.
Должен же быт командующего, отношение к нему, чуткость, - должно же это все отличаться от того, как мы все относимся к рядовым летчикам. Ах, глупость какая, надо же так не угадать…"
Из кабинета он вышел еще бодрясь, но на лестнице вдруг совсем испугался - до того, что заныло под ложечкой: "Накладываю взыскание, пусть позвонит генерал!" Для чего звонить генералу? Для какого-то особого разговора? Для секретного? Может быть, они еще чего-нибудь проведали?
И ему вдруг припомнился недавний и громкий скандал в терапевтическом отделении госпиталя, когда он, Шеремет, приказал очистить палату для заболевшего гриппом нужного и полезного майора из интендантства. Вспомнился капитан-фронтовик, пожилой человек, в прошлом директор сельской школы, заболевший на переднем крае острым суставным ревматизмом, и вспомнились все те слова, которые произнес тогда этот капитан. Капитан был прав во всем, но Шеремет страшно обиделся, потому что решил для себя (так было. удобнее), что интендантский майор нужен вовсе не ему самому лично, а нужен госпиталям. В какой-то мере это было верно, но только в малой мере, и теперь Шеремету показалось, что и командующий и Петров знают все то, что тогда сказал капитан. Так как сам Шеремет вечерами, на досуге не раз занимался писанием рапортов и докладных записок, попахивающих доносами, то и про других людей он всегда думал, что они тайно пишут "на него". И теперь. он твердо решил, что на него "много написано писанины" и что он пропал. Конечно, пишут все - Левин, и этот капитан, и Варварушкина, и разные другие, нe все ли равно кто, когда теперь все вдруг зашаталось, завтрашний день стал сомнительным, а о послезавтрашнем не стоит даже и думать. Произошло нечто ужасное, остановить ничего немыслимо, начсан полковник Шеремет сейчас, может быть, вовсе и не начсан и даже не полковник, он - просто Шеремет, а просто Шеремет, без звания и должности, - это пар, ноль, ничто. Разумеется, он - врач, но кого он лечил в последний раз и когда, кто знает врача Шеремета? Никто. Его знали как начальника врачей - вот и все, как заведующего, и иногда он еще читал лекции - он ведь хороший общественник и лекции читал недурно, - что-то о гигиене на производстве, об охране материнства и младенчества… Но какое это имеет теперь значение?
Раскуривая на ветру папиросу, он вдруг заметил, что его большие, крепкие руки дрожат. И вкус папиросы - хорошей, высшего сорта папиросы - показался ему неприятным, словно попахивало горелой тряпкой.
Возле госпиталя он встретил Баркана и обрадовался ему.
Левин был врагом Баркана, и Левин был врагом Шеремета. Сейчас Шеремет обязан был объединить вокруг себя всех недругов Александра Марковича. Левин погубил Шеремета и несомненно готовился к тому, чтобы погубить Баркана. И, стараясь говорить спокойно, даже несколько иронически, Шеремет поведал Баркану всю историю про баню и про то, что сказали командующий и Петров.
- Это все? - жестко спросил Баркан.
- Все! - ответил Шеремет.
- Плохо! - произнес Баркан.
- Что, собственно, плохо?
- Скверная история! - неприязненным голосом произнес Баркан.-Я не поклонник Левина, но вы попали в скверную историю. Левин тяжелый человек, но, знаете, я не могу вам выразить сочувствия, товарищ полковник.
Он помолчал и коротко вздохнул:
-: Может быть потому, что у меня тоже тяжелый характер?
Потом, козырнув, скрылся в темноте. А Шеремет шагал к себе и думал: "Блокируется!
Понимает, что Шеремет уже не Шеремет. То есть Шеремет еще Шеремет, но он уже не полковник Шеремет, не прежний Шеремет…"
13
- Вчера командующий мне поднес пилюльку, - сказал Левин. - Как вам не стыдно, Федор Тимофеевич. Неужели вы думаете, что я ребенок, играющий в игрушку? Наша затея серьезное дело, и я это хорошо понимаю.
Курочка молчал и улыбался, с удовольствием глядя на Левина. Он любил сидеть в тепле левинской ординаторской, любил слушать, как ворчит доктор, любил попить у него некрепкого чаю с сухариком. Сам того не зная, он любил Александра Марковича.
- Что же будет с сегодняшним испытанием?
- Будем испытывать, - сказал Курочка. -Денег испытания не стоят, риску тоже нет, почему же нам не довести испытания костюма в его нынешнем состоянии до конца?
Командующий, во всяком случае, считает испытания полезными. Ну, а потом подумаем. Вы несогласны?
Пришел Дорош, потом явился Калугин, через несколько минут после него - Шеремет.
Начсан был несколько бледен и говорил томным голосом. С Левиным он поздоровался демонстративно вежливо, но с некоторым оттенком официальности. Усевшись на диван, он стал напевать едва слышно, чтобы они не думали, что с ним все кончено.
"В крайнем случае мне угрожает склад, - думал он, напевая из "Риголетто".
- Это, конечно, очень неприятно, это значит - я погорел, но зато должность тихая, и если вести себя прилично, то хуже не будет. А оттуда я напишу е м у".
Про этого человека он всегда думал как бы курсивом. Когда-то Шеремет угодил этому деятелю и начальнику и с тех пор держал его "про запас", никогда не тревожа пустяками, а пописывая изредка бодрые письма и оказывая маленькие, но симпатичные знаки внимания его супруге и его семье, находящимся в эвакуации. И от него он получал иногда короткие писульки, написанные чуть свысока, но все же дружеские и, как думал сам Шеремет, "теплые".
Вот этот он и должен был впоследствии, не сразу, но обязательно помочь Шеремету, - конечно, не здесь, а где-нибудь в другом месте, там, где шереметовская расторопность и услужливость будут оценены по достоинству. Ночью, вспомнив о н е м, Шеремет твердо решил держаться бодрее.
И нынче он опять подумал, что не все еще окончательно потеряно, что грустить на виду у всех нет причин и что нынче же он напишет жизнерадостное фронтовое письмо ему и его семейству.
А подумав так, он тотчас же энергично втиснулся в общий разговор Дороша, Левина, Курочки и Калугина.
* * *
- Ну не везет же нам с погодами, - сказал краснофлотец Ряблов. - Покуда вы болели, товарищ подполковник, погоды были во! А поправились, опять море играет!
Он подал руку Левину и перетащил его на корму, туда же перетащил Шеремета и Курочку. Дорош и Калугин сели на передние банки.
"Сердце красавицы склонно к измене…" - напевал Шеремет, глядя на серые пенные валы и на далекий силуэт эсминца. Потом он открыл портсигар, угощая офицеров толстыми папиросами. "И к перемене, - напевал он, предлагая взглядом свои папиросы, - и к перемене, как ветер мая".
Папирос у него никто не взял, он зажег зажигалку-пистолет и прикурил, аппетитно причмокивая. Матросы подняли весла. Старшина вопросительно взглянул на Шеремета- старшего в звании.
- Давай, давай, - сказал Шеремет, - давай, друже, побыстрее. Провернем эту формальность сегодня - и обедать. С вас хороший обед нынче, товарищи костюмные конструкторы.
Потом он похвалил костюм. Вышло даже так, что нынешние испытания вовсе не нужны, потому что всем известно, какое это замечательное достижение - костюм.
Курочка молча улыбался.
Левин тоже вдруг улыбнулся и толкнул Федора Тимофеевича локтем в бок.
- К прежней вешке, товарищ подполковник? - спросил старшина.
Александр Маркович кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33