— Родительский дом, — проговорила голландка. — В Амстельвине.
— Какая прелесть, — заметила Эйдриен и не слукавила: дом и впрямь выглядел роскошно.
— Они оба работали в банке, — поведала хозяйка. — А мама при этом еще участвовала в феминистском движении. Настоящая «Долли Мина»![47]
Мами переворачивала страницы и мечтательно рассматривала снимки.
— Мой брат Роэл, — вздохнула она. — Такой красавец!
— Вы с ним видитесь?
— О нет. Роэл умер во время войны.
— Погиб на фронте? — уточнил Макбрайд.
Хозяйка покачала головой:
— Нет. Туберкулез.
Другая фотография — на этот раз молодой женщины, которая сидела за столиком кафе. Судя по всему, в Европе.
— Угадаете, кто это? — кокетливо спросила престарелая женщина.
Лью улыбнулся.
— Тут и сомнений быть не может, — ответил он. — Это Грета Гарбо. Я ее где угодно узнаю.
Мами пьяно захохотала и оглушительно гаркнула:
— Ага! Какой милый человек и такой лжец!
— А ведь это вы, правда? — спросила Эйдриен. — Какая хорошенькая!
— И вы очень добры, милая, спасибо, — ответила хозяйка. Затем перевернула еще одну страницу и постучала указательным пальцем по небольшому снимку форматом пять на семь. На карточке позировали с полдюжины мужчин: друзья расположились на элегантной террасе домика в Альпах.
— Вот! — сказал Мами Винкельман. — Это я и хотела вам показать.
Перед ними лежал снимок оттенка сепии, напечатанный в коричневых тонах. Мужчины стояли рядами: три на заднем плане и столько же впереди, преклонив колено. Они были одеты в старомодные костюмы для пешего туризма: трикотажные панталоны, гетры, тяжелые ботинки и узорчатые шерстяные свитера.
— Вот Каль. Как всегда, в самом центре событий.
Эйдриен вгляделась в фотографию. Кальвин Крейн с друзьями, судя по всему, только что вернулись с прогулки в Альпах. В молодости глава фонда был довольно хорош собой: темные глаза, широкие плечи, орлиный нос и продольная ямка на подбородке. По левую руку от него стоял крупный румяный скандинав с широкими скулами и светлыми волосами. Почти бесцветные глаза пристально смотрели в камеру из-под полуопущенных век.
— А кто это рядом с мистером Крейном? — поинтересовался Макбрайд. Человек на снимке казался на удивление знакомым.
— Это Ральф Опдаал. Они с Калем вместе работали.
— В Институте? — уточнила Эйдриен.
— Конечно. Гуннар — его сын, — пояснила хозяйка, извлекла фотографию из уголков, которыми та крепилась к странице альбома, и перевернула ее. На обороте вылинявшими синими чернилами было написано:
«Айгер, Мёнх и Юнгфрау
Справа налево: У. Колби, Дж. Деменил, Ф. Наги.
В первом ряду: Т. Барнерс, К. Крейн, Р. Опдаал.
8 сентября 1952 г. Отель “Палас Айгер”»
— А кто остальные? — поинтересовался Льюис.
Мами заговорщически улыбнулась и поведала:
— Шпионы.
— Они часто ходили в горы? — спросила Эйдриен.
Голландка покачала головой:
— Нет. Насколько я помню, первый и единственный раз. Да и встретились-то они по делу. — Рассказчица задумалась и решительно кивнула, словно что-то припомнив. — А-а, знаю! Они только что открыли клинику.
— Клинику Прудхомма? — предположила гостья.
Мами кивнула:
— Да. И решили отпраздновать.
— Как к вам попал этот снимок? — удивился Льюис.
— Как попал? Я сама его сделала, — ответила Мами. — Это мой почерк, а не Каля. Он вообще тогда мало фотографировался. — Винкельман быстро пролистала несколько страниц и нашла еще одно фото. — Вот второй из снимков — по крайней мере из тех, что сохранились у меня. Может, у Теи что-нибудь осталось.
Снимок изображал особняк в жилом квартале какого-то европейского города. Сооружение напоминало здание дипломатической миссии вроде тех, какими изобилует Массачусетс-авеню в Вашингтоне. По обе стороны от массивной парадной двери стояли огромные каменные урны, а между ними, положив ладонь на ручку в форме львиной головы и воздев другую в приветствии, стоял Крейн. На странице под снимком все тем же мелким почерком было нацарапано:
«Герр директор прибыл!
Институт (Кюсснахт)
3 июля 1949 г.»
— Ну что ж, — сказала Мами, медленно поднимаясь с кресла, — вот и все, что я хотела вам показать. А теперь, если не возражаете, я бы прилегла. Если вам что-нибудь понадобится…
— Спасибо, не беспокойтесь, — ответила Эйдриен.
Пошел дождь. Первые тяжелые капли ударили в оконные стекла, а над заливом прокатились громовые раскаты. Открыв портфель, Макбрайд извлек из него несколько папок и конвертов, блокнот из желтой линованной бумаги, пару папок из толстого картона. Тут же лежали какой-то старинный календарь, номер бюллетеня Американской ассоциации пенсионеров и толстая связка писем, скрепленная аптечной резинкой.
Макбрайд потянулся к дневнику, но Эйдриен оказалась быстрее. Она завладела трофеем, удобно устроилась на диване и принялась читать. Льюис тем временем взялся просматривать другой материал и вскоре понял, что зацепиться тут не за что: выписки из банка и счета; переписка с различными брокерскими конторами; письма из различных учреждений. Гарвардский строительный фонд надеялся, что о нем не забудут упомянуть в завещании; «Спринт»[48] хотел видеть Крейна своим клиентом.
Макбрайд оторвался от бумаг:
— У тебя что-нибудь интересное?
Эйдриен покачала головой, закрыла дневник и отложила его на журнальный столик.
— Поэзия. В старости Крейн писал стихи.
— Шутишь? — среагировал тот, не сумев скрыть разочарования.
— Можешь сам взглянуть, — ответила собеседница, сняла резинку с пачки конвертов и начала одно за другим перебирать письма. А тем временем Макбрайд продолжал изучать счета старика в поисках неизвестно чего. Вяло текли минуты.
Через некоторое время Эйдриен доложила:
— Одни квитанции. Он купил ботинки в «Черчес», книги на Мэйн-стрит. Приобретал лекарства по рецептам в аптеках «Райт эйд»[49]. — Эйдриен взглянула на Льюиса. — Это все впустую — так мы ничего не найдем.
Макбрайд пожал плечами и, вернувшись к альбому, стал заинтересованно рассматривать снимок, изображавший Крейна у дверей Института.
Заметив это, Эйдриен спросила:
— А где находится Кюсснахт?
— К северу от Цюриха. Там размещается штаб-квартира Института. — Лью замолчал и нахмурился.
— Тебя что-то беспокоит?
Собеседник покачал головой.
— Знаешь, я все пытаюсь вычислить, когда именно я превратился в Джеффри Дюрана. И последнее, что я отчетливо помню, — Институт. Я приехал в Швейцарию, чтобы переговорить о чем-то с Опдаалом, мы собирались вместе перекусить, и я зашел в Институт.
— Ты о том самом Опдаале, с которым поссорился Крейн?
Макбрайд кивнул и перевернул страницу, чтобы еще раз взглянуть на групповую фотографию на террасе в Мюррене.
— Он очень похож на отца, — проговорил Льюис, пристально вглядываясь в лицо с широкими скулами и полуопущенными веками. И тут его сердце опять беспокойно забилось от страха, а руки похолодели. В такие моменты люди говорят, что у них душа в пятки ушла. Впрочем, Макбрайд быстро взял себя в руки и вспомнил, что надо заниматься делом. — Ладно, давай дальше искать.
— Ага…
Дождь глухо барабанил по крыше, ниспадая на землю витыми серебряными струями. Эйдриен открыла конверт из желтой оберточной бумаги, заглянула в него и отложила в сторону.
— Что там? — спросил Макбрайд.
— Вырезки из газет, — ответила она. — Некрологи и все такое.
Тот пожал плечами и взял линованный блокнот. Когда Лью быстро пролистал страницы, на стол выпал конверт. А на самой последней странице блокнота нашелся черновик какого-то письма.
Не трогая конверта, Макбрайд сосредоточился на каракулях в конце блокнота. Письмо изобиловало перечеркнутыми словами и помарками. «Гуннар» — так оно начиналось.
Льюис задумался: «Никаких долгих предисловий, никаких любезностей — значит, отношения уже подпорчены». И зачем начинать письмо в блокноте, а тем более в самом его конце? Ответ пришел тут же — потому что Крейн носил блокнот с собой и тайно писал в общественных местах, опасаясь взглядов даже случайных прохожих.
«Гуннар, буду с вами откровенен: то, о чем вы просите…»
Макбрайд снова прервался: «Значит, он действительно о чем-то просил…»
«…ужасно. В голове не укладывается, что вы на такое способны: проект „Иерихон“ — полное безумие. Я не представляю, какими извращенными соображениями вы руководствовались, задумывая все это. Сейчас меня страшно мучает только одно: как я до сих пор мог бездействовать?! В Африке разбился один-единственный самолет — и погибли миллионы!
Почему вы ничего не предприняли? Где же ваше исследование? О чем вы думали? У нас вообще когда-нибудь был агент в Руанде?
Независимо от того, что вами двигало тогда, крайне опрометчиво ожидать, будто я поддержу ваш нынешний проект. Я не собираюсь смотреть сквозь пальцы на это безумие, а уж тем более принимать в нем участие. Заверяю вас, «Иерихон» станет настоящей катастрофой — похлеще того, что случилось в Руанде. Вы не получите требуемой подписи — ни теперь, ни в будущем! Более того, если вам каким-то образом удастся найти деньги для проекта, будьте уверены, я не пожалею усилий, чтобы помешать вашему кровавому детищу увидеть свет. Позвольте напомнить вам, Гуннар, о первых принципах нашего общего дела. (Вы, кажется, о них забыли.) Наша организация создавалась, когда мир пытался встать на ноги после Второй мировой войны. Впоследствии Запад оказался в состоянии «холодной войны», которая в любой момент обещала добавить еще одну римскую единицу к многосерийным кровопролитиям прошлого. Мы задались целью воспрепятствовать этому, объединились и создали программу, которой вы теперь руководите.
Ваш отец был одним из нас — и, должен признать, одним из самых лучших.
Наша маленькая группа — восемь человек из вполовину меньшего числа стран — не жалела ни сил, ни времени, отстаивая свободу. С нами работали из Управления стратегических служб и других органов, которые разделяли то же видение ситуации. Возникла необходимость в создании некой структуры, третьего класса индивидуумов — помимо администраторов и ученых, — которая взяла бы на себя нелегкую задачу защиты цивилизации от возможных ошибок. Хватит Гитлеров, Сталиных и Мао. Пусть это никогда больше не повторится.
Мы работали, подвергаясь невообразимой опасности, на свой страх и риск. Мы не обладали официальной поддержкой или привилегиями правительственных служб. И если мы провалимся теперь, если допустим хоть одну непоправимую ошибку, все обязательно всплывет. Не только Батиста, но и Папа и все остальное. Вы к этому готовы? Я сомневаюсь.
Правда состоит в том, что Институт всегда был связан с политикой и являлся третьей силой, во многом напоминающей «триаду»[50] или мафию. Подобные структуры появляются на свет, если возникает необходимость в некой секретной «сражающейся стороне», и тогда на них ложится политическая миссия неизмеримой важности. Часто и, вероятно, неизбежно эти организации теряют смысл своего существования — обычно в тот момент, когда их дело выиграно или проиграно. Однако они не исчезают, а превращаются в криминальные организации.
И как ни печально это признавать, подобное происходит с Институтом под вашим руководством. Вначале мы истребляли чудовищ — крупные мишени, для устранения которых требовалось всеобщее согласие. Теперь, когда «холодная война» ушла в прошлое, наши цели мельчают. Положа руку на сердце, Институт следовало бы закрыть, как только Горбачев попросил мира…»
— Взгляни, — сказал Макбрайд, протягивая письмо Эйдриен. — Невероятно.
Некоторое время он наблюдал, как она читает, одновременно размышляя о том, что Институт использовал своих членов для изучения скрытых технологий и практик, использовавшихся при создании «контролируемых агентов». Его собственные исследования, включавшие в себя «анимистическую терапию» стран «третьего мира», вполне ложились в эту канву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80