А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Поверил в меня. А то ведь, знаете, как говорят: «От худого семени жди худого племени». Это про папашку моего. Знаменитый был человек. На весь город. Ну да ладно, семейный альбом полистаем в другой раз. Сейчас речь не о том.
Семен Павлович помог мне стать участковым: замолвил где надо словечко. Ну, я и старался. Как мог.
Так вот: в конце июля, по-моему, в четверг… Хотя… Врать не буду. Может, и в среду. Еду я по городу. Ну, вроде как патрулирую. Слежу за порядком. Молодой еще — на ходу подметки рву. Да и проблем с бензином тогда не было, не то что сейчас. Еду я, значит. По Центральной. Смотрю — идет кто-то. Ну, своих-то я всех знаю. А этот— чужой. И одет не по-нашему. По-городскому. Голубые джинсы, белая рубашка. Высокий такой, молодой… Но что-то мне в нем не понравилось. Сразу не понравилось, скажу честно.
Подъезжаю, останавливаюсь. Выхожу, представился по форме, как положено. Спрашиваю, мол, кто такой. Откуда.
А он, гад, лыбится. Щерится, как параша. Чему он так рад? Что меня увидел?
Я говорю: как зовут? Он отвечает: зовите меня Микки. Микки, понимаете? Плакатик-то помните? Ну вот. Я, конечно, хоть и серый, но в кино был. Когда за Настасьей ухаживал, я ее в Ковель возил на фильмы разные. И в Ковеле мы этого самого Микки видели. Фамилию сейчас не вспомню, хоть убейте.
Ну, я его фотокарточку срисовываю и вижу: похож. Ладно, думаю: Микки так Микки. На зоне все равно будешь Светой или Марусей. Документы есть? Нет, отвечает. И смеется.
Ну что ж. Поехали дальше. Откуда ты взялся?
Он отвечает: какая разница, откуда я взялся? Я был всегда. И я буду всегда.
Ну что тут делать? Вижу, парень не в себе. И под мышкой — здоровый моток веревки. Нормально, думаю. Еще не дай бог повесится на моем участке, а мне потом отвечать. Только… все оказалось гораздо хуже. Если б знать, я бы его сам повесил. Прямо на дверях сельсовета, а потом пошел бы сдаваться. Но я же тогда не знал.
А жара на улице страшная: я потею, мокрый весь, как мышь. А он — нет. Свежий, как запах чеснока от моего папаши. Я сначала подумал, что это он не потеет? А потом — как-то ни к чему. Ну, не потеешь, и хрен с тобой.
А куда идешь, говорю. Он плечами пожимает: гуляю.
Ну что? Ситуация. Зовут Микки, документов нет, откуда взялся — неизвестно, куда направляется — и сам не знает. Садись, говорю, в машину. Покатаемся.
Садится. И по-прежнему лыбится.
Привожу его на кладбище. Не надо смеяться, док. Все мы смертны, все там будем. Человек должен знать свое будущее. А будущее у нас одно: как ни крутись, все равно там окажешься. Такая экскурсия хорошо прочищает мозги — конечно, тем, у кого они есть. А у этого парня не было. Подождите, послушайте, что дальше.
Привожу, высаживаю. Смотри, говорю. Место хорошее. Сухое. Могу устроить — только намекни. Молчит. Улыбается.
Я ему втолковываю: мол, городок у нас тихий. Живем почти при коммунизме. В том смысле, что с преступностью покончено. А если ты мне, гад, криминогенную обстановку нарушишь, так я тебя сам здесь в два счета закопаю. Понимаешь, о чем толкую?
Кивает. Ладно, говорю. Ты пока тут обживайся, а я поеду. В самом деле: не пьяный, не бузит, чего мне его забирать? За что?
Оставил его на кладбище, а сам — в город вернулся. Дальше патрулировать. Время такое — летние каникулы, детишки шалят. Могут ненароком стекла выбить, в чужой огород залезть, на свинье прокатиться… Ну, помнишь, как мы с тобой, Валерка? Ладно, это к делу не относится.
У меня сразу появилось нехорошее ощущение. Какое-то подозрение насчет этого Микки. И, главное, веревка не давала покоя. Зачем ему потребовалась веревка, этого я понять не мог.
В городе все было тихо. До самого вечера. Я сходил домой, пообедал. Анастасия, хоть и с пузом была, и тяжело ей было в такую жару, а все же — каждый день обед из трех блюд: суп, картошка и компот.
После обеда я часок вздремнул. Ну, может два. Не больше. А потом — снова за руль, и по городу кататься. Тут, конечно, можно и пешком все пройти за полчаса, но на машине как-то солиднее.
А когда ехал по Молодежной… Угол Молодежной и Пятого, ты там был сегодня, док… Слышу — крики. И Николаич выбегает на дорогу, чуть ли не под колеса бросается. Вижу — что-то стряслось. Неладно дело-то.
Вот отсюда и начинается мой рассказ.
Я постараюсь покороче, время-то уже — одиннадцатый час.
* * *
Внезапно Ружецкий, все это время пребывавший будто в забытьи, подпрыгнул на месте.
— Как? Одиннадцатый час? А где Петя? Где мой сын? Шериф с Тамбовцевым переглянулись.
— Валера… — начал было Шериф, но Ружецкий перебил его.
— Петя! — громко крикнул он.
Ружецкий вскочил со стула и бросился к дверям. Он выбежал бы из кухни, если Тамбовцев не загородил бы собой дверной проем.
— Пусти, Николаич! Я должен его найти!
Тамбовцев крепко обнял Ружецкого и прижал его голову к груди. Через рубашку он ощутил горячие капли. Ружецкий плакал. Плакал и кричал:
— Петя! Я не хотел, сынок! Это все ОН! ОН ее заставил!
Правой рукой за спиной Ружецкого Тамбовцев делал какие-то знаки. Он звал на помощь.
«Отсроченный реактивный психоз, — мелькнуло в голове у Пинта. — Что-нибудь седативное. Большую дозу».
Ружецкий вырывался и, если бы не вмешательство Шерифа, он бы отбросил Тамбовцева в сторону и бросился прочь. Сейчас он был готов бежать куда угодно.
— Я знаю… Я знаю, что ты хочешь рассказать! Про ту девочку. Ты же сам сказал, что ОН вернулся! Зачем? ОН вернулся за Петей?!
Шериф крепко держал Ружецкого за плечи, а Тамбовцев упирался в него круглым животом, втроем они напоминали диковинный сэндвич.
Ружецкий постепенно обмяк. Рыдания сотрясали тело. Ноги больше не держали его, и он медленно осел, громко стукнувшись коленями о пол.
— Это не я! Это все ОН!
С ним случилась настоящая истерика. Он катался по полу и выл, повторяя:
— Петя! Петя!
Шериф поглядел на Тамбовцева, дернул подбородком. Тот в ответ решительно замотал головой. Надо было срочно что-то выдумывать. Время правды еще не наступило. Ружецкому еще только предстояло ее узнать. Но не сейчас. Позже.
Шериф наклонился над сотрясающимся в рыданиях Ружецким и прокричал ему прямо в лицо, мокрое от слез:
— Что ты орешь? С ним все в —порядке! Он у меня дома. Сидят вдвоем с Васькой. Они, наверное, гуляли вместе, да заболтались. Я заходил домой в семь… Нет, в половину восьмого. Они смотрели телевизор. Успокойся. Все в порядке.
Шериф не умел врать. И сейчас у него это получалось не очень здорово, но Ружецкий был готов поверить всему.
Сначала, испуганный и пораженный тем, что он натворил, Ружецкий забыл про сына. Все его мысли были заняты одним кошмарным видением: умирающая Ирина и темная кровь, льющаяся потоком меж ее пальцев. Это терзало его, мучило, стояло перед глазами, как наваждение, от которого он хотел избавиться. И теперь, когда перегруженный мозг стал выдавливать этот жуткий образ, Ружецкому потребовалось переключиться на что-нибудь другое. История, которую начал рассказывать Шериф, натолкнула его на мысли о сыне. Потому что с девочкой в этой истории случилось нечто ужасное. Такое, чего вообще никогда не должно случаться с детьми. Фраза Шерифа «ОН вернулся» зажгла в голове Ружецкого бикфордов шнур, который медленно тлел, тлел и, наконец, добежал до динамитной шашки. Последовал сильный взрыв, заставивший Ружецкого опомниться. Теперь он думал только о Пете.
Шериф уже принял решение. Рассказать историю ему не удастся — по крайней мере, здесь и сейчас. А если так, то чего рассиживаться? Какой-то маломерок с лицом Микки разгуливает по городу, и его маленький рост не должен никого вводить в заблуждение. Он опасен. Очень опасен. И может натворить дел, если его не остановить. Значит, док у нас ЧИТАЕТ ЗНАКИ? Тогда надо взять его с собой. Он может пригодиться.
— Николаич, справишься? — Он кивнул на Ружецкого. Валерий уже не катался по полу. Он просто лежал на спине, подтянув колени к животу, и скулил на одной протяжной высокой ноте: «Петя! Сынок!»
— Постараюсь. Черт, где в этом доме держат целебные настойки? Что за люди? В холодильнике — одни сосиски, в шкафах — какая-то крупа и макароны.
— Посмотри в зале, там в серванте должно что-нибудь стоять, — посоветовал Шериф. Он уже нахлобучил шляпу и взял ружье.
— Я могу оставить чемоданчик, — вмешался Пинт. — Там вроде есть все необходимое.
— Чемоданчик? — Тамбовцев задумался. — Нет, он может вам пригодиться. Сейчас Валера маленько успокоится, и я отведу его в больницу. Слышишь, Кирилл, — обратился он к Шерифу. — Мы будем там. Чего нам здесь сидеть.
Он ткнул пальцем в потолок, подразумевая тело, лежащее на втором этаже.
— Хорошо, — отозвался Баженов. — Док, пошли со мной. Закончу историю по дороге.
Пинт подхватил чемоданчик «скорой помощи» и устремился за Шерифом.
На улице было темно. На небе мерцали одинокие звезды. Пинт увидел Кассиопею: изломанную букву «М», будто написанную дрожащей рукой первоклассника.
По всему Первому переулку горели фонари. Горели они и на Кооперативной, но где-то вдалеке, у самого кладбища. Два ближайших перекрестка были погружены в темноту. Цепкий глаз Шерифа не упускал ничего.
— Почему не горят фонари? Это непорядок. Он поскреб подбородок. Пинт услышал негромкое шуршание.
— Кажется, я знаю, где его искать. Там, где темно. Может, это и не так, но начать-то откуда-нибудь надо.
Пинту послышалось, что он уловил злорадство в словах Шерифа.
Баженов разложил приклад ружья, теперь, чтобы выстрелить, достаточно было просто передвинуть флажок предохранителя и нажать на курок.
— — Я иду за тобой, дружок! БЕШЕНЫЙ ПЕС ИДЕТ ПО СЛЕДУ! — Баженов, казалось, совсем забыл о существовании Пинта. Он сел в машину, завел двигатель, но фары включать не стал. Выжал сцепление и воткнул первую передачу. Уазик медленно покатился по улице. Пинт едва успел закинуть чемоданчик и запрыгнуть следом на сиденье.
— Шериф, так что случилось с девочкой?
— А?!! — Баженов громко закричал, как человек, который внезапно обнаруживает, что он в темной комнате не один. Он даже протянул руку к ружью, но быстро опомнился. Из его груди вырвался вздох облегчения: — А-а-а, это ты, док…
Уазик продолжал медленно катиться вниз по Кооперативной. Баженов не давил на газ, и на холостых оборотах двигатель работал еле слышно. Пинт понял, что они крадутся. Стремятся захватить кого-то врасплох.
Прошло не меньше минуты, и Пинт уже хотел повторить свой вопрос, но Шериф вдруг ответил, коротко и буднично, будто случайный прохожий спросил его, который час:
— ОН ее повесил, док… Вот такую маленькую кроху. И никто не знает почему…
* * *
На втором перекрестке Шериф остановился и заглушил двигатель. Некоторое время он молча вглядывался в сгустившуюся темноту. Пинт видел, как он напряжен: кожа на лбу собралась в глубокие складки. Баженов чутко прислушивался к каждому шороху. Но город молчал. Он будто вымер. И фонари — их единственные ненадежные ориентиры — теперь горели всюду, куда ни посмотри: вниз по Кооперативной и в обе стороны Третьего переулка.
— Куда дальше? — наконец осмелился спросить Пинт. Казалось, Шериф только и ждал этого вопроса. Рука его потянулась к замку зажигания.
— Я еще не решил. Но в одно место надо съездить обязательно.
— В какое? — спросил Пинт, заранее зная ответ.
— Угол Молодежной и Пятого. Что, если ОН пришел за второй девочкой?
Пинт передернул плечами. Что они все, сговорились, что ли? Разговаривают загадками, а отгадок, похоже, и сами не знают.
— Шериф, расскажите мне наконец, за кем мы охотимся?
Баженов завел двигатель, включил фары и, ухватившись за большой руль, повернул налево, в сторону Молодежной.
— Поехали, док! Я думаю, Лену надо отвезти в больницу, к Николаичу. Так будет спокойней.
Уазик мчался по ухабистой дороге, подпрыгивая на каждой кочке. Левую руку Баженов положил на руль, а правой держался за рычаг переключения скоростей. Теперь он действительно напоминал Шерифа, несущегося по прериям на верном боевом коне навстречу опасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73