На третьем — бамия, которую, как объяснила хозяйка, раскладывая еду по тарелкам, она предпочитала варить, а не жарить, поскольку избегала избытка жиров в своем рационе. Ее с детства учили жарить все — от свежих помидоров до маринованных овощей — на большом количестве масла, но с годами она пришла к выводу, что это вредит здоровью. На столе стояли также бобы, без жира, как и все остальное, но приготовленные с окороком и беконом, и глубокая тарелка маленьких красных помидоров, политых оливковым маслом и посыпанных перцем. Миссис Раффин сказала, что она одна из немногих в городе кулинарок, использующих оливковое масло. Пока она наполняла мою тарелку, я жадно ловил каждое ее слово.
Сын, живущий в Милуоки, присылает ей оливковое масло, поскольку в Клэнтоне о нем слыхом не слыхивали.
Она извинилась за то, что помидоры из магазина: собственные, пояснила хозяйка, дозреют только летом. Кукурузу, бамию и бобы она сама законсервировала в прошлом году, в августе. В сущности, свежая только зелень, выращенная уже в этом году, «весенняя трава», как она выразилась.
В центре стола стояла глубокая черная сковорода. Когда миссис Раффин сняла салфетку, я увидел горячий хлеб из кукурузной муки, его там было не менее четырех фунтов. Отломив огромный ломоть, она положила его на середину моей тарелки и сказала:
— Ну вот. Это для начала.
Передо мной никогда в жизни еще не лежало столько еды. Пир начался.
Я пытался есть медленно, но вскоре понял, что это невозможно. Приехав сюда на пустой желудок, под воздействием конкурирующих друг с другом ароматов, красоты сервировки, долгой молитвы и подробного описания каждого блюда, я почувствовал себя почти умирающим от голода, поэтому немедленно накинулся на еду, между тем как моя хозяйка, казалось, с удовольствием, продолжала говорить.
Большую часть их потребностей удовлетворяет огород. Они с Исавом выращивают четыре сорта помидоров, бобы, фасоль, коровий горох, зеленый горошек, огурцы, баклажаны, капусту кольраби, тыкву, горчицу, репу, синий лук, желтый лук, зеленый лук, белокочанную капусту, бамию, новый сорт красной картошки, белую картошку, морковь, свеклу, кукурузу, сладкий перец, мускусную дыню, два сорта сладкой дыни и что-то там еще, чего она сейчас не припомнит. Свинину поставляет ее брат, который по-прежнему живет в их старом родительском доме в деревне. Он забивает для них каждую зиму двух свиней, мясо хранят в морозилке. Они, Раффины, в свою очередь, снабжают его свежими овощами.
— Мы не пользуемся химикатами, — сказала она, наблюдая, как я набиваю себе желудок. — Здесь все натуральное.
Вкус еды, безусловно, подтверждал ее сообщение.
— Но это, знаете ли, зимние заготовки. Летом, когда все срываешь с грядки и съедаешь уже через час-другой, получается куда вкуснее. Вы ведь не откажетесь навестить нас еще, мистер Трейнор?
Я кивнул с набитым ртом и что-то промычал, давая понять, что явлюсь по первому ее зову.
— Хотите посмотреть мой огород? — спросила она.
Я снова кивнул, рот у меня по-прежнему был набит до отказа.
— Отлично. Он там, позади дома. Я нарву вам латука и травы. Они поспели в самый раз.
— Прекрасно, — с трудом выдавил я.
— Полагаю, одинокому мужчине вроде вас никакая помощь не помешает.
— Откуда вы знаете, что я одинокий? — Я с удовольствием запил еду холодным чаем. Он вполне мог сойти за десерт, столько в нем было сахара.
— О вас говорят. Слухи распространяются быстро. В Клэнтоне — по обе стороны железной дороги — секреты долго не хранятся.
— А что еще вы обо мне слышали?
— Дайте припомнить... Вы снимаете квартиру у Хокутов. Приехали с Севера.
— Из Мемфиса.
— Так издалека?
— Это же всего в часе езды отсюда.
— Я пошутила. Одна из моих дочерей училась там в колледже.
Я припас массу вопросов о ее детях, но пока не был готов делать записи: руки были заняты вилкой и ножом. В какой-то момент я назвал ее не «мисс Раффин», а «мисс Калия».
— Калли, — подсказала она. — Называйте меня «мисс Калли».
Первое, чему я научился в Клэнтоне, — это обращаться к женщинам — независимо от возраста и семейного положения, ставя перед фамилией или именем слово «мисс». Если новая знакомая была в годах, ее следовало называть «мисс Браун» или «мисс Уэбстер», если помоложе — «мисс Марта» или «мисс Сара». Это считалось признаком хорошего воспитания и куртуазности, а поскольку ни тем ни другим я похвастать не мог, было очень важно перенять как можно больше местных обычаев.
— Что это за имя — Калия? — спросил я.
— Итальянское, — ответила она так, словно это объясняло все. Она съела лишь горстку бобов, я обглодал отбивную до косточки.
— Итальянское?
— Это был мой первый язык. Долгая история — одна из многих. А что, редакцию действительно пытались сжечь?
— Да, пытались, — подтвердил я, не веря собственным ушам: чернокожая женщина из сельского района Миссисипи и вдруг «первый язык — итальянский».
— И напали на мистера Мика?
— Совершенно верно.
— И кто же они?
— Пока неизвестно. Шериф Коули ведет расследование. — Мне очень хотелось узнать ее мнение о шерифе, поэтому я сделал паузу, не преминув отломить при этом еще хлеба. Вскоре по моему подбородку потекло масло.
— Он уже давно служит шерифом, не так ли? — сказала она.
Я не сомневался, что мисс Калли точно знает дату, когда Маккей Дон Коули первый раз купил себе должность шерифа.
— Что вы о нем думаете?
Она отпила немного чая и поразмыслила. Мисс Калли не была склонна к скоропалительным ответам, особенно когда речь шла о других людях.
— По эту сторону дороги хорошим считается тот шериф, который умеет оградить нас от игроков, бутлегеров и сутенеров. С этой точки зрения мистер Коули работу свою выполняет исправно.
— Можно мне кое о чем вас спросить?
— Разумеется. Вы ведь журналист.
— У вас необычно правильная и четкая речь. Какое образование вы получили? — Щекотливый вопрос в обществе, где в течение многих десятилетий образованию особого значения не придавали. Шел 1970 год, в Миссисипи еще не было ни общедоступных детских садов, ни закона об обязательном среднем образовании.
Она рассмеялась, позволяя мне еще раз полюбоваться своими фантастически красивыми зубами.
— Я окончила девять классов, мистер Трейнор.
— Девять классов?
— Да, но мой случай необычный. У меня был чудесный учитель. Впрочем, это еще одна длинная история.
Я начинал понимать, что понадобятся месяцы, а то и годы, чтобы мисс Калли рассказала мне все свои удивительные истории. Не исключено, что происходить это будет здесь, на террасе, во время еженедельных банкетов.
— Давайте отложим ее на потом, — мягко добавила она. — Как поживает мистер Коудл?
— Неважно. Думаю, он больше не выйдет из дома.
— Прекрасный человек. Он навсегда останется в сердцах нашей черной общины. Он ведь проявил такое мужество.
Мне пришло в голову, что «мужество» Пятна было продиктовано скорее желанием расширить ареал, из которого он черпал свои некрологи, нежели приверженностью к равенству и справедливости. Но я уже усвоил, с каким почтением чернокожие относятся к смерти — к ритуалу бдения у гроба, который длится порой целую неделю, к марафону заупокойной службы, сопровождаемой плачем над открытым гробом, к похоронным процессиям, растягивающимся иногда на милю, и, наконец, к прощанию с покойным у разверстой могилы, преисполненному безудержных эмоций. Столь радикально открыв доступ черным в свой раздел некрологов, Коудл стал в Нижнем городе героем.
— Да, прекрасный человек, — согласился я, перекладывая на свою тарелку третью отбивную. У меня начинал немного побаливать живот, но на столе оставалось еще столько еды!
— Вы своими некрологами достойно продолжаете его дело, — с теплой улыбкой похвалила она.
— Благодарю вас. Я пока только учусь.
— И храбрости вам тоже не занимать, мистер Трейнор.
— Не могли бы вы называть меня Уилли? Мне ведь всего двадцать три года.
— Я предпочитаю — «мистер Трейнор». — Тема была решительно закрыта. Потребовалось четыре года, чтобы она превозмогла себя и стала называть меня по имени. — Вы не побоялись самих Пэджитов! — с пафосом произнесла мисс Калли.
Это оказалось для меня неожиданностью.
— Я просто делаю свою работу, — скромно возразил я.
— Как вы думаете, они продолжат запугивание?
— Вполне вероятно. Они ведь привыкли получать все, чего ни пожелают. Они жестоки, безжалостны, но свободная пресса должна стоять до конца. — Кого я пытался одурачить? Еще одна бомба или еще одно нападение — и я окажусь в Мемфисе, не успеет взойти солнце.
Она положила вилку и, устремив взгляд на улицу, где ничего особенного не происходило, погрузилась в размышления. Я, конечно же, продолжал поглощать угощение. Наконец она произнесла:
— Бедные малютки. Увидеть свою мать в такой ситуации!
Картина преступления, всплывшая в памяти, заставила-таки меня отложить вилку. Я вытер губы салфеткой и сделал глубокий вдох, чтобы пища немного улеглась. Ужас совершенного преступления потряс воображение всех жителей Клэнтона, еще очень долго в городе только о нем и говорили. Как обычно бывает, в пересудах все преувеличивали, рождались разные версии, которые, передаваясь из уст в уста, обрастали новыми красочными подробностями, выдуманные на ходу сочинителями. Мне было интересно узнать, какие слухи циркулировали в Нижнем городе.
— Вы сказали по телефону, что читаете «Таймс» уже лет пятьдесят, — напомнил я, с трудом сдерживаясь, чтобы не рыгнуть.
— Это так.
— Вы можете припомнить более жестокое преступление?
Она помолчала несколько секунд, мысленно проводя ревизию минувшего полувека, потом медленно покачала головой:
— Нет, не могу.
— Видели ли вы когда-нибудь хоть одного Пэджита?
— Нет. Они предпочитают не покидать остров, так было всегда. Даже их негры оттуда не выходят: гонят виски, исполняют свои вудуистские обряды и занимаются разными другими глупостями.
— Вудуистские?
— Да, по нашу сторону дороги это знают все. И никто не имеет дела с пэджитовскими неграми. Никогда не имел.
— Люди, живущие по эту сторону железной дороги, верят, что Дэнни Пэджит изнасиловал и убил женщину?
— Те, кто читает вашу газету, безусловно, верят.
Это поразило меня больше, чем она могла представить.
— Мы лишь излагаем факты, — чопорно заметил я. — Парень арестован. Ему предъявлено обвинение. Он ждет суда в тюрьме.
— А как же быть с презумпцией невиновности?
Я поежился:
— Ну да, конечно.
— Вы считаете, что было справедливо помещать фотографию, где он в наручниках и окровавленной рубахе? — Ее чувство справедливости потрясло меня. Какое, казалось бы, дело ей или любому другому чернокожему жителю Нижнего города до того, чтобы с Дэнни Пэджитом обращались по справедливости? Мало кто когда бы то ни было волновался из-за несправедливого отношения полиции или прессы к черным обвиняемым.
— Но ведь рубашка уже была в крови, когда его привезли в тюрьму. Не мы ее испачкали. — Этот маленький спор никому из нас не доставлял удовольствия. Я с трудом сделал глоток чая: в желудке просто не оставалось места.
Мисс Калли одарила меня одной из своих фирменных улыбок и взяла на себя инициативу сменить тему:
— Как насчет десерта? Я испекла банановый пудинг.
Отказаться я не смог, но и съесть что-нибудь еще — тоже, поэтому прибег к компромиссу:
— Давайте немного передохнем, пусть пища уляжется.
— Тогда выпейте еще чаю, — предложила она и, не дожидаясь ответа, наполнила мой стакан. Мне было трудно дышать, поэтому я откинулся на спинку стула и решил вспомнить о своих журналистских обязанностях. Мисс Калли, съевшая несравненно меньше меня, принесла и поставила на стол печеную тыкву.
По словам Бэгги, Сэм Раффин был первым чернокожим учеником, принятым в одну из «белых» школ Клэнтона. Это случилось в 1964 году, когда он, двенадцатилетний, учился в седьмом классе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61