А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Его кривляния меня совершенно не трогали. Он виновен в гибели моей жены. Своей сестры.
— Извините, — произнесла Флавия после непродолжительного молчания. — Я этого не знала.
— Маурицио водил дружбу с теми людьми, и, естественно, они знали все о его родственниках. Ему нравилось изображать революционера, но он не хотел, чтобы кто-то забывал, что он происходит из богатой и влиятельной семьи. Может, таким способом Маурицио бунтовал против своего отца, сильного человека, который имел диктаторские замашки, желал, чтобы все было только, как он сказал. Отец души не чаял в своей дочери, а к сыну относился прохладно. А те люди доверяли Маурицио не более, чем он им. Они держали его за шута и, конечно, пользовались его деньгами. А когда надумали провернуть эту акцию, использовали его на сто процентов. Выпытали все о родственниках. Главным образом их интересовала сестра. Он рассказал им, какой у нее распорядок дня, какие магазины она посещает и прочее. — Ди Ланна на несколько секунд замолчал, затем произнес сдавленно: — Синьора, никого в жизни я так не любил. Мы были женаты всего восемнадцать месяцев. Ее похитили, потребовали выкуп. Деньги были готовы — я заплатил бы много больше, — но вмешалась полиция. Они вычислили место, где, по их мнению, террористы держали мою жену. Окружили дом, потом начался штурм со стрельбой. Всех террористов уничтожили, но Марии там не оказалось. Ее нашли на следующий день на холме Яниколо рядом со статуей, с простреленной головой. Марии было всего двадцать четыре года. Я обезумел от горя. Ее отец слег и после этого не оправился. Двадцать пятого мая тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Это день, когда закончилась моя жизнь.
— Странно, но я ничего не слышала о той трагедии, — промолвила Флавия.
— Неудивительно, — отозвался Ди Ланна. — Она нигде не зафиксирована. Власти решили — и мы согласились — не способствовать популярности террористов. Они явно рассчитывали, что поднимется шум. Тело жены забрали, прежде чем пресса что-либо пронюхала. Официально объявили, что она погибла в автомобильной катастрофе. Люди так и не узнали истинной причины. От этого было еще больнее, но… Я в этом и сейчас уверен. — Он устало развел руками. — До сих пор не могу с этим смириться и, наверное, никогда не смирюсь. И уж определенно никогда ему не прощу. Так что, пожалуйста, не спрашивайте меня о нем.
— Извините, я не знала, — повторила Флавия.
— Как вы могли знать? — Ди Ланна качнулся в кресле. — Министром внутренних дел тогда был Сабауда, нынешний премьер-министр. Он первый сообщил мне горестную весть. Постарался утешить. — Он усмехнулся. — От меня все ждут, когда я его сменю. Но разве я могу ответить черной неблагодарностью человеку, поддержавшему меня в столь тяжелый период? Открыто заявить об этом нельзя. Если бы стало известно, что я поддерживаю его из благодарности, это повредило бы моей репутации как политика. Поэтому приходится говорить о поддержании стабильности в обществе, единстве рядов партии и прочем. Однако считается, будто я выжидаю подходящий момент, чтобы всадить ему в спину кинжал.
Флавия внутренне поежилась. Насколько все проще с обычными преступниками. В конце концов, там хотя бы знаешь, чего от них ждать.
— Что же все-таки замышлял Саббатини?
Ди Ланна поморщился:
— Какая разница. Картина возвращена, он наконец-то умер. И это прекрасно. Пусть сгниет. За такое удовольствие не жаль и трех миллионов.
Он взял со стола фотографию в рамке и протянул Флавии. В объектив улыбалась молодая женщина с букетом белых цветов. От фотографии уже веяло историей.
— Красивая, — произнесла Флавия.
— Не то слово. К сожалению, мы не успели завести детей. В ребенке она бы продолжила свое существование. Но тот бандит лишил нас и этого.
— Извините.
Ди Ланна с видимым усилием взял себя в руки.
— Почему вы дали деньги на выкуп? — спросила Флавия.
— Чтобы помочь премьер-министру Сабауде. Он рассказал мне, кто похитил картину, — не знаю, откуда это стало ему известно, — и я сразу предложил помощь. К тому же я чувствовал определенную ответственность. Как-никак, но Маурицио все же был моим родственником. Сабауда очень беспокоился, что история получит огласку. А с финансовой точки зрения для меня это небольшая потеря. — Он посмотрел на часы. — Извините, синьора, но у меня через полчаса назначена встреча в другом конце города.
Флавия встала.
— Конечно. Я и так отняла у вас много времени.
— Все в порядке. — Ди Ланна улыбнулся. — И что вы теперь собираетесь делать?
— Похожу вокруг на цыпочках, посмотрю. Может, удастся выйти на получателя выкупа. Хотелось бы также узнать, что было на уме у Саббатини.
— Мой вам совет: оставьте все как есть. Копать совершенно бессмысленно. Мою жену похоронили, не обнародовав причины гибели. Пусть и тайна Маурицио уйдет вместе с ним. Лучшего он не заслуживает. К тому же никакой благодарности вы ни от кого не дождетесь.
В последней фразе Флавия ощутила смутную угрозу, но решила, что, видимо, ей почудилось.
11
Аргайл сознавал, что картина, висевшая в гостиной генерала Боттандо, не простая. В ней что-то было. Он запрещал себе думать о ней. Не получалось. Никто, конечно, его не торопил, но это превосходная причина, чтобы отвлечься. Особенно теперь, когда Флавия целыми днями занята. Аргайл всегда хватался за любую такую причину. Удобную, неудобную — не важно. Лишь бы отвлечься, не усаживаться за стол и не начинать сосредоточенно водить пером по бумаге. Порой на него накатывал почти физический зуд. Аргайл ощущал острую необходимость вскочить, походить, что-то сделать. Например, проверить детали, подтвердить факты.
Картина — превосходный повод. Настолько превосходный, что Аргайл заранее знал: любые его попытки сопротивляться будут сметены. Статья о художественном коллекционировании как произведении искусства может подождать.
Вообще-то он уже начал. Написал первое предложение. «Художественное коллекционирование имеет долгую историю, но, насколько мне известно, никогда не рассматривалось с эстетической точки зрения, как самостоятельный объект творчества. В данной работе я намерен…»
Хорошее начало, подумал Аргайл, откинувшись на спинку кресла и снова прочитав написанное. Очень точно намечен путь исследования. Но каким бы хорошим ни было начало, важно, чтобы и дальше все шло так же. Снижение накала, ложный пафос, глупая напыщенность или сентиментальность были бы катастрофой. Решив, что второе предложение должно быть не менее ярким, он отложил ручку и погрузился в долгие размышления о том, как этого достигнуть. А размышлял он лучше всего на ходу. Прогулка себя оправдывала, только если он в это время чем-нибудь занимался.
В процессе размышлений мысли Аргайла непроизвольно переключились на картину. «Ну что такого, если я отвлекусь, — подумал он, — всего на полчаса? Ничего не случится». Постепенно ему удалось себя убедить, что перерыв — самый лучший способ работы над статьей, и он качал соображать, как подобраться к англичанину, Танкреду Буловиусу, единственному, кто еще мог поведать ему о событиях, разыгравшихся в шестьдесят втором году на вилле «Буонатерра». Особого энтузиазма побеседовать с ним Аргайл не испытывал, и, если бы альтернативой этому не было возвращение к работе над статьей, он, возможно, отказался бы от своего намерения. Общение с «великими стариками» удовольствия не доставляло. Гонор, высокомерие, завышенная самооценка, стремление унизить оппонента, особенно если он моложе, — вот далеко не полный перечень «прелестей», которые ждали вас при встрече.
Но выхода не было. Либо Буловиус, либо работа над статьей. Поколебавшись еще немного, Аргайл набрал номер и задержал дыхание. А через час уже ехал к последнему крупному знатоку титанов итальянского Возрождения. Наверное, следовало назначить встречу на завтра или на следующую неделю, но тогда пришлось бы садиться за статью. Кроме того, убеждал себя Аргайл, Буловиусу по меньшей мере девяносто два года. А дела с человеком в таком возрасте откладывать опасно. Даже на час. Он может отдать концы в любую минуту. К тому же Аргайлу показалось, Буловиус обрадовался его звонку.
Как же это ему удалось? — удивлялся Аргайл, разглядывая жилище старика. Просто повезло родиться в те времена, когда фунт стерлингов гигантом возвышался над другими валютами, и скромные по английским меркам средства позволяли ему жить как grand seineur почти всюду в Европе. Накануне войны Буловиусу удалось отхватить piano nobile в красивом палаццо в двух шагах от пьяцца Навона, и он продолжал им владеть и по сей день, хотя жил тут всего несколько месяцев в году. И городские власти не взимали с него никакой арендной платы. Несправедливо.
Правда, палаццо дряхлый. Оконные рамы наполовину сгнили и могли выпасть в любую минуту, канализация была в ужасном состоянии, и вообще последний ремонт здесь, похоже, делали во времена папского правления в Риме.
Да, комфорта в палаццо «Аньело» было маловато, зато элегантности — хоть отбавляй. Зимой здесь холодно, ведь система отопления давно пришла в негодность, но сейчас, весной, в конце дня, Аргайл не замечал никаких недостатков, кроме факта, что старинная римская аристократия не любила свежий воздух — в палаццо не было ни балконов, ни террас, — потому что загорелая кожа тогда считалась признаком плебейства. Любой знатный римлянин скорее бы умер, чем позволил своей коже перестать отдавать нездоровой белизной.
Времена изменились, а дворцы остались прежними. Буловиус принял Аргайла в большом салоне, погруженном в полумрак. Так что глазам пришлось привыкать почти десять минут. Он едва различал экспонаты знаменитой коллекции Буловиуса, висевшие на стенах. Они оказались не такими уж интересными, поскольку большую часть коллекции давно уже тайком переправили в Англию, где у Буловиуса был дом — не столь величественный, зато более удобный для проживания — на Куин-Эннс-гейт. Там коллекция ожидала смерти владельца, после чего, согласно договору, который Буловиус заключил с английским правительством, она будет передана Национальной галерее в обмен за отмену налога на наследство на остальную часть его состояния. Аргайл, правда, подозревал, что правительство не станет слишком серьезно относиться к этому соглашению.
Усаживаясь напротив старика, Аргайл подумал, что Национальной галерее следовало бы начать интенсивную подготовку к приему наследства, освободить один или два зала, поскольку Буловиус долго не протянет. Он выглядел как живой мертвец. Маленький седой старец, высохший и сморщенный, с дрожащими руками и непрерывно слезящимися глазами, сидел, сгорбившись в кресле, укутавшись в толстый шотландский плед, хотя в комнате было тепло.
Буловиус заговорил, и Аргайл обомлел. Он услышал не слабенький дрожащий голосок умирающего, а твердый рокочущий баритон:
— Итак, молодой человек, расскажите, что привело вас ко мне?
— Я пришел посоветоваться с вами… — произнес Аргайл после непродолжительной паузы.
— Пойдите посмотрите, есть ли кто-нибудь в прихожей! — нетерпеливо прервал его Буловиус.
— Никого, — сообщил Аргайл, вернувшись через несколько секунд.
— Тогда прикройте плотнее дверь и живо к буфету. Вон там. Бутылку. Несите ее сюда.
Встревоженный Аргайл ринулся искать бутылочку с лекарством, без которого старик мог умереть прямо при нем, но ничего не нашел. Буловиус недовольно скрипнул зубами.
— Виски, старина. Там должна быть бутылка с виски.
— Тут ничего нет.
— Чертова старуха… Наверное, нашла.
— Кто?
— Кто-кто… Экономка. Не унимается, прячет от меня виски. Говорит, это вредно. Я и без нее знаю, что вредно, но сейчас-то какая разница. — Он посмотрел на Аргайла. — Так, живо на кухню. Бутылка должна быть там.
— А что, если она не позволит взять?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25