Вместо обычных четырех люди сменяют друг друга через каждые шесть, а то и восемь часов. Обычно старший помощник принимает вахту в восемь утра, а заканчивает в двенадцать. Страшно напиться, зная, что в скором времени тебе заступать на вахту в рубке, на капитанском мостике, – верх безответственности. И почти должностное преступление.
Старпом, насколько я могла судить, вовсе не был безответственным человеком.
Вопросов было гораздо больше, чем ответов. Если бы… Если бы я не оказалась случайной свидетельницей разговора на палубе, я бы с радостью ухватилась за утвержденную в рабочем порядке версию несчастного случая. Напился, заблудился, рухнул вниз – и взятки гладки. Тяжелый осадок, неприятные ощущения, мистические параллели, глухое сосание под ложечкой, – но не более того. В конце концов, можно погибнуть и от свалившейся на голову сосульки, все под богом ходим Несчастный случай есть несчастный случай, не в президентскую же администрацию обращаться по этому поводу, не в небесную канцелярию жаловаться в конце концов…
Умышленное убийство – дело совсем другое. А в том, что это умышленное убийство, у меня не было никаких сомнений. Или почти не было. Старпом Вася спекся сразу же, как только попытался шантажировать кого-то. Связь ночного разговора на палубе и смерти старпома очевидна. Как это он сказал тогда? “Я – могила”
Очевидно, его убийца решил воплотить этот опрометчивый лозунг в жизнь. И не стал откладывать исполнение приговора.
Что еще говорил тогда Митько? Кажется, о том, что собирал сведения о каком-то таинственном, неизвестном мне деле несколько лет. И о том, что он подстраховался. Но было что-то еще – что-то, что насторожило меня. Какая-то деталь…
Стоп. Деталь.
Именно это слово он употребил. Я снова закрыла глаза и призвала на помощь весь свой небольшой, но достаточно впечатляющий опыт работы со спецслужбами. И спустя несколько секунд полностью воспроизвела опрометчивую реплику Васи: “Вас, конечно, не узнать, столько времени прошло, но вот одна деталька, от которой никуда не спрячешься, которую ничем не выжечь, даже каленым железом. Вы вот наверняка вывеску подретушировали, если полностью не сменили, а о ней не подумали…” Интересно, что он имел в виду. Что именно нельзя выжечь каленым железом. Возможно, это как-то связано с особенностями человека. Привычками, манерой поведения… Стоп-стоп, эта наивная мысль не выдерживает никакой критики: когда тебе необходимо было измениться, ты поменяла все, даже голос. Человек – удивительное животное, он может совершать чудеса мимикрии, если это касается его безопасности. А то, что это касалось безопасности убийцы, не подлежало сомнению. Встреча с Васей никак не входила в его планы, она была для него как гром среди ясного неба. Вася узнал человека, которого решил шантажировать по какой-то специфической примете. Какой именно? Это же не банальный шрам от аппендицита, не родимое пятно во всю щеку, не заячья губа, в самом деле!
Тогда что?
Татуировка. Вздор, любую татуировку можно свести, да и ни у кого из пассажиров я не видела татуировки (за исключением Клио, но она женщина, поэтому этот вариант отпадает), во всяком случае, на доступных обзору частях тела: проколотая ноздря. Опять вздор, кожа легко зарастает; врожденная хромота. Вот это уже полный бред, из всех пассажиров корабля хромала только Карпик, которая если и могла что-то натворить семь лет назад, так только изорвать букварь соседа по парте.
Что?
Из пространного монолога Васи было понятно, что его спутник очень и очень зажиточный человек, обладающий деньгами и положением в обществе. Самая дикая примета, каждый из пассажиров, за исключением нас с безлошадным Вадиком, обладал и положением, и состоянием. Банкир, преуспевающий адвокат, знаменитый нейрохирург (душка, душка, душка!), владелец крупной компьютерной фирмы и его любовник, лидер партии, высокооплачиваемый хоккеист, губернатор Губернатор без двух пальцев на правой руке, большого и указательного.
Я вскочила с кровати и прошлепала к умывальнику.
Открыла кран и сунула под него голову. Отсутствие пальцев на руке – чем не деталька, от которой никуда не деться.
Никуда.
Нет, нет, нет, этого не может быть. Уважаемый человек, руководитель целой области, не может же он быть банальным убийцей!.. Я закрутила краны и снова сунула в рот сигарету. А потом подошла к кровати и решительно пнула Вадика в бок.
– Просыпайся!
– Господи, ни отдыху, ни сроку, – промямлил Вадик, не открывая глаз. – Только заснул ведь.
– Просыпайся! – Я была неумолима.
– Да что такое?!
– Продирай глаза!
– Садистка! Гадина! Приедем – накатаю на тебя жалобу в Союз кинематографистов. И самому Никите Михалкову.
– Лучше Стивену Спилбергу. Ну?
– Да что случилось-то? – Вадик наконец оторвал голову от подушки.
– Ты храпишь. Причем невыносимо. Предупреждать нужно! А еще собираешься с поп-певичкой переспать. Да она тебе через полчаса такой какофонии выкинет. Если бы знала заранее, взяла бы с собой резиновую игрушку, какую-нибудь уточку, чтобы под носом тебе крякать. – Это была чудовищная напраслина, Вадик и не думал храпеть, но я достигла цели: незаслуженная обида заставила его окончательно проснуться и сесть в кровати.
– Сволочь, – сказал он примирительно. – Зачем я только ввязался в эту авантюру? Прешься через всю страну, выслушиваешь всякую лабуду, снимаешь какие-то трупы вместо суровых красот Мирового океана… А тебя же еще обвиняют в том, что ты храпишь.
– Ладно, не сердись, все равно скоро вставать пора. Слушай, Вадик, что ты знаешь о Распопове?
– О губернаторе, что ли? – уточнил Вадик.
– Ну да.
– Да ничего не знаю. Видел пару раз в “Парламентском часе”, этот чинуша ведь в Совете Федераций заседает…
– И все?
– Я, милая, за политической ситуацией в стране не слежу. Мне, знаешь, своих проблем хватает. Так что извини.
– Извиняю, – вздохнула я и снова улеглась в койку.
Да, дружочек Вадик Лебедев, пользы от тебя как от козла молока. Да и никто мне не поможет, если разобраться. Никто не поможет, некому довериться. Да и что я смогу объяснить, если даже кто-то и захочет меня выслушать? Что слышала какой-то разговор, после которого старпома не стало. Только и всего. Никому не нужна насильственная смерть. Никому нельзя доверять: собственная жизнь ожесточила меня, она внедрила в мое хрупкое сознание эту мысль. Друг всегда может оказаться врагом и хранить под ложем любви нож для колки льда. Типичный голливудский стереотип, но кто сказал, что стереотип не есть истина? Пожалуй, по большому счету, из всех пассажиров “Эскалибура” я с легким сердцем могу довериться только Карпику.
Эта мысль так развеселила меня, что я рассмеялась.
– Ты чего? – тотчас же откликнулся Вадик. Он так больше и не заснул.
– Ничего. Просто так.
– Вспомнила веселенькую ночь?
– Да нет…
– Ну а губернатор зачем тебе понадобился? Хочешь шашни завести, пока суд да дело? Заарканить сановного старичка? Чтобы он снял со своей лапы часы “Картье” и преподнес тебе за мастерское владение позой “Рыбы соединяют глаза”. Знаешь такую?
– Понятия не имею.
– Литературу нужно изучать.
– Это какую же?
– “Китайский эрос”, например.
– Ты, я смотрю, большой теоретик. Вообще-то, я не рассматривала старичка губернатора в контексте рыбы, но ты натолкнул меня на мысль…
– Значит, действуй, Маня!
– Приму к сведению, дорогуша.
* * *
Завтрак прошел тревожно. Ничего другого и не следовало ожидать. Все пассажиры оказались в курсе произошедшего ночью: известие о смерти старпома, который еще вчера за ужином как ни в чем не бывало восседал за столиком командного состава, распространилось с невероятной скоростью. Уже ставший традиционным Шопен в исполнении Владимира Горовица лишь подчеркивал скорбь момента. Изысканное и строгое фортепиано, ничего лишнего. Никто так и не оценил по достоинству шепердспай – запеканку, широко разрекламированную невидимым коком еще за ужином.
Ужин был вчера. А этой ночью многое изменилось. И все взгляды были прикованы к столу, за которым обычно сидел старпом. Но – никаких комментариев, чопорная английская сдержанность, только Аника, по-свойски чмокнув меня в щеку, сделала трагические глаза: тяжелое несчастье! (“Ун грав ассидент, ви?”). Я с трудом удержалась, чтобы не ответить ей: “Ле манифиг!”
Вторым по популярности объектом после стула старпома стала несовершеннолетняя Карпик. Все чрезвычайно боялись, что известие о смерти одного из членов экипажа травмирует девочку: до сих пор никто не знал, в курсе ли происшедшего банкир и его дочь.
Мне же не удалось переговорить с Валерием Адамовичем до завтрака: мы с Вадиком явились уже после того, как Сокольников и Карпик заняли свои места.
На протяжении всего завтрака в кают-компании царила тягостная тишина. Разговаривать на посторонние и легкие темы, типа морской болезни и предстоящей охоты на тюленей, не хотелось. Карпик, как всегда, ела отвратительно, ковырялась в запеканке, как курица, и ни на кого не поднимала глаза. Но за молоком (специально для дочери Сокольников заказал кипяченое молоко, и Карпик, мужественно морщась, размазала пенки по краям тарелки с недоеденной запеканкой) она наконец-то решилась.
– Интересно, папа, почему такая тишина? – на всю кают-компанию спросила Карпик. Ее голос прозвучал так неожиданно громко, что впечатлительная Аника уронила на пол вилку.
– Ты же знаешь, Карпик, – едва прошелестел в ответ отец. – Когда я ем, я глух и нем.
– Да, я в курсе… А тебе нравятся молочные пенки, Ева?
– Терпеть их не могу, – совершенно искренне сказала я.
– Я тоже. Папа, а почему сегодня не все завтракают? Тишина в кают-компании стала еще более зловещей, и все головы повернулись к нашему столику.
– В каком смысле – “не все”?
– Тот дядя, который сидел рядом с капитаном.
Вот оно, начинается! При всем своем уме Карпик еще ребенок, и неизвестно, как она отреагирует на известие о смерти старпома. И отреагирует ли вообще… У детей и смерти свои особые отношения, и лучше в них не влезать.
– Какой, деточка? – фальшивым голосом спросил банкир. Конечно же, он все знал. Знал и ничего не сказал своей дочери.
– Который умер сегодня ночью, – почти пропела Карпик и залпом выпила молоко. Мне стало не по себе. Вот тебе и ранимая душа. – Хочу еще молока. Только без пенок, пожалуйста.
– Откуда ты знаешь? – не выдержав, спросила я.
– А мне Макс сказал.
– Кто такой Макс? – взволновался отец.
– Макс – это рефмеханик, – пояснила Карпик.
– Кто?
– Человек, который отвечает за холодильные камеры, папочка.
– Лариса! Я же просил тебя не лазать по кораблю. Какие-то рефмеханики.. Когда ты только успеваешь. – Сокольников выразительно посмотрел на меня: я, и только я должна присматривать за Карпиком, а никакие не рефмеханики, отвечающие за холодильные камеры.
– Хорошо, папочка. – Карпик наклонила голову, и только теперь я впервые заметила, какой крутой у нее лоб, с таким лбом не соскучишься.
– Я очень тебя прошу.
– Хорошо, папочка. Я буду сидеть в нашей каюте и с утра до вечера читать “Овода”, которого ты мне сунул в рюкзак.
– Очень достойная книга, – вяло защищался отец.
– Тебе нравится “Овод”, Ева? – снова обратилась ко мне Карпик.
– Я его даже до конца не дочитала, – и снова я была искренней. А Карпик нравилась мне все больше и больше.
– Вот видишь, папочка, не все разделяют твои литературные пристрастия…
Между тем обстановка в кают-компании несколько разрядилась: Карпик была последней, кто узнал о смерти старпома. Или не последней?.. Во всяком случае, о случившемся несчастье были оповещены все. Никаких истерик, никакой паники. Милые люди.
Милые и сдержанные.
После завтрака все, проспавшие ночные события в машинном отделении, собрались в бильярдной, и Антон ввел их в курс дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59