Но Распопову хватило ума и сил не вступать со мной в полемику, он все еще остро переживал вероломство командного состава корабля. Карпик проводила его насупленным взглядом и все оставшееся время молчала. Я попыталась расшевелить ее:
– Ну, что с тобой? По-моему, это даже интересно. Разве ты не об этом мечтала?
– Только об этом и мечтала. Остаться с ним вместе. Видишь, какая у него рожа… Он же убийца… Столкнет еще кого-нибудь или придумает чего похлеще…
Карпик не забыла эту нашу секретную, хорошо законспирированную игру в поиски убийцы. В отличие от меня. За всеми утренними перипетиями я даже не вспомнила о папке Митько.
Папке, которая лежала на самом дне чемодана и так неожиданно исчезла. Ее исчезновение – это было первым, о чем я подумала, оторвав голову от подушки. Скомканные мысли, посаженные в клетку разваливающейся от боли головы, – сегодня утром меня почти не испугало ее исчезновение. Возможно, я просто не нашла ее, возможно, она устроилась между футболками, возможно, я просто переложила ее в другое место, например под матрас, – действительно, почему бы не переложить ее под матрас или вообще вернуть на законное место в спасательную шлюпку… Но сначала ее нужно найти… И лучше не думать об этом. Потом. Все будет потом. Интересно, что думает по этому поводу убийца старпома, – если он все еще на корабле? А если он все еще на корабле, то моя задача несколько осложняется: пока не выяснится, что произошло с экипажем, я даже не смогу обратиться за помощью к капитану, на которую рассчитывала.
– Я не хочу здесь оставаться, – сказала Карпик.
– Ну, что делать…
– Я не хочу здесь больше оставаться. Не хочу, не хочу, не хочу… Мне не нравится здесь. Не хочу..
Я уцепилась за этот непонятный каприз Карпика, как за спасательный круг. Ее невесть откуда взявшееся упрямство вдруг вызвало во мне раздражение и глухой протест. И я сказала то, чего не должна была говорить. Я сказала это и сразу почувствовала, как становлюсь пугающе похожей на всех ее ненавистниц-подружек из всех ее колледжей и закрытых интернатов. Для несчастных богатеньких привилегированных детей. Тех самых чистеньких девочек, которые издевались над хромотой Карпика, над ее маленькими глазами и плохо промытыми волосами. Я так и видела их – здоровеньких, румяненьких, с крошечными сапфирами в ушах, – их, которые просто из смеха и жестокости подкладывали Карпику кнопки на сиденье и заливали пенал немецким обувным клеем. Я так и видела их – и на секунду стала одной из них. Одной из волчьей стаи жестоких красавиц. Я схватила Карпика за плечи и жарко выдохнула ей в лицо:
– Ты меня уже достала! Не хочет она оставаться! Что ж ты не улетела на вертолетике в свою Полинезию вместе со своим драгоценным папочкой? Он же здесь на дерьмо исходил, так хотел вырваться. Что ж ты упустила такую возможность – уже вчера бы была в Москве. И не ныла бы мне сейчас на ухо… Ныть будешь своему папаше! Он тебя, наверное, обыскался.
– Не обыскался! – закричала Карпик, и этот крик моментально отрезвил меня. – Не обыскался! Ему плевать на меня! Знаешь он с кем?
Я знала – с кем. Не зря вчера Клио собиралась попробовать свой голос. Не зря она собиралась наточить его, как нож. Чтобы вонзить его в сердце банкира. Чтобы красно-черный лемур на ее виске сыто облизнулся, только и всего.
– Знаешь он с кем? – Карпик не могла остановиться. – Он сейчас с Клио! Он сейчас спит с этой сукой Клио!
– Господи, что ты несешь?
– Ты не знаешь… Я… Когда я проснулась, я сразу поняла, что он не ночевал… Я пошла к тебе, я думала… Думала, что он у тебя. Я приходила к тебе, в первый раз… Хотела разбудить тебя… У тебя и дверь была открыта… Я будила, будила… Но ты не просыпалась… Я так хотела. – Она всхлипнула. – А потом пошла к ней…
Чтобы остановить этот поток слов, я крепко прижала Карлика к себе и сразу же почувствовала, как кричат, как ворочаются ее тонкие позвонки.
– Успокойся, пожалуйста!..
– Я пошла к ней и открыла ее дверь этим паршивым ключом… А они лежали на полу, голые, они спали. Они спали вместе, они даже одеялом не накрылись… И папа, он ее обнимал…
– Ну, все!
– Я не хочу больше здесь оставаться!
– Хорошо, мы уедем сразу же. Как только свяжемся с берегом. Сегодня же…
– Ты обещаешь мне?
– Да.
– Ты обещаешь мне никогда на меня не кричать?
– Да, моя хорошая… Да… Прости меня.
Слезы Карлика моментально высохли. Сжав губы, она освободилась от моих объятий, – и я в который раз поразилась прихотливой смене ее настроений.
– Тогда идем – сказала Карпик полузадушенным, обессилевшим голосом.
* * *
…Пока мы добирались до рубки, меня не оставляло ощущение нереальности происходящего: оно казалось сном, чересчур детализированным, но все-таки сном Я поймала себя на мысли, что мне хочется сейчас же, немедленно прервать его или, во всяком случае, перебраться в другой сон, менее эксцентричный.
– Интересно – спросила я у Карлика, – это я в твоем сне или ты в моем?
– Думаешь, всего этого нет? – серьезно спросила Карпик.
– Думаю, что нет… Или так: десять против одного – сейчас мы приходим в рубку, а капитан уже на месте, возле своего штурвала. Нам делают втык за несанкционированное вторжение на служебную территорию. И депортируют в кают-компанию обедать. Тем более что по корабельному расписанию обед должен состояться через полчаса.
– Сто… Нет, тысяча против одного, что в этой дурацкой рубке никого нет. – Карпик проявила завидное здравомыслие. – Ты же знаешь, Ева, что чудес не бывает.
– Неужели? – Ко мне вернулось мое истерически веселое настроение. – А то, что мы проснулись утром и не застали никого из экипажа, – разве это не чудо?..
Перед дверью на мостик мы остановились и прислушались: по рубке явно кто-то прохаживался.
– Ну, что, – подбодрила я Карпика. – Одновременно просыпаемся, и все становится на свои места…
Больше всего желая именно этого, я толкнула дверь.
И увидела Антона.
Такой же всклокоченный, как и встреченный нами в коридоре губернатор, он стоял перед никому теперь не нужными навигационными приборами. И на лице его прочно держалось выражение сосредоточенной скуки. Беглого взгляда на нейрохирурга было достаточно, чтобы сообразить, что все эти приборы для него – филькина грамота.
– Добрый день, – вежливо сказала Карпик. Она уже окончательно пришла в себя, и слезы высохли. Только на щеках остались бороздки.
– Уж не знаю, добрый ли… – промычал Антон, – кто-нибудь объяснит мне, что происходит?
– Боюсь, что всех, кто может что-то объяснить, мы некоторое время не увидим. Надеюсь, что короткое. – Я деловито подошла к трубке внутренней связи. – Нужно собрать всех и подумать над тем, что произошло.
– Я уже объявил, – сказал Антон. – Сбор через двадцать минут в кают-компании. Посмотрим, кто явится…
* * *
…Явились все. Или почти все – не хватало только Клио и Сокольникова. По здравом размышлении все сошлись на том, что беспокоить парочку не стоит: уж очень хороша была вчера Клио, подключив к обольщению банкира-спасателя тяжелую артиллерию своего голоса. Впрочем, о вчерашнем дне никто не вспоминал. Все предпочитали думать о сегодняшнем утре. И больше того – о сегодняшней ночи.
Без Клио и Сокольникова, а также Вадика, которого не удалось разбудить даже героическими усилиями Филиппа и Антона, в кают-компании оказалось двенадцать человек. Все пассажиры “Эскалибура”, и ни одного члена команды. Усевшись в дальнем углу кают-компании, я наблюдала за происходящим и каждую секунду ловила себя на глупой улыбке, совершенно противопоказанной сложившемуся положению вещей. Во-первых, мне стал ясен смысл потешной реплики Карпика насчет енота. Почти у каждого под глазами залегли белые круги, и я в конце концов все-таки сообразила, что это не что иное, как предательские метки вчерашней охоты на тюленей. Солнце, льды, открытая вода, солнцезащитные очки сделали свое дело: к неискушенным лицам намертво приклеился загар, чья граница как раз и проходила по линии солнцезащитных очков. Это делало внешность совершенно несерьезной, но, как ни странно, в кают-компании никто и не стремился к особой серьезности. Больше всего все это сборище пассажиров напоминало мне детей, оставшихся дома без родителей.
Было время обеда с его накрахмаленными скатертями, салфетками в кольцах и раз и навсегда заведенным ритуалом. После случившегося и ритуал, да и сам обед пошли к черту, не было ни обычного Шопена для улучшения пищеварения, ни перемены блюд, ни стюарда Романа. Его обязанности взяли на себя Муха и Витя Мещеряков. В буфетной кают-компании они наделали бутербродов с сыром и колбасой (к счастью, весь продуктовый запас, в отличие от экипажа, остался в неприкосновенности); оттуда же были принесены сок и спиртные напитки.
Бутерброды были немедленно расхватаны, и дискуссия началась. Но ей предшествовала некоторая заминка. Никто не знал, с чего начать.
Обязанности председательствующего взял на себя Антон.
– У кого-нибудь есть соображения по поводу случившегося? – обратился к пассажирам он.
– Это просто форменное безобразие. – Губернатор, ходивший из угла в угол кают-компании, начал совершенно с другого конца. – Просто произвол! У меня на сегодняшнее утро назначена связь с областью, это, между прочим, государственное дело. Государственное и подсудное!
– И почему только у нас все государственные дела всегда бывают подсудными? – обезоруживающе улыбнулся Лаккай, как истинный российский политик, налегавший на бутерброды с икрой.
– Оставьте ваши замечания при себе! – Распопов казался не на шутку взволнованным, он и не скрывал эмоций. – Я их всех под суд отдам!
– Ну, сначала нужно найти тех, кого вы собираетесь отдать под суд, – рассудительно сказал Антон. – Лично мне эта ситуация совершенно непонятна.
– Я знаю только то, что двигатель не работает. Значит, ни света, ни тепла нам не видать как своих ушей. Сейчас здесь восемнадцать градусов. Не знаю, сколько их будет, если команда не найдется в течение суток. У нас есть перспектива замерзнуть. – Муха произнес это намеренно громко и отхлебнул джин из бокала: видимо, для того, чтобы не замерзнуть раньше времени.
– Это просто бред какой-то! Это невозможно. – Нервы у губернатора оказались неважными. – Что значит – “замерзнуть”? Я заплатил бешеные деньги…
– Уж не из бюджета ли вашей многострадальной области? – снова подал голос Лаккай.
На этот раз Распопов даже не удостоил Лаккая взглядом.
– Я заплатил бешеные деньги, впрочем, как и все здесь присутствующие… И что получается в результате? Мы стоим посреди моря, обездвиженные и лишенные возможности позвать на помощь… Как знаете, а по приезде я буду вынужден прикрыть это туристическое, с позволения сказать, агентство! Они у меня будут кровью харкать… Я их по судам затаскаю!
– Руки коротки! – Муха тоже решил ввязаться в дискуссию.
– Что? – не понял губернатор.
– Руки коротки, говорю. До суда еще добраться надо. Передай-ка мне колбаски, папаша!
Губернатор так покраснел, что на секунду мне показалось, что его хватит апоплексический удар. Он подошел к Мухе и потряс кулаками у него перед лицом:
– Ты как со мной разговариваешь, щенок?!
– О, видишь, роднуля, наши позиции стремительно сближаются. – Муха допил джин и рыгнул прямо в лицо Распопову.
Как ни странно, но это удивительным образом подействовало на губернатора: он моментально замолчал и удалился в противоположный от меня угол кают-компании.
– Не хватало, чтобы мы сейчас начали оскорблять друг друга – Антон снова призвал всех к порядку. – Это нисколько не объясняет нам случившегося. Неужели ни у кого нет мало-мальски приемлемой версии?
– Лангольеры? – тихо сказала Карпик. Так тихо, что ее услышали все. Даже толстый Альберт Бенедиктович, слопавший под шумок уже десяток бутербродов, перестал жевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Ну, что с тобой? По-моему, это даже интересно. Разве ты не об этом мечтала?
– Только об этом и мечтала. Остаться с ним вместе. Видишь, какая у него рожа… Он же убийца… Столкнет еще кого-нибудь или придумает чего похлеще…
Карпик не забыла эту нашу секретную, хорошо законспирированную игру в поиски убийцы. В отличие от меня. За всеми утренними перипетиями я даже не вспомнила о папке Митько.
Папке, которая лежала на самом дне чемодана и так неожиданно исчезла. Ее исчезновение – это было первым, о чем я подумала, оторвав голову от подушки. Скомканные мысли, посаженные в клетку разваливающейся от боли головы, – сегодня утром меня почти не испугало ее исчезновение. Возможно, я просто не нашла ее, возможно, она устроилась между футболками, возможно, я просто переложила ее в другое место, например под матрас, – действительно, почему бы не переложить ее под матрас или вообще вернуть на законное место в спасательную шлюпку… Но сначала ее нужно найти… И лучше не думать об этом. Потом. Все будет потом. Интересно, что думает по этому поводу убийца старпома, – если он все еще на корабле? А если он все еще на корабле, то моя задача несколько осложняется: пока не выяснится, что произошло с экипажем, я даже не смогу обратиться за помощью к капитану, на которую рассчитывала.
– Я не хочу здесь оставаться, – сказала Карпик.
– Ну, что делать…
– Я не хочу здесь больше оставаться. Не хочу, не хочу, не хочу… Мне не нравится здесь. Не хочу..
Я уцепилась за этот непонятный каприз Карпика, как за спасательный круг. Ее невесть откуда взявшееся упрямство вдруг вызвало во мне раздражение и глухой протест. И я сказала то, чего не должна была говорить. Я сказала это и сразу почувствовала, как становлюсь пугающе похожей на всех ее ненавистниц-подружек из всех ее колледжей и закрытых интернатов. Для несчастных богатеньких привилегированных детей. Тех самых чистеньких девочек, которые издевались над хромотой Карпика, над ее маленькими глазами и плохо промытыми волосами. Я так и видела их – здоровеньких, румяненьких, с крошечными сапфирами в ушах, – их, которые просто из смеха и жестокости подкладывали Карпику кнопки на сиденье и заливали пенал немецким обувным клеем. Я так и видела их – и на секунду стала одной из них. Одной из волчьей стаи жестоких красавиц. Я схватила Карпика за плечи и жарко выдохнула ей в лицо:
– Ты меня уже достала! Не хочет она оставаться! Что ж ты не улетела на вертолетике в свою Полинезию вместе со своим драгоценным папочкой? Он же здесь на дерьмо исходил, так хотел вырваться. Что ж ты упустила такую возможность – уже вчера бы была в Москве. И не ныла бы мне сейчас на ухо… Ныть будешь своему папаше! Он тебя, наверное, обыскался.
– Не обыскался! – закричала Карпик, и этот крик моментально отрезвил меня. – Не обыскался! Ему плевать на меня! Знаешь он с кем?
Я знала – с кем. Не зря вчера Клио собиралась попробовать свой голос. Не зря она собиралась наточить его, как нож. Чтобы вонзить его в сердце банкира. Чтобы красно-черный лемур на ее виске сыто облизнулся, только и всего.
– Знаешь он с кем? – Карпик не могла остановиться. – Он сейчас с Клио! Он сейчас спит с этой сукой Клио!
– Господи, что ты несешь?
– Ты не знаешь… Я… Когда я проснулась, я сразу поняла, что он не ночевал… Я пошла к тебе, я думала… Думала, что он у тебя. Я приходила к тебе, в первый раз… Хотела разбудить тебя… У тебя и дверь была открыта… Я будила, будила… Но ты не просыпалась… Я так хотела. – Она всхлипнула. – А потом пошла к ней…
Чтобы остановить этот поток слов, я крепко прижала Карлика к себе и сразу же почувствовала, как кричат, как ворочаются ее тонкие позвонки.
– Успокойся, пожалуйста!..
– Я пошла к ней и открыла ее дверь этим паршивым ключом… А они лежали на полу, голые, они спали. Они спали вместе, они даже одеялом не накрылись… И папа, он ее обнимал…
– Ну, все!
– Я не хочу больше здесь оставаться!
– Хорошо, мы уедем сразу же. Как только свяжемся с берегом. Сегодня же…
– Ты обещаешь мне?
– Да.
– Ты обещаешь мне никогда на меня не кричать?
– Да, моя хорошая… Да… Прости меня.
Слезы Карлика моментально высохли. Сжав губы, она освободилась от моих объятий, – и я в который раз поразилась прихотливой смене ее настроений.
– Тогда идем – сказала Карпик полузадушенным, обессилевшим голосом.
* * *
…Пока мы добирались до рубки, меня не оставляло ощущение нереальности происходящего: оно казалось сном, чересчур детализированным, но все-таки сном Я поймала себя на мысли, что мне хочется сейчас же, немедленно прервать его или, во всяком случае, перебраться в другой сон, менее эксцентричный.
– Интересно – спросила я у Карлика, – это я в твоем сне или ты в моем?
– Думаешь, всего этого нет? – серьезно спросила Карпик.
– Думаю, что нет… Или так: десять против одного – сейчас мы приходим в рубку, а капитан уже на месте, возле своего штурвала. Нам делают втык за несанкционированное вторжение на служебную территорию. И депортируют в кают-компанию обедать. Тем более что по корабельному расписанию обед должен состояться через полчаса.
– Сто… Нет, тысяча против одного, что в этой дурацкой рубке никого нет. – Карпик проявила завидное здравомыслие. – Ты же знаешь, Ева, что чудес не бывает.
– Неужели? – Ко мне вернулось мое истерически веселое настроение. – А то, что мы проснулись утром и не застали никого из экипажа, – разве это не чудо?..
Перед дверью на мостик мы остановились и прислушались: по рубке явно кто-то прохаживался.
– Ну, что, – подбодрила я Карпика. – Одновременно просыпаемся, и все становится на свои места…
Больше всего желая именно этого, я толкнула дверь.
И увидела Антона.
Такой же всклокоченный, как и встреченный нами в коридоре губернатор, он стоял перед никому теперь не нужными навигационными приборами. И на лице его прочно держалось выражение сосредоточенной скуки. Беглого взгляда на нейрохирурга было достаточно, чтобы сообразить, что все эти приборы для него – филькина грамота.
– Добрый день, – вежливо сказала Карпик. Она уже окончательно пришла в себя, и слезы высохли. Только на щеках остались бороздки.
– Уж не знаю, добрый ли… – промычал Антон, – кто-нибудь объяснит мне, что происходит?
– Боюсь, что всех, кто может что-то объяснить, мы некоторое время не увидим. Надеюсь, что короткое. – Я деловито подошла к трубке внутренней связи. – Нужно собрать всех и подумать над тем, что произошло.
– Я уже объявил, – сказал Антон. – Сбор через двадцать минут в кают-компании. Посмотрим, кто явится…
* * *
…Явились все. Или почти все – не хватало только Клио и Сокольникова. По здравом размышлении все сошлись на том, что беспокоить парочку не стоит: уж очень хороша была вчера Клио, подключив к обольщению банкира-спасателя тяжелую артиллерию своего голоса. Впрочем, о вчерашнем дне никто не вспоминал. Все предпочитали думать о сегодняшнем утре. И больше того – о сегодняшней ночи.
Без Клио и Сокольникова, а также Вадика, которого не удалось разбудить даже героическими усилиями Филиппа и Антона, в кают-компании оказалось двенадцать человек. Все пассажиры “Эскалибура”, и ни одного члена команды. Усевшись в дальнем углу кают-компании, я наблюдала за происходящим и каждую секунду ловила себя на глупой улыбке, совершенно противопоказанной сложившемуся положению вещей. Во-первых, мне стал ясен смысл потешной реплики Карпика насчет енота. Почти у каждого под глазами залегли белые круги, и я в конце концов все-таки сообразила, что это не что иное, как предательские метки вчерашней охоты на тюленей. Солнце, льды, открытая вода, солнцезащитные очки сделали свое дело: к неискушенным лицам намертво приклеился загар, чья граница как раз и проходила по линии солнцезащитных очков. Это делало внешность совершенно несерьезной, но, как ни странно, в кают-компании никто и не стремился к особой серьезности. Больше всего все это сборище пассажиров напоминало мне детей, оставшихся дома без родителей.
Было время обеда с его накрахмаленными скатертями, салфетками в кольцах и раз и навсегда заведенным ритуалом. После случившегося и ритуал, да и сам обед пошли к черту, не было ни обычного Шопена для улучшения пищеварения, ни перемены блюд, ни стюарда Романа. Его обязанности взяли на себя Муха и Витя Мещеряков. В буфетной кают-компании они наделали бутербродов с сыром и колбасой (к счастью, весь продуктовый запас, в отличие от экипажа, остался в неприкосновенности); оттуда же были принесены сок и спиртные напитки.
Бутерброды были немедленно расхватаны, и дискуссия началась. Но ей предшествовала некоторая заминка. Никто не знал, с чего начать.
Обязанности председательствующего взял на себя Антон.
– У кого-нибудь есть соображения по поводу случившегося? – обратился к пассажирам он.
– Это просто форменное безобразие. – Губернатор, ходивший из угла в угол кают-компании, начал совершенно с другого конца. – Просто произвол! У меня на сегодняшнее утро назначена связь с областью, это, между прочим, государственное дело. Государственное и подсудное!
– И почему только у нас все государственные дела всегда бывают подсудными? – обезоруживающе улыбнулся Лаккай, как истинный российский политик, налегавший на бутерброды с икрой.
– Оставьте ваши замечания при себе! – Распопов казался не на шутку взволнованным, он и не скрывал эмоций. – Я их всех под суд отдам!
– Ну, сначала нужно найти тех, кого вы собираетесь отдать под суд, – рассудительно сказал Антон. – Лично мне эта ситуация совершенно непонятна.
– Я знаю только то, что двигатель не работает. Значит, ни света, ни тепла нам не видать как своих ушей. Сейчас здесь восемнадцать градусов. Не знаю, сколько их будет, если команда не найдется в течение суток. У нас есть перспектива замерзнуть. – Муха произнес это намеренно громко и отхлебнул джин из бокала: видимо, для того, чтобы не замерзнуть раньше времени.
– Это просто бред какой-то! Это невозможно. – Нервы у губернатора оказались неважными. – Что значит – “замерзнуть”? Я заплатил бешеные деньги…
– Уж не из бюджета ли вашей многострадальной области? – снова подал голос Лаккай.
На этот раз Распопов даже не удостоил Лаккая взглядом.
– Я заплатил бешеные деньги, впрочем, как и все здесь присутствующие… И что получается в результате? Мы стоим посреди моря, обездвиженные и лишенные возможности позвать на помощь… Как знаете, а по приезде я буду вынужден прикрыть это туристическое, с позволения сказать, агентство! Они у меня будут кровью харкать… Я их по судам затаскаю!
– Руки коротки! – Муха тоже решил ввязаться в дискуссию.
– Что? – не понял губернатор.
– Руки коротки, говорю. До суда еще добраться надо. Передай-ка мне колбаски, папаша!
Губернатор так покраснел, что на секунду мне показалось, что его хватит апоплексический удар. Он подошел к Мухе и потряс кулаками у него перед лицом:
– Ты как со мной разговариваешь, щенок?!
– О, видишь, роднуля, наши позиции стремительно сближаются. – Муха допил джин и рыгнул прямо в лицо Распопову.
Как ни странно, но это удивительным образом подействовало на губернатора: он моментально замолчал и удалился в противоположный от меня угол кают-компании.
– Не хватало, чтобы мы сейчас начали оскорблять друг друга – Антон снова призвал всех к порядку. – Это нисколько не объясняет нам случившегося. Неужели ни у кого нет мало-мальски приемлемой версии?
– Лангольеры? – тихо сказала Карпик. Так тихо, что ее услышали все. Даже толстый Альберт Бенедиктович, слопавший под шумок уже десяток бутербродов, перестал жевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59