Ты меня удивил.
- Я и сам удивлен. Там ботинок лежит, на правую ногу, с пряжкой.
- Самохинский?
- Похоже, его. А перед первой дверью - чуть не полкоробка горелых спичек. Впечатление такое, что кто-то подготовил проход заранее.
- Дать бы тебе по мозгам за "инициативу", - высказался Яков. - Я тебе что говорил? Забыл?
- Победителей не судят, - отмахнулся я.
- Как знать, - проворчал он. - Еще одна такая победа, и мне придется отказаться от твоих услуг. Серьезно.
Яков включил настольную лампу и погасил верхний свет. Шторы на окнах были плотно задернуты.
Мы сели за столик и закурили.
- Значит, я был прав: стукнули Самохина в музее, и он бежал сюда. Знал, выходит, куда бежать. И знал отлично. Его кто-то преследовал, но не смог, как я понял, открыть дверь, где спички, так?
Я кивнул осматриваясь. Теперь трудно было найти, какую из дубовых панелей, покрывающих стены, я только что поворачивал. Она так точно стала на место, что все вертикальные доски слились в один ровный ряд.
- То-то я замечал, - сказал я, - сквозит здесь немного.
- Ну уж не ври, - остановил меня Яков. - Подогнано будь здоров.
Он откинулся на спинку кресла и потянулся.
- Подведем итоги. Самохин бежал из музея по подготовленному пути.
- А что он делал в музее? Ночью-то?
- И кто с ним был? Что он делал, это понятно.
- Как? - удивился я.
- Не совсем, конечно, - поправился Яков. - Не совсем. Ты обратил внимание на то, что ценные вещи были увязаны в узлы?
- Конечно. Кто-то подготовил их для реализации, если можно так выразиться. Но не успел.
- Ему помешали. Кто помешал? Самохин? Или Самохину? Здесь важно собрать воедино, связать логически три известных момента: попытка ограбить музей, убийство и поиски в кабинете - тогда многое станет ясным.
- А почему именно в этой последовательности? - поинтересовался я.
- Потому что не такие мы глупые, какими кажемся на первый взгляд, не захотел объяснить Яков.
- Но и не такие умные, какими хотим казаться, - уточнил я.
- Ко мне это не относится, - махнул рукой Яков. - А что касается кандидатуры на главную роль, у нас она теперь только одна.
- Кто же? - спросил я, вставая.
- Тот, кто бывает в музее после его закрытия, тот, кто всем Дубровникам известен своими похождениями, тот, кого выгораживает тетка Маня.
- Черновцов?
Утром я зашел к Староверцеву. Едва мы с ним расположились погонять чаи, во дворе залаял Малыш и кто-то сильно постучал в окно.
- Сергей! Ты здесь? Выйди на минуточку!
- Это следователь, - извинился я. - Мне надо идти.
- Слушай меня, - Яков сжал мне руку. - Черновцов пропал. Похоже, скрывается.
- Как?
- Вот так. Я говорил с его женой. Что-то знает, но вовсю темнит.
- Как я слышал, он порядочный забулдыга. То, что он пропал, еще ничего не значит.
- Значит, Сережка, значит! Он не ночевал дома в день убийства - это раз. С женой у него нелады - два...
- Ну и что нам с этих неладов?
- А вот что: она его частенько выставляет из дома, и он ночует знаешь где?
- В музее? Тетка Маня привечает?
- Это еще не все. Его видели вчера. Вся морда сплошь синяком заплыла. А костяшки пальцев правой руки Самохина, помнишь акт, были сбиты! Я тебя вот о чем хотел попросить. Ты человек здесь новый, журналист: походи поспрашивай. Потом сочтемся.
- Ну разве что, - вздохнул я.
Неужели этот вздор может
поколебать наше счастие?
В. О д о е в с к и й
П я т н и ц а
Я отправился на розыски Черновцова, предварительно поставив Якову условие: с теткой Маней он должен говорить сам. Яков поморщился, но деваться ему было некуда. Позже он передал мне содержание этого разговора, и я привожу его здесь.
Тетка Маня, снова оказавшись в центре внимания, с готовностью отставила швабру и открыла было рот, но Яков опередил ее:
- Почему ваш сын ночует в музее?
- Дознались? - ахнула она и заплакала. - Дура я старая, бесом попутанная... - Она плакала тоненько, монотонно и деловито, поглядывая птичьим глазком на Якова.
Он терпеливо ждал.
- Так как же?
Тетка Маня, причитая, добралась наконец до сути: "бесталанному" Черновцову жена-злодейка "не дает дома головушки приклонить бедовой, гонит его и в дождь и в ветер", и потому он заливает горе "зеленым вином".
- Подождите-ка, - приостановил ее Яков. - Что-то я не пойму: гонит она его за то, что он пьет, или он пьет, потому что она его гонит?
- Знамо!
- Что знамо-то? Он пьет - она бьет? Эта схема?
- Наоборот, - тетка Маня прерывисто всхлипнула.
- Ерунда какая-то. Что у них за нелады, можете мне толком объяснить?
Тетка Маня осторожно оглянулась и лихо подмигнула Якову всей щекой.
- Тет-на-тет?
- На-тет, - уверил ее Яков.
Она снова оглянулась и шепнула так, что, верно, на улице было слышно:
- Гуляет он.
- То есть как? - удивился Яков.
- От жены гуляет.
Яков неосторожно выразил сомнение. Тетка Маня искренне возмутилась:
- Ты не смотри, что он сморчок на вид, - гордо сказала она. - По нем все дубровнические бабы сохнут, даже библиотекарша с образованием у него есть. - Она снова взяла швабру и стала похожа на сурового воина с копьем. Якову показалось: под носом у нее появились и круто поднялись гвардейские усы. - Вот Нинка-то и зверует. А я уж его, сиротинку, привечаю.
- А во вторник сиротинка тоже в музее ночевал? Тет-на-тет.
Тетка Маня едва не хватила его шваброй.
- Ишь куда клонит! Хитер Вася - дуру нашел!
- Да какой я еще, к черту, Вася?
- Все вы не Васи, как до дела дойдет! Не ночевал он здесь! Я последняя ушла и никого здесь не оставила. Клянуся! - И она стукнула шваброй в пол.
- Где он сейчас?
Тетка Маня не ответила, сурово поджав губы, молчала.
- А синяк? С кем он сцепился?
- Это ты уж у Нинки пытай. Ей лучше знать, с кем ее мужик цапается.
Дома Черновцова, конечно, я не застал, да на это и не рассчитывал. Его жена, миловидная женщина, худенькая и решительная, встретила меня сурово.
- Чего вам надо?
- Я, собственно, не к вам...
- Тогда и говорить нечего! - И она повернулась ко мне спиной.
Я сказал ей, что я из газеты.
- Батюшки! - всплеснула она руками. - Достукался, паразит! Что ж теперь будет-то? На всю Россию ведь опозорится, нигде теперь не скроется.
- Это точно, - сказал я. - Как бы мне повидать его? Поговорить. Может, еще и обойдется.
Она испуганно взглянула на меня.
- А ты его не обидишь? Нет? Тогда иди к свекрови. Он у нее в сараюшке от людей прячется. Не совсем еще стыд пропил.
Почему он прячется, у меня было другое мнение, но выражать его я, естественно, не стал.
- А где же эта самая сараюшка?
- У реки, за кладбищем, где огороды.
Ну что мне было делать? Якова искать?
За кладбищем, в редкой рощице, прятались серенькие домики с палисадниками, полными золотых шаров. Здесь пахло печным дымом, лаяли собаки и горласто перекликались петухи.
Ближе к реке, по берегу, выстроились тесным рядком сараюшки. У справного мужичка в синей в горох рубахе, который с удовольствием колол осиновые чурки, я спросил, где сарай тетки Мани. Он воткнул топор в пенек, засыпанный влажной щепой, и, достав сложенный книжечкой обрывок газеты, стал вертеть самокрутку.
- Черновцова никак ищете? - спросил он, покусывая край листка.
Я промолчал. Мужичок, свернув такую аккуратную сигаретку, будто достал ее из новенькой пачки, пыхнул махорочным дымком.
Мне вдруг, впервые за всю неделю, стало хорошо и спокойно. А он, словно не было важнее дела, зажав губами цигарку, ковырял пальцем мозоль на ладони. Грустный осенний ветерок по всему, наверное, городку разносил махорочный дым, запах колотых дров, лежалой щепы и влажного песчаного берега.
- Натворил он что опять, да?
- Нет, просто надо повидать.
- Вона как! - удивился мужичок. - И Черновцов кому-то спонадобился. Сейчас иди повдоль овражка, а как каланчу станет видать - повороти и в первой переулочке найдешь.
Я поблагодарил его.
- Желаю добра, - кинул он вслед и, поплевав на окурок, снова с удовольствием застучал топором.
В сарае было душно и полутемно: окно завешено старым женским халатом, только в дырку от кармана пробивался яркий свет с улицы.
Черновцов лежал на ржавой железной кровати "с разговорами". По нему, как по покойнику, ползали зеленые мухи. Он дергал бровями, щекой, но не шевелился и глаз не открывал. Вся левая половина лица была под громадным странным синяком: в клетку, с красными полосками крест-накрест. Будь у него побольше голова, на этом синяке вполне можно было играть в шахматы.
Вдоволь налюбовавшись, я постучал Черновцова в грудь костяшками пальцев:
- Вставайте, граф.
Он приоткрыл один глаз и поморщился, ворочая глазом, оглядел меня сверху донизу. Рассматривая мои туфли, он приподнял голову и снова, закрыв глаза, обессиленно уронил ее на подушку. Наконец с трудом произнес:
- Ну?
- Глаза-то открой.
- Не могу. Голова, понимаешь, трещит от света.
- Это не от света. Не надо было вчера мешать.
Черновцов оживился:
- Я не мешал. У меня всегда так - глаза на другой день режет. Совестливый я, понимаешь? А мешать - не мешал. Водку пил, врать не буду. И красное пил. Потом обратно вроде водку. Но не мешал. Все своим чередом шло.
Спотыкаясь о разбросанные сапоги, я подошел к окну и сдернул с гвоздей халат. Черновцов вскрикнул и резво повернулся на живот, пряча голову в подушку.
- Садись, - не поворачивая головы, простонал он. - Раз пришел садись. Стулу вон возьми, хорошая стула.
"Хорошая стула" оказалась с дыркой вместо сиденья, поэтому я откинул одеяло - Черновцов подобрал ноги - я присел на доски кровати.
- Жестко спишь, - сказал я, закуривая.
- Зато от рахита помогает. - Он потянул носом запах сигаретного дымка и, зарывшись в подушку, опять одним глазом с интересом посмотрел на меня.
- Ну?
- Где ты ночевал во вторник?
Глаз закрылся.
- Не понял, - признался я.
- А ты кто такой? Общественность? Милиция?
- Нет, я журналист, пишу на темы морали. Как раз с этой стороны нашу газету заинтересовал твой светлый облик.
- Хе, журналист!
- Что, не похож?
- Не-а. - Он пренебрежительно дернул плечом. - Это еще посмотреть надо, какой ты журналист.
- Ну, ладно. Где все-таки ночевал-то?
- Не помню. - Черновцов решительно отвернулся к стене.
Я встал.
- Как хочешь. Можешь и не говорить, я сам знаю: ночевал ты в музее.
Он вскочил и выставил вперед палец.
- Нет уж! Ты это брось. Не было меня тогда в музее, не было!
- А где же ты был?
- Нигде!
- Кто же тебя так изукрасил? Может, жена?
- Иди отсюда! - Черновцов нагнулся и поднял за голенище сапог. - Иди, иди! Журналист!
Я вышел и оглянулся: окно снова было завешено халатом, и в дырку от кармана Черновцов успел запихнуть скомканную газету.
Ну вот и все, кажется.
Яков хмурился, когда я рассказывал ему о визите Черновцову.
- Сходи, пожалуйста, еще раз к его жене.
- Зачем?
- Тут у меня немного не сходится. Постарайся узнать, кто его бил.
- Да зачем?
Яков молча смотрел на меня.
- Надо брать его, пока не поздно, - горячился я.
- Сходи к жене, - настойчиво повторил он. - Тогда посмотрим: брать или не брать.
Я вышел, не отказав себе в удовольствии хлопнуть дверью.
- Нажаловался он вам? - устало спросила Нина. - Синяком хвалился?
Я чуть не сел мимо стула.
- Чем же это вы его?
- Авоськой, - тихо ответила она и опустила глаза.
- Не может быть, - удивился я. И сообразил. - Верно, в авоське что-нибудь было, да?
Она потупилась, как примерная школьница, впервые прогулявшая урок, и чуть слышно прошептала:
- Арбуз.
Я отвернулся, скрывая улыбку.
- Ну и как?
- Вдребезги, - вздохнула Нина.
- И не жалко?
- А мы его все равно съели. Он ведь так и остался в авоське, не разлетелся.
- Да я про мужа. Бить не жалко было?
- Чего его жалеть, кобеля? У него сколько баб, и каждая его лупит. А я как-никак законная.
Логично, ничего не скажешь.
- Где он ночевал во вторник, не знаете? Это очень важно.
- Понимаю, - Нина взволнованно пригладила волосы. - Вы, наверное, думаете, что он... тогда был в музее? Нет. Он иногда ночует там, правда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12