Каково! За три дня я потерял целое состояние, которое иной человек не заработает за всю жизнь!»
При въезде в Кембридж машина остановилась на светофоре. Перед глазами мистера Бэнга оказалась вывеска туристического агентства.
– В Санкт-Петербург! – прошептал он и, ничего не сказав шоферу, вышел из машины.
?
Петербург встретил своего блудного сына бессловесным мутным рассветом. На всякий случай Николай все эти годы сохранял российское гражданство, и поэтому ему не потребовалось визы, чтобы прилететь в родную страну. Такси мягко скользило по бесшумным спящим улицам. Он ехал домой, позвонив из аэропорта родителям и доведя обоих до сердечных приступов. За прошедшие двадцать лет сын виделся с ними только три раза, и то не он, а они приезжали в Британию навещать его.
Город за двадцать лет изменился и в то же время остался прежним. Николая внезапно охватило чувство небывалого, сказочного комфорта и покоя. Он дома. Он попытался представить, что этих двадцати лет вовсе не было, что он, дождавшись, когда сведут мосты, возвращается домой с вечеринки. Однако марево скоро развеялось. Все-таки по улицам родного города едет не Николай, а мистер Николас Бэнг. Он не мог сбросить с себя налет принадлежности к чужбине.
– По-русски говорите? – спросил таксист.
– А что вас заставило решить, что я не говорю по-русски?
– Выглядите, как иностранец... – был ответ таксиста.
– Вы считаете, мне следует переодеться, чтобы слиться с толпой?
Таксист оценивающе посмотрел на мистера Бэнга.
– Не поможет. У вас лицо не наше. Вас любой школьник-шпаненок раскусит... Так что если приехали сюда шпионить, лучше сразу идите на Литейный с повинной...
– Хорошо, я подумаю над вашим предложением, – отшутился Николай, хотя непроизвольно поежился. В этом таксисте просто клокотал дух гэбэшника.
Он замолчал и отвернулся к окну. Они свернули на знакомую с детства улицу. Оказывается, так просто. Сонным рассветом подъехать к своему дому. Комок подкатил к горлу. Ему захотелось плакать. В голове внезапно завертелась песня Галича...
Послушай, послушай, не смейся, когда я вернусь,
и прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
и прямо с вокзала в ничтожный, кромешный, раешный,
ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь.
Когда я вернусь... А когда я вернусь?..
«Вот и вернулся, – подумал Николай, когда такси остановилось во дворе родного дома. – Сколько раз мне снилось, как я возвращаюсь сюда... Я настолько задушил в себе эту тоску, что теперь кажется невероятным, что за двадцать лет ни разу не пришло в голову такой простой мысли – купить билет на самолет и прилететь... Чего я боялся? Старых разборок? Глупости... Столько воды утекло».
Вид дома, однако, убеждал Николая в обратном.
«Как такое может быть? Ничего не изменилось... Тот же облупленный вход в подъезд».
Расплатившись с таксистом, Николай взлетел по лестнице на четвертый этаж, мимолетно отметив, что в подъезде, как и тогда, как и всегда, воняло мочой.
Дверь открыла мама.
– Мама!
Он обнял ее. Она стала совсем хрупкой старушкой. Где-то на заднем плане появился сгорбившийся отец. У него в зубах красовалась неизменная «беломорина».
– Мог хотя бы предупредить! – заплакала мать.
– Молодец, что приехал... – заговорил отец слегка дрожащим голосом.
– Как вы тут живете? В подъезде вонь... Сколько раз я предлагал вам переехать... Ну, пусть не ко мне, так хоть на Кипр или Багамы...
– Мы из того рода грибы... где выросли, там и сгнием, – хрипло сказал отец.
– Ты не волнуйся, мы ни в чем не нуждаемся. Тех денег, что ты нам посылаешь, нам даже слишком много. Мы откладываем. Тебе останется!
– Бред, – пробормотал Николай.
– Давай за стол, – сказал отец. – Выпьем за встречу.
Мать налила ему тарелку борща. Борщ показался ему вкуснее, чем стряпня его виртуозного итальянского повара. Водка же была отвратительной.
– Где вы берете такую гадость? – спросил он, откашливаясь.
– Ничего, сынок... Это вкус отечества. Привыкнешь.
Отец был прав. Николай, выпив первую рюмку с отцом, больше не просыхал. Каждый старый знакомый заставлял его выпить, а когда Николай пытался отмахиваться, его называли зажравшимся буржуем. Водка странным образом начала руководить жизнью Николая. Он хотел разыскать Миру, она была главной и тайной целью его приезда, но водка уводила его от этого очевидного дела. Толька через два дня ему удалось вырваться из объятий школьных друзей, ставших солидными дядями, и отправиться к дому, где когда-то жила Мира.
Вот ее дом. Николай не раздумывая поднялся по лестнице. «Глупо конечно, и эти гвоздики... Кажется, она не любила эти цветы... А если откроет муж? Да и живет ли она здесь?»
За дверью послышалось шарканье тапок.
– Кто там? – спросил неприятный старушечий голос. Дверь оставалась в оцепенении и не собиралась отворяться.
– Извините... Мне нужна Мира.
– Так чего звонишь? И иди себе с миром. А то милицию вызову.
– Девушка по имени Мира... – Николай никак не мог припомнить фамилию Миры. – То есть женщина Мира...
– Женщин мира в телевизор показывают, а не за дверью высматривают. Нет тут таких.
– Она жила здесь. Когда-то. Ее зовут Мира. Я ее ищу.
– Никто здесь не живет. Я здесь хозяйка. И два сына у меня, есть кому защитить.
– Двадцать лет назад...
– Ты что, пьяный? Иди давай отсюда... – голос за дверью огрубел. – Еще через двести лет приперся бы. Людей беспокоить.
– Бабушка, милая, отворите дверь... Я вам денег дам... Мне нужно ее найти, понимаете?
– Сейчас... Как же... Нашел дуру. Сейчас сыновей позову, они тебе мигом по шее наваляют!
– Я из-за границы приехал. Вот только чтоб сюда прийти. Откройте, пожалуйста.
Видимо, старуха за дверью раздумывала. Наконец ехидно спросила:
– Я открою, а ты меня по темечку?
– Бабушка, я хороший... Видите, с цветами... Я вам сто долларов дам...
После короткого молчания голос зазвучал мягче.
– Покажи деньги!
Только теперь Николай заметил, что в двери есть глазок. Он помахал перед ним сотенной купюрой.
– Давай, милок, так сделаем... Дверь я тебе не открою. Ты просунь денюжку под дверь, а я скажу...
Николай не раздумывая подчинился.
– Ой, милок, – запричитал голос за дверью. – Давно дело было. Я сама тут еще не жила, мне соседки опосля нашептали... Ты как сбежал... Все вы, мужики, беглецы, а девки расхлебывай... Она вначале вены взрезала, спасли, в больнице лежала, а потом повесилась твоя евреечка... Нехорошая это квартира, нехорошая...
У Николая потемнело в глазах. Он не помня себя заколотил в дверь.
– Врешь, сука старая! Она не еврейка!
– Тебе виднее... А ну перестань буянить! Вмиг милицию вызову!
Николай сам не свой сбежал по лестнице. Его душили рыдания, настоящие, без подспудных мыслей. Неприступный логик в его голове наконец заткнулся. Николай ревел, как разбуженный охотниками медведь!
Он рухнул на скамейку у подъезда и, обхватив голову руками, стал раскачиваться взад и вперед. Ему хотелось рвать на себе одежду и посыпать голову пеплом, орать в голос, биться головой о вдрызг потресканную твердь скамейки.
– Это она из-за меня... Она же не могла без меня жить! А я!.. А она!.. Вены резала, повесилась, милая, Бог мойМира! Столько лет я думал о тебе, как о живой... А ты умерла, ушла, не выдержала... Оставила меня одного доживать. А я за тобой приехал... Мира, Мира... Вот отчего мне не жилось по-человечески все эти годы. Совесть, она-то знает... Боже, мой, как же я виноват!
Назойливо вертелось в воспаленной голове стихотворение, написанное ему когда-то Мирой...
Горький привкус июльского снега,
Милый Господи, верь мне, прости!
Для меня в нем блаженство, и нега,
И саднящее чувство тоски.
И, как в родах, исступленно тычась,
Кровь от плоти, глаза лишь сухи,
За песчинку из тысячи тысяч
Я уже отмолила грехи.
Пусть душа, как кровавая рана,
Пусть безумие – кара небес,
Без надежды, без слез, без обмана,
Все как есть – я приму этот крест.
Следом вспомнился его ставший пророческим ответ...
Разлад умов оставив на потом,
По трепетной шкале отмеривая запах
Разбухших строк, найти дверной проем
И обомлеть: как чинно тлеет запад
За кольями домов. Какой холеный звук
Зачат сознаньем, но убит гортанью.
И молит лоб: «Подай на пропитанье!»,
А губы рвут последнее из рук.
А это значит – скудный твой супруг
Не променяет слух на добродетель.
И будут жадно дергать полы дети,
Вопросом пола озаботясь вдруг.
А я уйду в распоряженье слуг
И буду сам копить себе монеты.
А после там, быть может, взвою: «Где ты?»
И тут почую: точно, скрипнул сук,
Скандально облохмаченный веревкой.
Ты никогда мне не казалась легкой.
И вот когда приблизился каюк,
Я вдруг постиг, что невесомость – это
Есть свойство всех, кто породнен петлей.
И вот тогда захочется домой.
И очень жаль, что нету дома, нету.
– Мужчина, вам плохо? – раздался беспокойный женский голос.
– Извините... я сейчас уйду, – пробормотал Николай, утирая слезы. Силуэт женщины был трудно различим.
– Николушка??.. Ты?.. Неужели это ты?!
Женщина, словно потеряв равновесие, покачнулась и рухнула на скамейку.
– Мира? – не веря собственному голосу, вскричал Николай, и словно в беспамятстве принялся целовать ее лицо, руки. Она растерянно отвечала его поцелуям.
Старуха ввела Николая в горькое заблуждение. В бывшей Мириной квартире действительно лет пятнадцать назад из-за несчастной любви повесилась девушка, но к Мире это не имело никакого отношения. Она была жива, проживала теперь в соседнем доме и возвращалась из магазина. На скамейке лежал пакет, из которого выразительно торчали пучки зеленого лука.
– Пойдем ко мне, – решительно сказала Мира. – Ты весь дрожишь... Я, по правде говоря, тоже.
Захлопнув дверь, они сразу бросились друг другу в объятья. Казалось, самый титанический ураган не смог бы разомкнуть их рук. Это было не плотское метание, а самое настоящее всепоглощающее стремление к воссоединению раздробленных, исхлестанных колючими ветвями беспросветного ожидания душ.
– Невероятно... Я нашла тебя на скамейке у моего старого подъезда... Где ты был все эти годы?...
– Мира, почему ты не ответила на мое письмо? – Николай внимательно посмотрел в знакомые до стона глаза.
– Какое письмо? – прошептала Мира.
– Из Финляндии. Я звал тебя к себе... Я не согласился с твоим «прощай!» Я просил твоей руки...
– Я не получила этого письма...
– Я ждал ответа! Потом я пробовал звонить, но телефон был отключен...
– Да, нам поменяли номер. Ты написал мне такое письмо?!
– Мира, мне нет жизни без тебя. Я схожу с ума. Я всего достиг, но это ничто... Жалкий прах...
– Боже мой... Мне кажется, я брежу. Сколько лет прошло, Николушка?
– Двадцать...
– Я так ждала, чтобы ты мне написал такое письмо... Я кляла себя за то, что дала тебе уйти. Я думала – тебе будет тяжело со мной... Я не вынесла бы, если бы твоя жизнь не удалась из-за меня... Вот видишь, ты всего добился...
– Все поправимо. Забудем об этих годах. Я тебя больше никуда не отпущу, мы вместе уедем.
– Николушка, миленький... Все очень изменилось. Я постарела, подурнела...
– Неправда!
– Тебя просто испугала старуха! Какие времена-то были... У нас в каждой квартире за двадцать лет либо кто-нибудь повесился, либо и того хуже... убили...
– Уедем прямо сейчас!
– Ты говоришь все это в горячке... Милый, я все еще замужем...
– Ерунда... Я все устрою. Я богат. Я очень богат... Мое состояние – сто тридцать миллионов фунтов. У меня есть замок в Англии... Ты будешь счастлива!
– Николушка... Принц ты мой отыскавшийся... Ну при чем тут твои сто тридцать тысяч...
– Миллионов!
– Неважно... Ты же не у Рогожина меня торгуешь?
– Хоть у самого черта с рогами! Мира, произошло какое-то несправедливое, вселенское недоразумение... Ты должна была получить это письмо! Я тебя умоляю, не придумывай сложностей. Их нет! Такая любовь, как у нас, – невероятна! Всю жизнь только ты одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
При въезде в Кембридж машина остановилась на светофоре. Перед глазами мистера Бэнга оказалась вывеска туристического агентства.
– В Санкт-Петербург! – прошептал он и, ничего не сказав шоферу, вышел из машины.
?
Петербург встретил своего блудного сына бессловесным мутным рассветом. На всякий случай Николай все эти годы сохранял российское гражданство, и поэтому ему не потребовалось визы, чтобы прилететь в родную страну. Такси мягко скользило по бесшумным спящим улицам. Он ехал домой, позвонив из аэропорта родителям и доведя обоих до сердечных приступов. За прошедшие двадцать лет сын виделся с ними только три раза, и то не он, а они приезжали в Британию навещать его.
Город за двадцать лет изменился и в то же время остался прежним. Николая внезапно охватило чувство небывалого, сказочного комфорта и покоя. Он дома. Он попытался представить, что этих двадцати лет вовсе не было, что он, дождавшись, когда сведут мосты, возвращается домой с вечеринки. Однако марево скоро развеялось. Все-таки по улицам родного города едет не Николай, а мистер Николас Бэнг. Он не мог сбросить с себя налет принадлежности к чужбине.
– По-русски говорите? – спросил таксист.
– А что вас заставило решить, что я не говорю по-русски?
– Выглядите, как иностранец... – был ответ таксиста.
– Вы считаете, мне следует переодеться, чтобы слиться с толпой?
Таксист оценивающе посмотрел на мистера Бэнга.
– Не поможет. У вас лицо не наше. Вас любой школьник-шпаненок раскусит... Так что если приехали сюда шпионить, лучше сразу идите на Литейный с повинной...
– Хорошо, я подумаю над вашим предложением, – отшутился Николай, хотя непроизвольно поежился. В этом таксисте просто клокотал дух гэбэшника.
Он замолчал и отвернулся к окну. Они свернули на знакомую с детства улицу. Оказывается, так просто. Сонным рассветом подъехать к своему дому. Комок подкатил к горлу. Ему захотелось плакать. В голове внезапно завертелась песня Галича...
Послушай, послушай, не смейся, когда я вернусь,
и прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
и прямо с вокзала в ничтожный, кромешный, раешный,
ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь.
Когда я вернусь... А когда я вернусь?..
«Вот и вернулся, – подумал Николай, когда такси остановилось во дворе родного дома. – Сколько раз мне снилось, как я возвращаюсь сюда... Я настолько задушил в себе эту тоску, что теперь кажется невероятным, что за двадцать лет ни разу не пришло в голову такой простой мысли – купить билет на самолет и прилететь... Чего я боялся? Старых разборок? Глупости... Столько воды утекло».
Вид дома, однако, убеждал Николая в обратном.
«Как такое может быть? Ничего не изменилось... Тот же облупленный вход в подъезд».
Расплатившись с таксистом, Николай взлетел по лестнице на четвертый этаж, мимолетно отметив, что в подъезде, как и тогда, как и всегда, воняло мочой.
Дверь открыла мама.
– Мама!
Он обнял ее. Она стала совсем хрупкой старушкой. Где-то на заднем плане появился сгорбившийся отец. У него в зубах красовалась неизменная «беломорина».
– Мог хотя бы предупредить! – заплакала мать.
– Молодец, что приехал... – заговорил отец слегка дрожащим голосом.
– Как вы тут живете? В подъезде вонь... Сколько раз я предлагал вам переехать... Ну, пусть не ко мне, так хоть на Кипр или Багамы...
– Мы из того рода грибы... где выросли, там и сгнием, – хрипло сказал отец.
– Ты не волнуйся, мы ни в чем не нуждаемся. Тех денег, что ты нам посылаешь, нам даже слишком много. Мы откладываем. Тебе останется!
– Бред, – пробормотал Николай.
– Давай за стол, – сказал отец. – Выпьем за встречу.
Мать налила ему тарелку борща. Борщ показался ему вкуснее, чем стряпня его виртуозного итальянского повара. Водка же была отвратительной.
– Где вы берете такую гадость? – спросил он, откашливаясь.
– Ничего, сынок... Это вкус отечества. Привыкнешь.
Отец был прав. Николай, выпив первую рюмку с отцом, больше не просыхал. Каждый старый знакомый заставлял его выпить, а когда Николай пытался отмахиваться, его называли зажравшимся буржуем. Водка странным образом начала руководить жизнью Николая. Он хотел разыскать Миру, она была главной и тайной целью его приезда, но водка уводила его от этого очевидного дела. Толька через два дня ему удалось вырваться из объятий школьных друзей, ставших солидными дядями, и отправиться к дому, где когда-то жила Мира.
Вот ее дом. Николай не раздумывая поднялся по лестнице. «Глупо конечно, и эти гвоздики... Кажется, она не любила эти цветы... А если откроет муж? Да и живет ли она здесь?»
За дверью послышалось шарканье тапок.
– Кто там? – спросил неприятный старушечий голос. Дверь оставалась в оцепенении и не собиралась отворяться.
– Извините... Мне нужна Мира.
– Так чего звонишь? И иди себе с миром. А то милицию вызову.
– Девушка по имени Мира... – Николай никак не мог припомнить фамилию Миры. – То есть женщина Мира...
– Женщин мира в телевизор показывают, а не за дверью высматривают. Нет тут таких.
– Она жила здесь. Когда-то. Ее зовут Мира. Я ее ищу.
– Никто здесь не живет. Я здесь хозяйка. И два сына у меня, есть кому защитить.
– Двадцать лет назад...
– Ты что, пьяный? Иди давай отсюда... – голос за дверью огрубел. – Еще через двести лет приперся бы. Людей беспокоить.
– Бабушка, милая, отворите дверь... Я вам денег дам... Мне нужно ее найти, понимаете?
– Сейчас... Как же... Нашел дуру. Сейчас сыновей позову, они тебе мигом по шее наваляют!
– Я из-за границы приехал. Вот только чтоб сюда прийти. Откройте, пожалуйста.
Видимо, старуха за дверью раздумывала. Наконец ехидно спросила:
– Я открою, а ты меня по темечку?
– Бабушка, я хороший... Видите, с цветами... Я вам сто долларов дам...
После короткого молчания голос зазвучал мягче.
– Покажи деньги!
Только теперь Николай заметил, что в двери есть глазок. Он помахал перед ним сотенной купюрой.
– Давай, милок, так сделаем... Дверь я тебе не открою. Ты просунь денюжку под дверь, а я скажу...
Николай не раздумывая подчинился.
– Ой, милок, – запричитал голос за дверью. – Давно дело было. Я сама тут еще не жила, мне соседки опосля нашептали... Ты как сбежал... Все вы, мужики, беглецы, а девки расхлебывай... Она вначале вены взрезала, спасли, в больнице лежала, а потом повесилась твоя евреечка... Нехорошая это квартира, нехорошая...
У Николая потемнело в глазах. Он не помня себя заколотил в дверь.
– Врешь, сука старая! Она не еврейка!
– Тебе виднее... А ну перестань буянить! Вмиг милицию вызову!
Николай сам не свой сбежал по лестнице. Его душили рыдания, настоящие, без подспудных мыслей. Неприступный логик в его голове наконец заткнулся. Николай ревел, как разбуженный охотниками медведь!
Он рухнул на скамейку у подъезда и, обхватив голову руками, стал раскачиваться взад и вперед. Ему хотелось рвать на себе одежду и посыпать голову пеплом, орать в голос, биться головой о вдрызг потресканную твердь скамейки.
– Это она из-за меня... Она же не могла без меня жить! А я!.. А она!.. Вены резала, повесилась, милая, Бог мойМира! Столько лет я думал о тебе, как о живой... А ты умерла, ушла, не выдержала... Оставила меня одного доживать. А я за тобой приехал... Мира, Мира... Вот отчего мне не жилось по-человечески все эти годы. Совесть, она-то знает... Боже, мой, как же я виноват!
Назойливо вертелось в воспаленной голове стихотворение, написанное ему когда-то Мирой...
Горький привкус июльского снега,
Милый Господи, верь мне, прости!
Для меня в нем блаженство, и нега,
И саднящее чувство тоски.
И, как в родах, исступленно тычась,
Кровь от плоти, глаза лишь сухи,
За песчинку из тысячи тысяч
Я уже отмолила грехи.
Пусть душа, как кровавая рана,
Пусть безумие – кара небес,
Без надежды, без слез, без обмана,
Все как есть – я приму этот крест.
Следом вспомнился его ставший пророческим ответ...
Разлад умов оставив на потом,
По трепетной шкале отмеривая запах
Разбухших строк, найти дверной проем
И обомлеть: как чинно тлеет запад
За кольями домов. Какой холеный звук
Зачат сознаньем, но убит гортанью.
И молит лоб: «Подай на пропитанье!»,
А губы рвут последнее из рук.
А это значит – скудный твой супруг
Не променяет слух на добродетель.
И будут жадно дергать полы дети,
Вопросом пола озаботясь вдруг.
А я уйду в распоряженье слуг
И буду сам копить себе монеты.
А после там, быть может, взвою: «Где ты?»
И тут почую: точно, скрипнул сук,
Скандально облохмаченный веревкой.
Ты никогда мне не казалась легкой.
И вот когда приблизился каюк,
Я вдруг постиг, что невесомость – это
Есть свойство всех, кто породнен петлей.
И вот тогда захочется домой.
И очень жаль, что нету дома, нету.
– Мужчина, вам плохо? – раздался беспокойный женский голос.
– Извините... я сейчас уйду, – пробормотал Николай, утирая слезы. Силуэт женщины был трудно различим.
– Николушка??.. Ты?.. Неужели это ты?!
Женщина, словно потеряв равновесие, покачнулась и рухнула на скамейку.
– Мира? – не веря собственному голосу, вскричал Николай, и словно в беспамятстве принялся целовать ее лицо, руки. Она растерянно отвечала его поцелуям.
Старуха ввела Николая в горькое заблуждение. В бывшей Мириной квартире действительно лет пятнадцать назад из-за несчастной любви повесилась девушка, но к Мире это не имело никакого отношения. Она была жива, проживала теперь в соседнем доме и возвращалась из магазина. На скамейке лежал пакет, из которого выразительно торчали пучки зеленого лука.
– Пойдем ко мне, – решительно сказала Мира. – Ты весь дрожишь... Я, по правде говоря, тоже.
Захлопнув дверь, они сразу бросились друг другу в объятья. Казалось, самый титанический ураган не смог бы разомкнуть их рук. Это было не плотское метание, а самое настоящее всепоглощающее стремление к воссоединению раздробленных, исхлестанных колючими ветвями беспросветного ожидания душ.
– Невероятно... Я нашла тебя на скамейке у моего старого подъезда... Где ты был все эти годы?...
– Мира, почему ты не ответила на мое письмо? – Николай внимательно посмотрел в знакомые до стона глаза.
– Какое письмо? – прошептала Мира.
– Из Финляндии. Я звал тебя к себе... Я не согласился с твоим «прощай!» Я просил твоей руки...
– Я не получила этого письма...
– Я ждал ответа! Потом я пробовал звонить, но телефон был отключен...
– Да, нам поменяли номер. Ты написал мне такое письмо?!
– Мира, мне нет жизни без тебя. Я схожу с ума. Я всего достиг, но это ничто... Жалкий прах...
– Боже мой... Мне кажется, я брежу. Сколько лет прошло, Николушка?
– Двадцать...
– Я так ждала, чтобы ты мне написал такое письмо... Я кляла себя за то, что дала тебе уйти. Я думала – тебе будет тяжело со мной... Я не вынесла бы, если бы твоя жизнь не удалась из-за меня... Вот видишь, ты всего добился...
– Все поправимо. Забудем об этих годах. Я тебя больше никуда не отпущу, мы вместе уедем.
– Николушка, миленький... Все очень изменилось. Я постарела, подурнела...
– Неправда!
– Тебя просто испугала старуха! Какие времена-то были... У нас в каждой квартире за двадцать лет либо кто-нибудь повесился, либо и того хуже... убили...
– Уедем прямо сейчас!
– Ты говоришь все это в горячке... Милый, я все еще замужем...
– Ерунда... Я все устрою. Я богат. Я очень богат... Мое состояние – сто тридцать миллионов фунтов. У меня есть замок в Англии... Ты будешь счастлива!
– Николушка... Принц ты мой отыскавшийся... Ну при чем тут твои сто тридцать тысяч...
– Миллионов!
– Неважно... Ты же не у Рогожина меня торгуешь?
– Хоть у самого черта с рогами! Мира, произошло какое-то несправедливое, вселенское недоразумение... Ты должна была получить это письмо! Я тебя умоляю, не придумывай сложностей. Их нет! Такая любовь, как у нас, – невероятна! Всю жизнь только ты одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30