— Ты все заранее спланировал!
— Нет, честно нет! Просто они у меня были. — Я сглотнул. — То есть я хочу сказать, что я... Это судьба! Это знамение!
— Ты хочешь сказать, — засмеялась она, — что, если мы их не наденем, с нами случится несчастье?
— Я чувствую, что несчастье случится со мной. О, облей меня холодным шампанским, или ударь бутылкой по голове, или...
— Поцелуй меня, дурачок, — сказала Лоана, — у меня нос чешется.
И вдруг совершенно неожиданно эти юбочки очутились на нас. Эту сцену трудно вообразить. На какое-то мгновение мне показалось, что все это я вижу во сне, что этого не может быть. Но это было.
Лоана в травяной юбочке, низко приспущенной на бедрах, с грудью, едва прикрытой лепестками орхидей в ожерелье, опустилась на подушки рядом со мной. Это зрелище меня опьянило и одновременно отрезвило.
Когда Лоана заговорила, голос ее звучал иначе и слова как бы приобрели иной смысл.
— Поцелуй меня, Шелл, — сказала она.
Голос ее шелестел как черное кружево в темноте.
— Поцелуй меня...
* * *
Через некоторое время я открыл вторую бутылку шампанского, наполнил до краев наши бокалы и посмотрел на блюдо с холодным, очень холодным голубем, окруженным ломтиками фруктов.
— Нужно что-нибудь съесть, — сказал я. — А то что подумает повар? Ей-богу, я съем перепелиное яйцо.
— Я тоже.
— Это странно звучит в твоих устах, Лоана.
— И все-таки я его съем.
Мы их все съели и с этим все. Есть время для яиц дикой перепелки, а есть время не для яиц дикой перепелки.
Удивительное дело, но было очень вкусно. У меня кружилась голова сильнее, чем раньше.
— По-моему, моя кровь горит, Лоана, — сказал я. — Это мое несчастье — горящая кровь. Она полыхает, как нефть, а кровяные тельца разбегаются, пытаясь найти спасительный выход. Глоток воздуха — вот в чем я нуждаюсь. В глотке воздуха.
Я поднялся, и похоже, мои ноги двигались совершенно независимо от остального тела.
— Меня клонит ко сну, — сказал я. — Я... о-ох! Моя нога соскользнула с лежащей на полу бутылки, которая откатилась к выходу. Лоана выпрямилась.
— Воздуху? — спросила она с тревогой.
— Что?
— Воздуху?
— Не пойму, о чем ты.
— Ты говоришь, что тебе необходим глоток воздуха?
— Да. Для моих кровяных телец. Чтобы получить заряд энергии. Понимаешь, свежий воздух. Здесь очень душно, мы, похоже, вдыхаем уже выдохнутый воздух.
— Но ты же не можешь выйти в таком виде...
— Леди, я выходил и не в таком виде. Ах, понимаю, что ты имеешь в виду.
Она швырнула мне травяную юбочку и, как все девушки в таких случаях, промахнулась. Я рванулся, чтобы дотянуться и схватить ее, и моя нога за что-то зацепилась. Я схватил юбочку, но в этот момент моя нога опустилась на бутылку и я почувствовал, что взлетаю и парю в воздухе. Понимаю, что не мог улететь далеко, но мне казалось, что я ракета, запущенная в космос. Потом мое бедро коснулось чего-то, и я в полной растерянности понял, что лечу прямо на стену из листьев ко входу в домик. Хотя в данном случае, скорее, к выходу.
Что-нибудь четко сообразить уже не было времени, я почувствовал, как, наткнувшись бедром на перила, я перевалился через них, с грохотом пробив лиственную стенку, и вывалился из домика.
Где-то, как мне показалось, далеко за моей спиной что-то закричала Лоана, но я уловил только часть фразы:
— ..не уходи...
Я хотел было сказать ей, что я не хочу уходить, но было уже поздно.
Я уходил.
И вдруг я очутился в сумасшедшем мире цветов, звуков и ощущений. Я никак не мог взять в толк, что вывалился из «Индийской смоковницы» в Вайкики, я просто отказывался согласиться с этим — но это уже не имело значения, потому что я действительно падал.
Казалось, что я лечу одновременно в разных направлениях. Я ударился головой о толстую ветку, и из глаз у меня искры посыпались. В какой-то миг, к счастью очень краткий, я увидел под собой мирно гуляющих, глазеющих на витрины людей. Я отчаянно цеплялся за ствол, ветки, даже за листья. Но счастье изменило мне.
В последние мгновения своего падения в сознании у меня промелькнули сотни и тысячи сцен из прожитой жизни. Говорят, что за секунду человек может вспомнить события целого месяца своей жизни. Ах, как бы я хотел, чтобы происходящее со мной относилось уже к области воспоминаний.
Даже когда я грохнулся на твердую землю, воспоминания вспыхивали в моем сознании. Голливуд... Лас-Вегас... обнаженные женщины... грубые мужские лица... кровь, растекающаяся по спине мертвого мужчины... вспышки и грохот выстрелов... и соблазнительные красотки.
Глава 2
Когда Уэбли Олден позвонил мне и сказал, что у него неприятности и он рассчитывает на мою помощь, я слыхом не слыхивал об индийской смоковнице — баньяновом дереве.
Это было вечером в четверг, тринадцатого августа, и я был у себя дома — в «Спартан-Апартмент-отеле» в Голливуде, пытаясь в очередной раз добиться, чтобы мои аквариумные рыбки дали потомство. Я держал тропических рыбок уже несколько лет. Многие виды у меня размножались, но все мои попытки получить потомство от неонов были сплошным рассказом о поражении, провале, фрустрациях. Выведение неонов превратилось в фетиш, символ, цель. И я действовал с суровой решительностью.
Налево от входной двери в моей квартире стояли два аквариума для тропических рыб, но я заказал еще и третий, объемом в 20 галлонов, с чистой пресной водой, температурой в 78 градусов по Фаренгейту, то есть отвечавший всем требованиям, необходимым для выведения этих ярких маленьких рыбок. По крайней мере, я так думал. Но проклятые рыбы, похоже, думали иначе.
Это была прекрасная пара крупных неонов, хорошо откормленных живой дафнией и морской креветкой. Самка прямо-таки была набита икрой, и вот уже два дня они танцевали в воде танец, который я посчитал за прелюдию. Но ничего не происходило. Я даже хотел плеснуть в аквариум немного виски, думая, что, если они немного опьянеют и расслабятся...
И в этот момент зазвонил телефон. Это был Уэбли Олден.
Уэбб, старый приятель. Ему было тридцать восемь лет, холостяк, он был умен, остроумен, весел, отменного здоровья, всем нравился. Жил он не в Голливуде, а в маленьком городке Медина, недалеко от окраин Лос-Анджелеса.
Вначале — фотохудожник, и весьма неплохой. Потом он изобрел какие-то приспособления к фотокамерам и проявочному оборудованию и усовершенствовал портативный проектор так, что на нем можно было прокручивать и 8-миллиметровые, и 16-миллиметровые кинопленки. Он продал свои патенты на эти изобретения и стал миллионером. Сфера его финансовых интересов теперь простиралась от биржевой игры и спекуляций недвижимостью до издания весьма пикантного журнала. Он был гурманом, знатоком вин и женщин. Да, всегда женщины. Он был грубоватый проказник и повеса. Культурный и даже сдержанный, с манерами джентльмена, но повеса.
Поэтому неудивительно, что он издавал журнал, одно название которого чего стоило: «В-а-а-у!».
«В-а-а-у!» — ЖУРНАЛ ДЛЯ НАСТОЯЩИХ МУЖЧИН.
Впрочем, в наши дни даже не совсем настоящие мужчины наверняка слышали об этом журнале, и ставлю пять против восьми, что многие из них тайком глазели на обложку этого журнала в газетных киосках. Наверное, ни один другой журнал не добивался столь впечатляющего успеха всего за год. Во главе его, кроме Уэбба, стояли еще несколько человек, но он был его главной движущей силой, что, видимо, и явилось залогом успеха. Однако была и еще одна причина — в каждом номере «В-а-а-у!» была фотография красотки с минимумом (если она вообще была) одежды. Действительно:
«В-а-а-у!» — не журнал мод.
Словом, главной причиной того, что журнал был безоговорочно признан мужской половиной населения США, была цветная фотография на развороте журнала. Каждый месяц в течение года на этой вкладке помещалась фотография очередной обнаженной красавицы, лица которой, независимо от позы, не было видно. Эта вкладка вскоре в обиходе стала называться, может быть, не вполне деликатно — «Попка месяца», хотя официальное название было «Женщины журнала».
Само собой разумеется, что фотографии этих красоток делал лично Уэбб. Я при мысли об этом не мог не ухмыльнуться. Я считал Уэбба одним из наиболее интересных и близких мне по духу мужчин, поэтому был рад услышать его голос в телефонной трубке. Пока он не сказал мне, в чем дело.
После необычно краткого приветствия он спросил:
— Шелл, ты можешь немедленно приехать ко мне? Я глянул на продолжавших резвиться неонов:
— Разумеется. А в чем дело?
— Я не хотел бы это обсуждать по телефону. Впрочем... Я только что вернулся из Гонолулу. Прилетел пару часов назад. И я... похоже, я потерял свою жену.
Я моргнул:
— Твою жену? — Я решил, что он меня дурачит. — С каких это пор у тебя появилась жена, Уэбб?
— Мы поженились сегодня утром на Гавайях и прилетели домой самолетом. Так ты приедешь? Я тебе тогда все расскажу. Может быть, ничего серьезного и нет, но мне бы не хотелось рисковать.
— Еду, — сказал я и повесил трубку.
Схватив пиджак и шляпу, я поспешил к двери. На ходу я плеснул виски «Канадиан клаб» в аквариум с неонами. Может быть, это поможет; а не поможет — попробую что-нибудь еще.
* * *
Август был жаркий, и верх моего «кадиллака» был опущен, позволяя теплому воздуху овевать лицо. Приблизившись к дому Уэбба, расположенному в районе на склоне холма, я сбросил газ. Когда-то у меня здесь были неприятности, связанные с одним делом, и с тех пор местная полиция меня в упор не видела. Особенно один детектив — сержант Фарли, который дал мне недвусмысленно понять, что он с удовольствием пристрелил бы меня при исполнении служебных обязанностей или даже в свободное время. Возможно, полицейские и не попались бы мне на пути, но на всякий случай я снизил скорость до установленного в Медине предела.
Уэбб жил в доме номер 947 по Пойнсеттиа-Драйв, самой высокой точке Медины, идущей параллельно Азалия-стрит. Эта улица круто взбиралась на холм, пересекая его вершину. Из домов, расположенных на разных уровнях, открывался прекрасный вид на огни Медины, переходящие вдали в сияние Лос-Анджелеса. В тех случаях, когда эти огни были видны, не было смога. Дом Уэбба, модерновой архитектуры, длинный и одноэтажный, располагался на гребне холма.
Я припарковался на Пойнсеттиа-Драйв и по каменной лестнице с перилами из плавника поднялся к крыльцу.
Уэбб уже ждал меня. Высокий и худощавый, с подвижным, угловатым лицом, которое осветилось улыбкой, когда он поздоровался со мной.
Мы вошли в прихожую, и он спросил:
— Чего-нибудь выпьешь, чтобы не мучиться похмельем, Шелл?
— Сегодня у меня нет похмелья.
— Это мы уладим. Виски?
— Прекрасно, благодарю.
Он подошел к бару, расположенному в углу. Гостиная была большая, с окном во всю стену, позволявшим любоваться прекрасным видом. Комната была набита книгами и журналами, валявшимися повсюду, некоторые открыты, некоторые сложены в стопки. На маленьком столике стояла наполовину выпитая чашка кофе. Повсюду были сувениры, привезенные Уэббом из самых разных мест: каменный мексиканский божок в одном углу, в другом — африканские маски и ритуальный головной убор с острова Бали. У дальней стены стояла вырезанная из дерева фигура Пана высотой в пять футов с распростертыми руками. Это была новинка, раньше я ее не видел. Я сказал об этом вслух, и Уэбб объяснил, что только привез эту статую с Гавайев.
Если гостиную можно было, с моей точки зрения, определить словами «лирический беспорядок», то характеристика следующей комнаты, в которой размещалась студия Уэбба, могла уложиться в одно слово — «хаос». Двойные двери на роликах были открыты, и в комнату можно было заглянуть. Слева на тяжелой треноге стоял стационарный фотоаппарат марки «спид-график», лампы и рефлекторы, пара прожекторов для подсветки была привинчена к потолочной балке. На полу в беспорядке переплетались электрические кабели и провода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Нет, честно нет! Просто они у меня были. — Я сглотнул. — То есть я хочу сказать, что я... Это судьба! Это знамение!
— Ты хочешь сказать, — засмеялась она, — что, если мы их не наденем, с нами случится несчастье?
— Я чувствую, что несчастье случится со мной. О, облей меня холодным шампанским, или ударь бутылкой по голове, или...
— Поцелуй меня, дурачок, — сказала Лоана, — у меня нос чешется.
И вдруг совершенно неожиданно эти юбочки очутились на нас. Эту сцену трудно вообразить. На какое-то мгновение мне показалось, что все это я вижу во сне, что этого не может быть. Но это было.
Лоана в травяной юбочке, низко приспущенной на бедрах, с грудью, едва прикрытой лепестками орхидей в ожерелье, опустилась на подушки рядом со мной. Это зрелище меня опьянило и одновременно отрезвило.
Когда Лоана заговорила, голос ее звучал иначе и слова как бы приобрели иной смысл.
— Поцелуй меня, Шелл, — сказала она.
Голос ее шелестел как черное кружево в темноте.
— Поцелуй меня...
* * *
Через некоторое время я открыл вторую бутылку шампанского, наполнил до краев наши бокалы и посмотрел на блюдо с холодным, очень холодным голубем, окруженным ломтиками фруктов.
— Нужно что-нибудь съесть, — сказал я. — А то что подумает повар? Ей-богу, я съем перепелиное яйцо.
— Я тоже.
— Это странно звучит в твоих устах, Лоана.
— И все-таки я его съем.
Мы их все съели и с этим все. Есть время для яиц дикой перепелки, а есть время не для яиц дикой перепелки.
Удивительное дело, но было очень вкусно. У меня кружилась голова сильнее, чем раньше.
— По-моему, моя кровь горит, Лоана, — сказал я. — Это мое несчастье — горящая кровь. Она полыхает, как нефть, а кровяные тельца разбегаются, пытаясь найти спасительный выход. Глоток воздуха — вот в чем я нуждаюсь. В глотке воздуха.
Я поднялся, и похоже, мои ноги двигались совершенно независимо от остального тела.
— Меня клонит ко сну, — сказал я. — Я... о-ох! Моя нога соскользнула с лежащей на полу бутылки, которая откатилась к выходу. Лоана выпрямилась.
— Воздуху? — спросила она с тревогой.
— Что?
— Воздуху?
— Не пойму, о чем ты.
— Ты говоришь, что тебе необходим глоток воздуха?
— Да. Для моих кровяных телец. Чтобы получить заряд энергии. Понимаешь, свежий воздух. Здесь очень душно, мы, похоже, вдыхаем уже выдохнутый воздух.
— Но ты же не можешь выйти в таком виде...
— Леди, я выходил и не в таком виде. Ах, понимаю, что ты имеешь в виду.
Она швырнула мне травяную юбочку и, как все девушки в таких случаях, промахнулась. Я рванулся, чтобы дотянуться и схватить ее, и моя нога за что-то зацепилась. Я схватил юбочку, но в этот момент моя нога опустилась на бутылку и я почувствовал, что взлетаю и парю в воздухе. Понимаю, что не мог улететь далеко, но мне казалось, что я ракета, запущенная в космос. Потом мое бедро коснулось чего-то, и я в полной растерянности понял, что лечу прямо на стену из листьев ко входу в домик. Хотя в данном случае, скорее, к выходу.
Что-нибудь четко сообразить уже не было времени, я почувствовал, как, наткнувшись бедром на перила, я перевалился через них, с грохотом пробив лиственную стенку, и вывалился из домика.
Где-то, как мне показалось, далеко за моей спиной что-то закричала Лоана, но я уловил только часть фразы:
— ..не уходи...
Я хотел было сказать ей, что я не хочу уходить, но было уже поздно.
Я уходил.
И вдруг я очутился в сумасшедшем мире цветов, звуков и ощущений. Я никак не мог взять в толк, что вывалился из «Индийской смоковницы» в Вайкики, я просто отказывался согласиться с этим — но это уже не имело значения, потому что я действительно падал.
Казалось, что я лечу одновременно в разных направлениях. Я ударился головой о толстую ветку, и из глаз у меня искры посыпались. В какой-то миг, к счастью очень краткий, я увидел под собой мирно гуляющих, глазеющих на витрины людей. Я отчаянно цеплялся за ствол, ветки, даже за листья. Но счастье изменило мне.
В последние мгновения своего падения в сознании у меня промелькнули сотни и тысячи сцен из прожитой жизни. Говорят, что за секунду человек может вспомнить события целого месяца своей жизни. Ах, как бы я хотел, чтобы происходящее со мной относилось уже к области воспоминаний.
Даже когда я грохнулся на твердую землю, воспоминания вспыхивали в моем сознании. Голливуд... Лас-Вегас... обнаженные женщины... грубые мужские лица... кровь, растекающаяся по спине мертвого мужчины... вспышки и грохот выстрелов... и соблазнительные красотки.
Глава 2
Когда Уэбли Олден позвонил мне и сказал, что у него неприятности и он рассчитывает на мою помощь, я слыхом не слыхивал об индийской смоковнице — баньяновом дереве.
Это было вечером в четверг, тринадцатого августа, и я был у себя дома — в «Спартан-Апартмент-отеле» в Голливуде, пытаясь в очередной раз добиться, чтобы мои аквариумные рыбки дали потомство. Я держал тропических рыбок уже несколько лет. Многие виды у меня размножались, но все мои попытки получить потомство от неонов были сплошным рассказом о поражении, провале, фрустрациях. Выведение неонов превратилось в фетиш, символ, цель. И я действовал с суровой решительностью.
Налево от входной двери в моей квартире стояли два аквариума для тропических рыб, но я заказал еще и третий, объемом в 20 галлонов, с чистой пресной водой, температурой в 78 градусов по Фаренгейту, то есть отвечавший всем требованиям, необходимым для выведения этих ярких маленьких рыбок. По крайней мере, я так думал. Но проклятые рыбы, похоже, думали иначе.
Это была прекрасная пара крупных неонов, хорошо откормленных живой дафнией и морской креветкой. Самка прямо-таки была набита икрой, и вот уже два дня они танцевали в воде танец, который я посчитал за прелюдию. Но ничего не происходило. Я даже хотел плеснуть в аквариум немного виски, думая, что, если они немного опьянеют и расслабятся...
И в этот момент зазвонил телефон. Это был Уэбли Олден.
Уэбб, старый приятель. Ему было тридцать восемь лет, холостяк, он был умен, остроумен, весел, отменного здоровья, всем нравился. Жил он не в Голливуде, а в маленьком городке Медина, недалеко от окраин Лос-Анджелеса.
Вначале — фотохудожник, и весьма неплохой. Потом он изобрел какие-то приспособления к фотокамерам и проявочному оборудованию и усовершенствовал портативный проектор так, что на нем можно было прокручивать и 8-миллиметровые, и 16-миллиметровые кинопленки. Он продал свои патенты на эти изобретения и стал миллионером. Сфера его финансовых интересов теперь простиралась от биржевой игры и спекуляций недвижимостью до издания весьма пикантного журнала. Он был гурманом, знатоком вин и женщин. Да, всегда женщины. Он был грубоватый проказник и повеса. Культурный и даже сдержанный, с манерами джентльмена, но повеса.
Поэтому неудивительно, что он издавал журнал, одно название которого чего стоило: «В-а-а-у!».
«В-а-а-у!» — ЖУРНАЛ ДЛЯ НАСТОЯЩИХ МУЖЧИН.
Впрочем, в наши дни даже не совсем настоящие мужчины наверняка слышали об этом журнале, и ставлю пять против восьми, что многие из них тайком глазели на обложку этого журнала в газетных киосках. Наверное, ни один другой журнал не добивался столь впечатляющего успеха всего за год. Во главе его, кроме Уэбба, стояли еще несколько человек, но он был его главной движущей силой, что, видимо, и явилось залогом успеха. Однако была и еще одна причина — в каждом номере «В-а-а-у!» была фотография красотки с минимумом (если она вообще была) одежды. Действительно:
«В-а-а-у!» — не журнал мод.
Словом, главной причиной того, что журнал был безоговорочно признан мужской половиной населения США, была цветная фотография на развороте журнала. Каждый месяц в течение года на этой вкладке помещалась фотография очередной обнаженной красавицы, лица которой, независимо от позы, не было видно. Эта вкладка вскоре в обиходе стала называться, может быть, не вполне деликатно — «Попка месяца», хотя официальное название было «Женщины журнала».
Само собой разумеется, что фотографии этих красоток делал лично Уэбб. Я при мысли об этом не мог не ухмыльнуться. Я считал Уэбба одним из наиболее интересных и близких мне по духу мужчин, поэтому был рад услышать его голос в телефонной трубке. Пока он не сказал мне, в чем дело.
После необычно краткого приветствия он спросил:
— Шелл, ты можешь немедленно приехать ко мне? Я глянул на продолжавших резвиться неонов:
— Разумеется. А в чем дело?
— Я не хотел бы это обсуждать по телефону. Впрочем... Я только что вернулся из Гонолулу. Прилетел пару часов назад. И я... похоже, я потерял свою жену.
Я моргнул:
— Твою жену? — Я решил, что он меня дурачит. — С каких это пор у тебя появилась жена, Уэбб?
— Мы поженились сегодня утром на Гавайях и прилетели домой самолетом. Так ты приедешь? Я тебе тогда все расскажу. Может быть, ничего серьезного и нет, но мне бы не хотелось рисковать.
— Еду, — сказал я и повесил трубку.
Схватив пиджак и шляпу, я поспешил к двери. На ходу я плеснул виски «Канадиан клаб» в аквариум с неонами. Может быть, это поможет; а не поможет — попробую что-нибудь еще.
* * *
Август был жаркий, и верх моего «кадиллака» был опущен, позволяя теплому воздуху овевать лицо. Приблизившись к дому Уэбба, расположенному в районе на склоне холма, я сбросил газ. Когда-то у меня здесь были неприятности, связанные с одним делом, и с тех пор местная полиция меня в упор не видела. Особенно один детектив — сержант Фарли, который дал мне недвусмысленно понять, что он с удовольствием пристрелил бы меня при исполнении служебных обязанностей или даже в свободное время. Возможно, полицейские и не попались бы мне на пути, но на всякий случай я снизил скорость до установленного в Медине предела.
Уэбб жил в доме номер 947 по Пойнсеттиа-Драйв, самой высокой точке Медины, идущей параллельно Азалия-стрит. Эта улица круто взбиралась на холм, пересекая его вершину. Из домов, расположенных на разных уровнях, открывался прекрасный вид на огни Медины, переходящие вдали в сияние Лос-Анджелеса. В тех случаях, когда эти огни были видны, не было смога. Дом Уэбба, модерновой архитектуры, длинный и одноэтажный, располагался на гребне холма.
Я припарковался на Пойнсеттиа-Драйв и по каменной лестнице с перилами из плавника поднялся к крыльцу.
Уэбб уже ждал меня. Высокий и худощавый, с подвижным, угловатым лицом, которое осветилось улыбкой, когда он поздоровался со мной.
Мы вошли в прихожую, и он спросил:
— Чего-нибудь выпьешь, чтобы не мучиться похмельем, Шелл?
— Сегодня у меня нет похмелья.
— Это мы уладим. Виски?
— Прекрасно, благодарю.
Он подошел к бару, расположенному в углу. Гостиная была большая, с окном во всю стену, позволявшим любоваться прекрасным видом. Комната была набита книгами и журналами, валявшимися повсюду, некоторые открыты, некоторые сложены в стопки. На маленьком столике стояла наполовину выпитая чашка кофе. Повсюду были сувениры, привезенные Уэббом из самых разных мест: каменный мексиканский божок в одном углу, в другом — африканские маски и ритуальный головной убор с острова Бали. У дальней стены стояла вырезанная из дерева фигура Пана высотой в пять футов с распростертыми руками. Это была новинка, раньше я ее не видел. Я сказал об этом вслух, и Уэбб объяснил, что только привез эту статую с Гавайев.
Если гостиную можно было, с моей точки зрения, определить словами «лирический беспорядок», то характеристика следующей комнаты, в которой размещалась студия Уэбба, могла уложиться в одно слово — «хаос». Двойные двери на роликах были открыты, и в комнату можно было заглянуть. Слева на тяжелой треноге стоял стационарный фотоаппарат марки «спид-график», лампы и рефлекторы, пара прожекторов для подсветки была привинчена к потолочной балке. На полу в беспорядке переплетались электрические кабели и провода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33