Старший педсостав тоже не был посвящён в подробности этих ночных бдений. После полуночного обхода начальник лагеря и старший воспитатель мирно отправлялись спать. Однако можно было предположить, что их вряд ли обрадует известие о тех делах, которые творятся по ночам возле упомянутого костра, да ещё на глазах у страдающих бессонницей пионеров.
Пионер такой, собственно, был один, и его требовалось каким-то образом нейтрализовать. Ведь даже если Птица не настучит начальнику лагеря, а только расскажет о своих наблюдениях товарищам по отряду, ночные гулянки немедленно придётся свернуть. А без них вожатская жизнь станет беспробудно скучна, и виноватой со всех сторон окажется Леночка — ведь Птица из её отряда.
— Ты собираешься кому-нибудь рассказать об этом? — спросила Леночка.
— О чём? — захлопал глазами Птица.
— Не притворяйся дурачком! О том, что видел.
— Не исключено, — ответил Птица.
Тут нервы Леночки не выдержали. Она разрывалась между противоречивыми желаниями — то ли гордо прервать никчемный разговор и уйти, то ли побежать к коллегам, оставшимся у костра, и сообщить о случившемся, то ли впасть в истерику и отхлестать Птицу по щекам. Но ничего этого она не совершила, а просто расплакалась, бормоча:
— Ну что я такого сделала? За что мне такое наказание?!
Она прислонилась к дереву, закрыв руками лицо, и не сразу поняла, что Птица приблизился к ней на недозволенное расстояние и ласково гладит её волосы и обнаженные руки, шепча на ухо:
— Не надо плакать. Я не наказание, а объективный факт окружающей реальности. Я никому ничего не скажу.
В промежутках между фразами он прикасался губами к изящной ушной раковине девушки, и это почему-то подействовало на неё успокаивающе. Закрыв глаза, она прижалась к шершавой коре дерева спиной, безвольно опустила руки и расслабилась всем телом, позволив мальчику слизывать солёные слезинки со своих щёк.
Когда Юрик стал целовать её губы, старательно следуя рекомендациям «Камасутры» и «Техники современного секса» (которые он собственноручно печатал на контрастной фотобумаге у себя дома в ванной с плёнок, под строжайшим секретом доверенных ему старшими друзьями), вожатая вдруг стала смеяться, шепча: «Нет, нет, не надо, нельзя», — но её попытки уклониться от поцелуев казались несерьёзными, и Птица не обращал на них внимания. Руками он шарил по телу вожатой, и сквозь тонкую ткань платья она чувствовала жадные прикосновения мальчишеских ладоней. Это было приятно — настолько, что она не находила в себе сил остановить запретное развлечение. Наоборот, греховность и недозволенность происходящего только усиливали наслаждение.
Наверно, виноват был алкоголь, вскруживший Леночке голову. Выпила она всего ничего, но видимо это всё-таки сказалось на исправности её внутренних тормозов. Почему-то чем дальше, тем больше её разбирал смех. Она — с её-то репутацией недотроги, ждущей принца, — позволяла какому-то юному хулигану делать с собой невесть что и вдобавок получала от этого удовольствие.
На самом деле она уже имела кое-какой сексуальный опыт и даже попытку замужества, не доведенную, впрочем, до логического завершения. Но в лагере все, кроме ближайших друзей, знали о ней только то, что было на виду, а именно — то, что в данный момент у Леночки нет парня и она не очень-то жаждет его заиметь. С другой стороны, изобилия претендентов на её руку, сердце и прочие части тела вокруг тоже не наблюдалось. Сильные духом мужчины предпочитали более доступных и эротичных подруг, а жертвы сексуальной неудовлетворённости не интересовали саму Леночку.
Мысли на ту тему сумбурно проносились в голове девушки, пока Юрик Лебедев по прозвищу Птица не без успеха пытался проникнуть под её платье, где, как он достоверно знал из наблюдений предыдущего часа, нет более никакой одежды.
Смех Леночки тем временем достиг истерических пределов и вдруг оборвался. Она порывисто прижала мальчика к себе, ощутив прикосновение его восставшей плоти, но не дала воли желаниям своего тела, а просто сказала Юрику серьезно и почти строго, глядя ему прямо в глаза:
— Всё. Хватит.
И Юрик повиновался, опустил руки и сделал шаг назад. А Леночка вдруг почувствовала, что краснеет, и хотя в темноте, даже при полной луне, сиявшей над их головами, разглядеть этого было нельзя, она отвернулась от Юрика и, как девчонка, сорвалась с места, не разбирая дороги.
Птица проследил взглядом за тем, как она скрывается за деревьями, потом показал луне большой палец, поднял Леночкину сумку с купальником и тапочками и поплелся в свой отряд. По пути он умылся и смочил голову в фонтанчике для питья, чтобы иметь алиби на предмет мокрых волос.
Во сне ему снилась утренняя линейка, на которой все стоящие в строю почему-то были голыми, в одних пионерских галстуках, причём у вожатой Леночки галстук был крохотный, словно игрушечный, особенно остро оттеняющий её наготу. А у члена совета дружины, примерной пионерки Свечкиной галстук был, наоборот, чрезмерно большой, полностью закрывающий её налитые груди.
Но Свечкину в этом сне как раз исключали перед строем из пионеров за совместное купание с начальником лагеря в неположенном месте и неприличном виде. Поэтому большой галстук с неё сняли под барабанный бой, и Свечкина осталась совсем голой, только почему-то сочла нужным прикрыть руками поросший светлыми волосами венерин холмик, хотя он и раньше, до снятия галстука, был открыт на всеобщее обозрение и никого решительно не смущал.
Голос с неба безапелляционно возгласил: «Тебя не примут в комсомол!», и все присутствующие в удивлении посмотрели наверх. То, что они увидели, изумило многих ещё больше. Из белоснежных облаков выглядывал чёрный громкоговоритель, дурным голосом орущий «Нам нет преград».
Созерцая это, прямо скажем, необычное зрелище, Юрик блаженно улыбался во сне.
* * *
Утром, на настоящей линейке, невыспавшийся Юрик не преминул сообщить Свечкиной:
— А ты мне сегодня во сне приснилась. В неприличном виде.
— Это в каком? — поинтересовался откуда-то сзади Шура Семицветов, чьи оттопыренные уши, как локаторы, улавливали все звуки вокруг, даже те, которые не были для этих ушей предназначены.
— В голом, — охотно пояснил Птица, и сразу несколько юношей бросили на Свечкину удивленный взгляд. Раньше этот аспект как-то ускользал от их внимания. Никто никогда не думал, что строгая и примерная Свечкина может быть голой. Подобная мысль была почти столь же кощунственной, как изредка посещавшее отдельных пионеров озарение, что Ленин, оказывается, тоже ходил в туалет.
Под раздевающими взглядами Свечкина покраснела до корней волос и наверно убежала бы с глаз долой — но уже протрубили горнисты и простучали барабанщики, а с дальнего конца строя к центру пронесли знамя. Покинуть строй в этот момент означало сорвать линейку, а на такое Свечкина была не способна. Пионерский долг пересилил, и она, сдержав слёзы, вскинула руку в салюте.
После линейки благоразумный, умеющий никогда не попадаться и не попадать Женька Гуревич сказал Юрику:
— Зря ты нарываешься. Она опять настучит, и полетишь ты отсюда белым лебедем.
— На то и гадкий утёнок, чтобы лебедем летать, — гордо ответствовал Юрик.
* * *
Свечкина, однако, и не подумала стучать. Правда, любители этого дела имелись в отряде и помимо неё, но они были лишены доступа в высокие сферы, так что их стук не пошёл дальше вожатой, которая и так краем уха слышала разговорчики в строю.
А день был банный, и Леночка была одна на весь отряд. Второй вожатый Дима ещё в начале смены явился на летучку с тяжёлого похмелья, вдрызг разругался с начальником и тут же был уволен, а замены ему пока не нашли.
Так что Леночке пришлось самой купать сначала мальчиков, а потом девочек. С мальчиками она, естественно, была в купальнике, а сами мальчики — в плавках. Только Птица явился без плавок, закрутив в обоснование этого замысловатую фразу в своей привычной манере:
— Каждый, кто хоть раз видел античную статую, знает, что находится у мужчины под трусами.
И что странно — чуть ли не любая выходка или эффектная фраза Юрика могла бы послужить замечательным поводом для насмешек или (взять хотя бы гадкого утёнка) для обидных прозвищ, — но никто никогда над ним не смеялся, никто не дразнил его и не выдумывал кличек — даже Птицей Юрик назвал себя сам. Все просто опасались — ведь неизвестно, какую месть Юрик может выдумать и по безбашенности своей воплотить в жизнь.
Вот и теперь только малолетний гигант Лёша Кучин, простой, как три копейки мелочью, и не привыкший думать о последствиях, лениво пробасил:
— А ты что, Геракул что ли, или что?
Юрик воззрился на Лёшу в немом изумлении. Он никак не подозревал Кучина в знании древнегреческой мифологии. Однако тут же вспомнил, что Лёша только что закончил пятый класс, где изучается история Древнего мира, и очевидно, Геракл вместе с оракулом случайно засели в его не засорённом излишними знаниями мозгу. А может, Лёшу самого кто-нибудь называл Гераклом — благо, было за что.
— Нет, — прогнав изумление, ответил Юрик. — Я Давид. А ты Голиаф, — он щёлкнул гиганта по лбу со словами, — Если хочешь знать, что Давид сделал с Голиафом, почитай энциклопедию.
Лёша не знал, что такое энциклопедия, и разговор иссяк сам собой. Малолетний гигант стал Юрику неинтересен. Птица направился к вожатой и, скромно потупив взор, попросил:
— Елена Юрьевна, потрите мне спинку. Пожалуйста!
— А больше некого попросить?
— Совершенно некого! — развёл руками Птица. — Нас тринадцать человек, и я как раз тринадцатый.
Вожатая засмеялась и подтолкнула Птицу в душевую кабинку — с боковыми стенками, но без двери. Юрик встал в позу свежепойманного гангстера из американских боевиков — руки на стену, ноги на ширине плеч. Леночка стала тереть его спину мочалкой, не жалея сил — любому другому было бы больно, а Юрик только кряхтел от удовольствия.
Удовольствие это имело побочные последствия. Когда Юрик повернулся, предмет его мужской гордости имел весьма боевой вид, чем поверг вожатую в смущение.
— Нет, ты невыносим, — сказала она, продолжая смеяться. Потом склонилась к его уху и шепнула. — Холодная вода, говорят, помогает.
— Врут, — уверенно сказал Юрик, отобрал у Леночки мочалку и мыло и стал методично покрывать себя пеной.
* * *
Девочкам было проще — они все мылись голые, и Елена Юрьевна тоже. Дебоширили они во время купания почище мальчиков, оглушительно при этом визжа, чего юноши себе не позволяли. Леночка попыталась их усмирить, но не сумела даже перекричать, а потому спряталась от сего стихийного бедствия в одной из кабинок и стала нежиться под тугой струёй воды.
Через некоторое время к ней подошла Свечкина. Она стояла молча, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, пока вожатая не открыла глаза и не бросила на девочку вопросительный взгляд.
— Елена Юрьевна, скажите — а я очень некрасивая? — тихо, чтобы не услышали другие, спросила Нина, когда вожатая обратила на неё внимание.
На самом деле Свечкина была очень даже ничего. Рано созревшая акселератка с милым лицом, ладной фигуркой и не по годам развитой грудью. Но несмотря на это Нина всё ещё оставалась ребёнком, сохраняя детскую наивность и романтические представления о любви, а уже посещавшие её нескромные желания подавляла повышенной общественной активностью. И изо всех сил старалась казаться взрослой.
Но в этом её вопросе проявились сразу и детская наивность, и сомнения переходного возраста, и взрослое желание посмотреть на себя со стороны. И она ждала ответа, как решения своей судьбы.
— Ну что ты говоришь?! — ответила Леночка, глядя ей прямо в глаза. — Ты очень красивая. Кому-кому, а тебе нечего об этом беспокоиться. За тебя побеспокоилась природа.
— А почему тогда они смотрят на меня, как на… Как на… — девочка не смогла подобрать сравнения, но вожатая поняла, что Нина хотела сказать.
1 2 3 4 5