Потрясение и длинный кросс без подготовки сделали его тупым и послушным. Шафт улыбнулся. Какой он все-таки живучий. А Буфорд? Горазд только языком молоть. Он так задыхается и дрожит, что рассыпал всю мелочь по тротуару. Шафт забрал у него мелочь и сам отыскал среди монет два жетона.
– Сейчас мы поедем к одним моим друзьям, – сказал он, – и если ты посмеешь в их присутствии вякнуть какую-нибудь гадость о белых, я тебе яйца отстрелю.
Он вел Буфорда на угол Бродвея и Седьмой авеню. Было, наверное, около пяти часов. Их вполне можно было принять за гуляк, возвращающихся с вечеринки, или за уборщиков, которые идут мыть полы в офис. Если бы ему сейчас дали швабру, думал Шафт, он взобрался бы на нее и проспал не меньше суток.
* * *
Шафт спал как дитя. Во сне его лицо было безмятежным, открытым и добрым. Оно казалось скорее круглым, чем овальным, а его черты – плоскими, как у азиата. Глаза и нос были словно вырезаны в нем, а не вылеплены на поверхности. Оно напоминало полинезийскую маску из подкрашенной бальзы или другого темного дерева. Губы были полными, но и они растянулись в улыбке. Впрочем, как бы его лицо ни походило на маску, но даже во сне оно дышало жизнью и силой. Его обрамляла рамка черных африканских кудрей с врезанными в нее ушами неожиданно тонкой работы.
Большие, широко поставленные глаза Шафта открылись около полудня. Он отлично выспался, хотя проспал всего шесть часов. Он лежал, наслаждаясь теплом, тишиной и покоем, как белый человек. Это удовольствие было знакомо ему с того дня, когда он познал цену собственной силы. Он до сих пор смаковал ощущения, дарованные ему силой, как бродяга смакует достоинства стодолларовой купюры, которую нашел в куче мусора. Тишина. Из кучи простыней и подушек на другом конце комнаты доносилось ровное дыхание Бена Буфорда. Его длинные костлявые ноги торчали из-под простыни и свешивались с края детской кровати, служившей ему ложем.
Шафт тихо поднялся и под звон ключей и мелочи натянул свои брюки, которые висели на спинке кровати. Буфорд не проснулся. Шафт зашлепал к двери. Приятно босиком походить по чистому паркету. Он дал себе слово, что первым делом, когда вернется домой, наведет порядок. А то девицы, выходящие из его постели, чувствуют, должно быть, под ногами пески Сахары.
В сияющей чистотой ванной на вешалках висели разноцветные детские полотенца. Сидя на унитазе, Шафт разглядывал желтую пластиковую уточку, которая сушилась у края ванны. Когда он был маленьким, ему нечасто доводилось мыться, тем более запускать уточек. Он смутно помнил, что кто-то его намыливал, драил мочалкой, вытирал, но кто – забыл. Которая из воспитательниц приюта? Миссис Иглстон? Миссис Джонсон? Мисс Кронланд? Нет. Наверное, миссис Андервуд. Старуха часто напивалась, но зато была доброй. Она единственная не жалела мыла и горячей воды для черных сирот.
Шафт отвернул оба крана и взглянул на себя в зеркало: глаза красные. Шесть часов – это все-таки мало. На полочке под зеркалом стоял стакан с несколькими детскими щетками. Нужно почистить зубы. Ребенок никогда не узнает. Шафту стало немного стыдно. Еще он опасался подцепить какую-нибудь заразу, вроде свинки или коклюша. Все его женатые друзья говорили, что первые десять лет дети только и делают, что болеют. Который же из этих заразный? Да ладно, будь что будет – он выбрал самую аккуратную щетку, надеясь, что у ее хозяина нет ничего серьезного. Интересно, можно ли заразиться кариесом? Скорее всего, нет. Иначе каждый раз, когда он засовывает язык в рот какой-нибудь шлюхи... Нет, кариес не подхватишь от другого человека. Да и потом, если в доме такой порядок, то дети, наверное, тоже в порядке. Он с отвращением выплюнул зубную пасту в раковину. Ужасный вкус, но, говорят, она полезная. Надо спросить у Хелен – так, между прочим, – не болеют ли дети. Поставив щетку на место, Шафт поплескал воды себе в лицо и вытерся ближайшим из полотенец. Бритву Марвина он возьмет позже. Выйдя из ванной, Шафт заглянул в детскую: Буфорд спал и слегка похрапывал. После вчерашнего его отношение к Буфорду никак не изменилось. Он был и остался к нему равнодушен. Что толку любить или ненавидеть революционера? Шафт прикрыл дверь и пошел по устланному дорожкой коридору туда, откуда доносился плеск воды и звон посуды.
– Привет, детка, – сказал он молодой женщине, стоявшей у раковины спиной к нему, – в вашем заведении подают кофе?
Хелен Грин с улыбкой обернулась:
– Через минуту будет готово, – она кивком указала на плиту, – я слышала, что ты пошел в ванную. Как спалось?
– Хорошо, – ответил Шафт, зевая и потягиваясь. Кончиками пальцев он почти касался потолка кухни. Его ребристый, как стиральная доска, живот влип в позвоночник, из-за ремня выглянули шрамы.
– Тебе не следует шутить так со взрослыми женщинами рано утром, – сказала она, наливая ему кофе.
Он засмеялся и опустил руки.
Шафт сидел на табурете, положив локти на стол, и рассматривал кухонную утварь. Он делал так каждый раз, когда приходил сюда. На полке стояли голубые банки с сахаром, солью и специями, часы. Миксер пыхтел рядом с тостером. К буфету у окна был прикреплен консервный нож на веревочке. Возле дверей – доска для меловых записок. Все было по делу и на месте в этом образцовом хозяйстве, и Шафту это нравилось.
Хелен взяла со стола карандаш и начала своим детским, круглым почерком составлять список покупок. Шафт смотрел на нее, потягивая кофе. Из всех цветных женщин, которых он знал, она была самой белой, самой красивой и самой женственной. Марвину Грину повезло, что она стала его женой и матерью его детей. А ему, Джону Шафту, повезло, что они его друзья. В их доме он всегда отдыхал от беготни по грязному вонючему городу. К ним он притащил Бена Буфорда, когда больше некуда было его девать. Но хоть сколько-нибудь долго оставаться здесь он не мог. Семейный уют начинал раздражать Шафта. Это была защитная реакция. Проживи он подольше в тишине и спокойствии, он сам притих бы и успокоился, что противоречило его профессиональным принципам.
Хелен перестала писать и взглянула на Шафта серьезно и нерешительно:
– По радио только об этом и говорят.
– О чем?
– Об убийстве пятерых человек. Троих нашли, кажется, на крыше, а двоих – на земле.
Шафт так и предполагал, но цифры все равно потрясли его.
– Жаль, что только пятерых.
Ее глаза расширились, а рот приоткрылся от изумления. Шафт, конечно, жестокий человек – такая уж у него работа. Но он же не изверг?
– Ну-у, – протянул он, встав, чтобы налить себе еще кофе, – пятеро их людей за пятеро наших. Это еще куда ни шло.
Она смотрела на него круглыми глазами, ушам своим не веря. Неужели это говорит ее друг у нее на кухне?
– Черт возьми, Хелен! Если мы собираемся устроить революцию и все размахиваем пушками, то почему мы не учимся стрелять? Почему пять человек должны умирать просто так? Справедливость, я считаю, это когда все поровну.
– Джонни, ты не заболел?
– Да, да! Я свихнулся! Но и весь мир свихнулся тоже.
Он хотел объяснить, как он благодарен ей за то, что есть место, где он может спрятаться от своего безумия и забыть сумасшедший мир. Как он счастлив, что есть она, Марвин, их дети, дом, кухня. Но что-то мешало ему, слова отчего-то застывали в горле, и даже обжигающий кофе не помогал растопить их. Он избегал тревожного, неотступно следящего за ним взгляда ее карих глаз. Лучше пойти разбудить Буфорда. Он взял из буфета еще одну чашку и налил туда кофе.
– Джон, кого они хотели убить? Его или тебя?
Шафт и сам хотел бы знать. Шестифутовый маньяк, скорчившийся на детской кроватке, проснется в твердой уверенности, что он был единственной целью этих выстрелов. Слишком просто. Вопрос Хелен пришелся очень кстати. Шафт, укутанный ватным одеялом домашнего уюта, вспомнил, что есть над чем поразмыслить.
Он вернулся к плите и вылил кофе из чашки Буфорда обратно в кофейник. Необходимо сделать пару звонков, прежде чем допрашивать революционера, ведь на некоторые вопросы и он не знает ответа.
– Когда дети приходят из школы?
– В половине четвертого.
– А Марвин?
– Примерно в половине шестого. Сегодня, наверное, пораньше, потому что ты здесь. Он всегда звонит.
– Скажи ему, чтобы не беспокоился.
Хелен снова нахмурилась.
– Нет-нет, – Шафт положил руку ей на плечо, – не думай, что за нами кто-то гонится с пушками. Я хотел сказать, что не стоит ради меня ломать расписание. Мы уйдем не раньше десяти – одиннадцати. Будет еще время поговорить.
Хелен дотронулась до его ладони, лежавшей у нее на плече.
– Мне страшно, Джон.
– Всем сейчас страшно, Хелен. Но тебе ничто не угрожает. Никто не знает, что он здесь. Расслабься. Я пойду позвоню.
Телефон был и на кухне, но Шафт понимал, что ей лучше не слышать, о чем он будет говорить. Налив себе еще кофе, он хотел идти в гостиную, но она позвала:
– Джон...
– М-м?.. – Шафт обернулся с порога. – Что?
– Да нет, это я так... Как ты думаешь, что Бену приготовить на обед?
– Этот засранец ничего не ест. Он сыт ненавистью.
– А тебе?
– Мне – стейк.
– Хорошо.
* * *
Андероцци и комиссар ехали в официальную резиденцию мэра, когда сзади зазвонил телефон. В ту ночь никто не спал. Андероцци, правда, прилег на кожаный комиссарский диван, но все это время они продолжали работать. Беспрерывно поступали сообщения из разных отделов, занятых в расследовании. Уголовный розыск докладывал, что район Сто тридцать девятой улицы и Амстердам-авеню оцеплен и прочесан, все квартиры и жильцы проверены. Свидетелей нет.
Никто ничего не видел и не знает. Кое-кто из жильцов слышал шум на улице. Предположительно, смерть пятерых человек наступила вследствие неаккуратного обращения с оружием.
Комиссар багровел от гнева.
– Пятеро ниггеров! Застрелены из автоматов! – вопил он, колотя кулаком по столу. – Вследствие какого еще «неаккуратного обращения»?
Андероцци помалкивал.
Экспертиза установила, что все патроны 45-го калибра и выпущены из автоматического оружия. Стреляных гильз набралось целый воз: их подобрали на улице, в подъезде, на крышах. Пули вытащили из стен и из тел пятерых погибших. Автоматы и пистолеты со спиленными номерами тоже нашли. Недели через три, помусолив трофеи в лабораториях, эксперты заявят, что это оружие было похищено с армейских складов пять лет назад.
И что толку? – думал Андероцци, просматривая рапорты.
Комиссар снял трубку. Черный «меркьюри» проезжал по Ист-Сайд-Драйв мимо комплекса ООН, и Андероцци наблюдал его сияющее отражение в водах реки. Тут комиссар слегка толкнул его локтем.
– Это Джон Шафт, – сообщил он, передавая трубку. – Скажи сукину сыну, что я секретарем к тебе не нанимался.
Андероцци с трудом сдержал улыбку – комиссар бы его не понял. Впрочем, Андероцци тоже не до смеха, но он был искренне рад тому, что Шафт нашелся. Признаться, он ожидал увидеть его простреленный труп среди тех пяти на Сто тридцать девятой улице.
– Комиссар не нанимался ко мне секретарем, – сказал он в трубку. – Ага, ладно, я ему передам. – Андероцци посмотрел на комиссара, потом перевел взгляд за окно автомобиля, где стоял серый утренний полумрак. Водитель мчал, не разбирая дорожных знаков, проезжал на красный свет. Полицейская окраска машины расчищала для них путь. – Нет, понятия не имею. А ты как?
Они остановились у особняка мэра, с трудом найдя на стоянке место среди других черных лимузинов. Несмотря на ранний час, к мэру уже съехались все отцы города.
– Где ты? – спросил Андероцци. – Это не самая лучшая идея, но я проверю.
Комиссар выжидающе смотрел на него. Пора было выходить.
– Нет, насколько нам известно, за Буфордом сейчас никто не гоняется. – Он несколько секунд еще послушал Шафта и сказал: – Хорошо, поговорим позже.
Комиссар уже был на улице. Положив трубку, Андероцци последовал за ним.
– Шафт хочет связаться с мафией, – сообщил он в спину комиссару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24