– Ты давала ей никвил, чтобы она уснула?
– Нет. В десять часов я налила ей молока и дала к нему несколько крейкеров. Викки сказала, что Элисон может зажержаться подольше у телевизора и посмотреть ее любимое шоу, но она попросила меня уложить Элли спать, как только программа закончится. Вот я ей и дала сначала молока с крейкерами, а потом уложила в постель.
– Но без никвила?
– Без.
– И кашля никакого тоже не было.
– Совсем никакого.
– А ты не говорила Викки ничего о том, что у Элисон может подняться температура?
– Нет, а почему я должна была ей об этом говорить?
– А ты рассказала ей о всех тех звонках?
– Ну разумеется, конечно.
– Шарлен, – сказал я, – большое тебе спасибо. Тебе лучше поспешить теперь, ведь ты не хочешь, чтобы тебе записали опоздание?
– А что, когда вы учились в школе, вам тоже записывали опоздания? – спросила она, будучи пораженной до такой степени, как будто только что ей довелось узнать, что эта система применялась когда-нибудь во времена Священной Римской Империи.
– Да, – ответил я. – Большое тебе спасибо, Шарлен.
Мне показалось, что она еще не знает о том, что маленькую Элисон похитили. Я посмотрел ей вслед, когда она открыла выкрашенную бордовой краской дверь и вошла в корпус, внутри которого работали кондиционеры. После этого я направился к своей машине, припаркованной неподалеку, размышляя над тем, нужно ли рассказать Моррису Блуму о том, что мне только что удалось узнать об этих загадочных телефонных звонках. Хотя, Блум уже объяснил мне, что это не кино. Поэтому я решил рассказать ему все, что теперь мне было известно.
Он же оказался не слишком-то благодарным.
Прежде всего Блум объяснил мне, что это его задачей является расследование совершенного убийства, не говоря уже о похищении ребенка. И хотя ему, конечно, вполне понятно мое желание выискать что-нибудь такое, что как мне кажется может иметь хоть какое-то отношение к данному расследованию, но тем не менее ему бы крайне не хотелось, чтобы некий любитель (до чего же все это унизительно!) своими самодеятельными поисками ненароком вспугнул бы убийцу, чеего ни в коем случае нельзя было допустить. Он также напомнил мне, что в соответствием с Разделом 1201, подразделом (б) Федерального Законодательного Акта о киднэппинге, при невозможности освобождения жертвы в течение двадцати четырех часов с момента захвата силой или обманом, удержания под охраной, равно как и в случае похищения с целью получения выкупа, имеются все основания к тому, чтобы дальнейшее расследование по делу данного лица перешло в ведение общенационального и международного законодательства, а это означает, что завтра в девять часов утра к расследованию подключится ФБР, потому что тогда уже пройдет ровно двадцать четыре часа, как домработница обнаружила Викторию Миллер мертвой, и она же заявила о пропаже девочки. А до того времени дело это остается в исключительном ведении Депертамента Полиции Калусы, на которое и падет вся тяжесть ответственности, если вдруг, не дай бог, что-нибудь случится с малышкой, а случиться может все, что угодно, не исключая участи, постигшей ее мать.
– Итак, господин советник, – проговорил Блум (и это его «советник» тоже показалось мне крайне оскорбительным, потому что чаще всего в суде адвокаты истца и ответчика употребляли его не иначе, как саркастически), – нам не известно, почему этот человек – если это он был там – забрал с собой ребенка. В большинстве случаев детей похищают с целью получения выкупа, но вряд ли кто станет сначала убивать женщину с тем, чтобы потом все же ожидать от нее выкупа. Нам удалось выяснить у отца убитой, – я рассказываю вам все это, советник, чтобы вам было проще понять мою позицию – его зовут Двейн Миллер, а живет он здесь неподалеку в Манакаве, что бывший муж его дочери в настоящее время проживает в Новом Орлеане и что зовут его Энтони Кениг. И вот мы уже целый день пытаемся связаться с ним, чтобы выяснить, не требовал ли убийца выкупа у него. Вероятнее всего, что убийца выйдет именно на Кенига, если только не решит обратиться с этим же к Двейну Миллеру, что тоже вполне возможно, в таком случае…
– А вы спрашивали Миллера об этом?
– Да, и более того, мы также установили у него в доме нашу аппаратуру, которая позволит нам, в случае если ему действительно позвонят, проследить номер телефона, откуда был сделан звонок. Вы знаете, советник, он ведь понимает, что это вопрос жизни или смерти, и еще он слишком любит свою маленькую внучку, а поэтому ему вовсе не хочется, чтобы с ней что-нибудь случилось, а потому он не рассказывает об этом никому, не делится своим горем даже с самыми близкими друзьями и соседями. Теперь ужно сохранять хладнокровие, подождать, пока тот, кто похитил ребенка, сам сделает первый ход. Мы оповестили газеты и телевизионные станции в Тампе и Манакаве только об убийстве, но им не было ничего сказано об исчезновении ребенка. Мы хотим, чтобы убийца первым заявил о себе, понимаете ход моих мыслей? Возможно, что он думает, будто бы мы не знаем о том, что девочка похищена, может быть он уверен, что мы думаем, что ребенка тогда не было дома, что будто бы Элисон была где-нибудь, ну, скажем, в гостях у знакомых или еще где, пусть думает, будто мы еще находимся в полном неведении. Мы хотим, чтобы он позвонил или отцу малышки, этому Энтони Кенигу, которого теперь, кстати пытается разыскать ново-орлеанская полиция, чтобы поставить телефон в его доме на прослушивание, или может быть похититель позвонит дедушке ребенка, который уже готов к этому и только и ждет того, чтобы как можно дольше задержать того парня на телефоне; или же не исключено, что он позвонит нам, в полицию, или (боже упаси) в редакцию какой-нибудь из газет – остается только надеяться на то, что он туда не позвонит. Ведь они все равно не придумают ничего более подходящего, как встрять самим в это дело и в таком случае нельзя исключить возможность того, что положение еще больше усугубится, и тогда уж жизни ребенка будет угрожать реальная опасность. Мы же будем готовы ко всему, и мы ждем его звонка, если он вообще позвонит. У нас тогда будет ощутимое преимущество, ведь он будет уверен, что никто еще ничего не знает, и ему придется очень долго объяснять, в чем дело. А в то время телефонная компания попытается полностью отследить этот звонок. Так что, советник, – продолжал он, – вы окажете мне неоценимую услугу, если пообещаете с этого момента не бегать больше по всему городу, приставая с распросами ко всем, кто на ваш взгляд может иметь хоть какое-нибудь отношение к случившемуся. Будь я на вашем месте, мне бы просто ужасно не хотелось бы осознавать потом, что из-за меня, по моей вине пролилась кровь шестилетнего ребенка. Вот такие дела, советник.
– Я просто думал, что мы с вами, как вы выразились, не в кино, – сказал я.
– Вы правильно думали.
– Ну тогда и будьте любезны не разговаривать со мной таким тоном, будто я какой-нибудь говнюк из частного сыска где-нибудь в Лос-Анджелесе.
В трубке воцарилось молчание.
– Ну ладно, – наконец выдавил из себя Блум, – я извиняюсь, – он еще какое-то время помолчал. – Я ненавижу, когда вот так похищают детей, – снова заговорил он, – у меня и у самого растет дочь.
– И у меня тоже.
– Но ведь я же сказал, что я извиняюсь. Но уж вы, пожалуйста, тоже, окажите мне любезность, ладно? Не влезайте в эти дела. Нам уже все известно о тех вечерних звонках, девушка, что присматривала за ребенком, сегодня утром все нам рассказала об этом. Хорошо, мистер Хоуп? Договорились?
– О'кей, – пообещал я, – я больше не буду встревать в ваши дела.
Но этот разговор состоялся у нас еще до того, как Энтони Кениг сам пришел ко мне в четыре часа того же дня.
На три часа дня у меня была назначена встреча с одним из моих клиентов, сосед которого устроил свой подъездной путь к дому так, что получалось, что дорога эта захватывает под себя еще целых два фута земли, являвшейся собственностью моего клиента. Обратившемуся же ко мне за консультацией клиенту вовсе не хотелось каким-то образом разрушать или хоть в какой-то мере нарушать соседскую дорогу, тем более, что с соседом они ладили, но, однако, в то же время ему хотелось узнать у меня, а не существует ли опасности того, что подобное постепенное посягательство на его собственность может продолжиться и в дальнейшем. Я сказал ему на это, что в действительности существует опасность того, что через какое-то время тот сосед может заявить о своих правах на землю на основании ее местоположения, а также в связи с продолжительным сроком пользования тем подъездным путем, а поэтому нам с ним нужно будет подготовить соглашение, которое бы допускало одновременно хотя и допускало бы подобное вторжение в границы чужой частной собственности, но в то же время не позволяло бы тому его соседу предъявлять свои права на эту землю когда-либо в будущем. Мне показалось, что он был очень озадачен этими моими словами. Но я все же сумел заверить его, что все будет просто замечательно, и ему вовсе не стоит волноваться. И все же, когда без десяти минут четыре он покидал мой офис, весь вид говорил о том, что душу его мучили сомнения.
В последующие сорок пять минут я только и занимался тем, что звонил в разные места по телефону или же сам отвечал на звонки, когда звонили мне. Это были: 1) служащий ипотечного отдела Национального банка Флориды, проинформировавший меня о том, что один из прежних клиентов нашей конторы, Джонас Карлтон, только что продал свой дом, который до этого он заложил у них в банке, и что при продаже или передаче имущества в собственность другому владельцу, им должна была быть выплачена полная сумма в соответствии с распиской, так что теперь банк требовал надлежащей уплаты по векселям; 2) я позвонил Джонасу Карлтону сначала на работу, а затем 0 к нему же домой на Сабал. Ни по тому, ни по другому телефону мне так никто и не ответил. Тут мне в голову пришла мысль, что он возможно переехал, пока мы занимались продажей его дома, а посему я позвонил 4) в Национальный банк Флориды, чтобы узнать, не отличается ли номер телефона, которым располагают они от того, что есть у меня в моих записях. И действительно, номер у них был записан другой. Затем я 5) снова позвонил Джонасу Карлтону, на этот раз уже в Манакаву, что находится в семнадцати милях к югу от Калусы. Здесь мне тоже никто не ответил, а потому я сделал себе пометку, чтобы не забыть об этом деле и попробовать дозвониться к нему на следующее утро. Тут снова зазвонил телефон, звонили из 6)налоговой инспекции для того, чтобы сообщить мне о том, что один из моих клиентов обратился к ним с заявлением уменьшить ему на две тысячи налог на купленный им в 1978 году новый дом, и в этой связи они просили меня представить в их службу сертификат от застройщика, который бы подтверждал, что при заключении сделки были соблюдены все необходимые условия для подобного уменьшения размера взымаемого налога. Я ответил, что я смогу представить им этот документ, а затем я позвонил Синтии, собираясь попросить принести мне то дело, а она в свою очередь сообщила мне, что меня уже ждет на телефоне 7) какой-то мужчина, имени которого она никак не может выговорить. А все потому, что звали его мистер Каджчрзак. Сначала он назвал мне все свое имя по буквам, а затем сказал, что на самом же деле он урожденный Фредерик Вильсон, но еще ребенком он был усыновлен семьей Каджчрзак, и вот уже последние тридцать четыре года он живет под именем Фредерик Каджчрзак. Но теперь ему хотелось бы изменить свое имя и снова стать Фредериком Вильсоном, но вот только его приемные родители возмущены таким его отношением к их семейной фамилии, и еще они пригрозили тем, что они со своей стороны будут всячески этому противиться. Я пригласил его зайти ко мне лично, и мы договорились о встрече на следующей неделе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46