Над улицей возвышалась церквушка, от нее по крутому склону тянулось кладбище. Они шли мимо, и мисс Тэйлор поглядывала за кладбищенскую ограду. Теперь она и вовсе не понимала, то ли он шутит, то ли всерьез, то ли вперемешку: ведь и в их молодые годы – особенно в тот июль 1907-го в фермерском доме – она никогда не знала, как его понять, и, бывало, немножко пугалась.
Она оглядывала кладбище, а он глядел на нее. Он безучастно подметил, что подбородок ее, не затененный шляпкой, стал куда суровее, чем в былые времена. В молодости лицо у нее было круглое, мягко очерченное; и голос необыкновенно тихий, словно у выздоравливающей. С возрастом она стала как-то угловатее; и голос гортанный, и очерк подбородка прямо-таки мужской. Ему это было любопытно, он это, пожалуй, даже одобрял: Джин ему вообще нравилась. Она остановилась и, склонившись на каменную ограду, обводила взглядом могилы.
– Кладбище вот тоже, – сказала она, – удостоверяет существование других людей.
– Каким то есть образом? – спросил он.
Она не знала каким. Сама сказала, и все-таки не знала. И чем больше думала, тем больше недоумевала.
Он безуспешно попробовал перебраться через ограду. Ограда была низкая, но ему не по силам.
– Мне уж под пятьдесят, – сказал он без тени смущения, даже без извиняющейся улыбки, и она вспомнила, как на той ферме в 1907-м, когда он случайно заметил, что у них обоих молодость за спиной: ему – двадцать восемь, ей – тридцать один, ей стало больно и грустно, пока она не сообразила, что он ведь это просто так, ради фактической точности. И она, переняв его повадку и тон, очень спокойно подытожила еще до истечения месяца: «Мы с тобой люди разного круга».
Он отряхнул с брюк кладбищенскую пыль.
– Да, мне под пятьдесят. Однако надо бы все-таки взглянуть на могилы. Что ж, значит, через ворота.
И они пошли между могилами, склоняясь и читая надгробные надписи.
– Верно, верно, я вполне согласен, – сказал он, – что фамилии и даты, высеченные на камне, обозначают чужое существование. Доказывать не доказывают, но свидетельствуют.
– Конечно, – сказала она, – надгробные плиты тоже, может бытъ, нам привиделись. Но, по-моему, вряд ли.
– Да, эту возможность следует учесть, – сказал он так вежливо, что она рассердилась.
– Могилы, однако же, свидетельствуют очень веско, – сказала она. – Кому это надо – хоронить людей, если они не существовали.
– О да, вот именно, – подтвердил он.
Они прошли прогулочным шагом по короткой аллейке к дому, и Летти, сидевшая за работой у окна библиотеки, взглянула на них и отвела глаза. В дверях навстречу им появилась огненно-рыжая, коротко стриженная Лиза Брук.
– О-о, привет некоторым, – сказала она, шаловливо покосившись на Джин Тэйлор.
Алек прошел прямо к себе, а мисс Тэйлор пошла искать Чармиан. Ей встретились несколько человек; все они ее непринужденно приветствовали. Общество было, что называется, свойское: прогулка с Алеком нынче, летом 1928-го, ей в счет не ставилась, даром что некоторые помнили скандальчик былых дней – их идиллию 1907-го. Только некий бригадир, чужак, приглашенный просто потому, что хозяину было надо с ним посоветоваться на предмет скотоводства, заметил, как они гуляли, и потом спросил на слуху у мисс Тэйлор:
– А что эта за дама прохаживалась с Алеком? Как-то я ее раньше не замечал.
И Летти, которая терпеть не могла Джин, однако же чуждалась узколобого снобизма, отозвалась:
– Ах, эта, это горничная Чармиан.
– Оно, конечно, всякое бывает, но боюсь, что прочей прислуге такое не по нутру, – заметил бригадир, нимало не погрешив против истины.
И все-таки, размышляла Джин Тэйлор, сидя напротив Алека в палате лечебницы Мод Лонг, пожалуй что, он не просто насмешничал. Хоть наполовину, а допытывался всерьез.
– Будь посерьезнее, – сказала она, глядя на свои искореженные артритом руки.
Алек Уорнер посмотрел на часы.
– Тебе пора идти? – спросила она.
– Нет, у меня еще минут десять. Только что через парк ходу битых три четверти часа. У меня, знаешь ли, со временем поневоле туго. Мне ведь уже под восемьдесят.
– Очень я рада, что ты тут ни при чем, Алек – насчет телефонных звонков...
– Друг мой, ну это же все Летти навоображала, неужели непонятно.
– Ох, нет. Два раза ей передавали через Годфри. «Передайте, – говорил некто, – даме Летти, что ее ждет смерть».
– Как, и Годфри тоже слышал? – удивился он. – Ну, тогда это, наверно, какой-нибудь сумасшедший. И что же Годфри? Испугался?
– Тут дама Летти ничего не говорила.
– Ты, ради бога, разузнай, как они реагируют. Только бы полиция не сцапала беднягу раньше времени. Такие могут быть интересные реакции. – Он поднялся.
– Да, Алек, погоди уходить, у меня к тебе еще кое-что.
Он снова сел и положил шляпу обратно на ее тумбочку.
– Ты знаешь миссис Джопабоком?
– Цунами? Супруга Рональда. Невестка Лизы Брук. Семьдесят первый год. Я с нею познакомился на пароходе возле Бискайского залива в тысяча девятьсот тридцатом. Она была...
– Она самая. Она состоит в нашем больничном комитете. Старшая сестра у нас никуда не годится. Все до одной хотят, чтобы ее перевели. Нужно входить в подробности?
– Не нужно, – сказал он. – Ты хочешь, чтобы я поговорил с Цунами.
– Да. Объясни ты ей, что сестра, о которой идет речь, попросту переутомилась, не по силам ей здесь. Недавно с нею даже вышел скандал, но его замяли.
– Сейчас мне с Цунами переговорить не удастся. Она легла на операцию на прошлой неделе.
– Серьезная операция?
– Рак матки. Но в ее возрасте это само по себе уже не так опасно.
– Что ж, значит, ты для нас пока ничего не сможешь сделать.
– Я подумаю, – сказал он, – с кем бы еще поговорить. Ты ведь, наверно, обращалась к Летти?
– Обращалась.
Он улыбнулся.
– Оставь ее. Пустая трата времени. Ты подумай как следует, Джин, не перебраться ли тебе в тотсуррейский пансионат. Это ведь не слишком и дорого: нам на пару с Годфри вполне по карману. Думаю, что Чармиан тоже скоро там окажется. Джин, тебе непременно нужна отдельная комната.
– Теперь уже нет, – сказала мисс Тэйлор. – Я отсюда не поеду. У меня здесь друзья, это мой дом.
– До будущей среды, друг мой, – сказал он, взяв шляпу и пристально оглядывая бабунь, всех по очереди.
– Если приведется, – сказала она.
Два года назад, когда ее пристроили в эту лечебницу, она мечтала о частном пансионате в Суррее, о котором уж чересчур много толковали. Годфри всполошился насчет оплаты, он протестовал при ней и ссылался на всех своих друзей-прогрессистов, что, мол, новые бесплатные больницы для престарелых не в пример лучше оборудованы, чем частные заведения. Алек Уорнер, со своей стороны, подчеркивал, что все это еще не устоялось и что Джин Тэйлор с ее интеллектом и привычками, вероятно, будет весьма не по себе среди разношерстных больничных пациенток.
– Мы обязаны позаботиться о ней, – говорил он, – хотя бы потому, что она во многом такова, какой мы ее сами сделали.
Он предложил взять на себя половину расходов по содержанию Джин в Суррее. Но дама Летти в итоге положила конец спорам, с вызовом заметив Джин: «Милая, да разве же сами вы не предпочтете ни от кого не зависеть? Собственно говоря, вы из числа той самой публики, для которой учреждаются дома призрения, они ваши. Вы прямо-таки обязаны воспользоваться своим правом...» И мисс Тэйлор отвечала: «Разумеется, я предпочитаю государственное обеспечение». Она распорядилась сама и оставила их спорить дальше, сколько им угодно, о том, как от нее избавиться.
Алеку Уорнеру лечебница не понравилась. В первую же неделю он уговаривал ее передумать. Она тоскливо колебалась. Боли ее усилились, до примирения с ними было еще далеко. И снова начали обсуждать и советоваться, не перевести ли ее в Суррей. Тем более, может, со временем и Чармиан очутится там же?
Теперь уже незачем, подумала она после ухода Алека Уорнера. Бабуня Валвона надела очки и принялась отыскивать гороскопы. Нет, теперь уже незачем, думала мисс Тэйлор. Зачем теперь-то, когда худшее позади.
* * *
На утро Чармиан простила миссис Петтигру. Она сама хоть и медленно, однако все же спустилась вниз. Вообще-то движения были затруднительны: миссис Петтигру довольно бережно помогла ей одеться.
– Все же, – заметила Мейбл Петтигру, – надо бы вам взять обыкновение завтракать в постели.
– Ну нет, – весело сказала Чармиан, пробираясь к своему месту вокруг стола и цепляясь за спинки стульев. – Это дурное обыкновение. Утренний час в постели – вот и все, что мне надо. Доброе утро, Годфри.
– Лидия Мэй, – сказал Годфри, погруженный в газету, – умерла вчера у себя в Найтсбридже, не дожив шести дней до девяноста двух лет.
– А, певичка из «Гейети», – отозвалась Чармиан. – Прекрасно ее помню.
– Вы сегодня утречком в хорошей форме, – заметила миссис Петтигру. – Не забудьте принять свои таблетки.
Она отвинтила колпачок поставленного ею же у тарелки Чармиан пузырька, извлекла из него две таблетки и положила их перед Чармиан.
– Я их уже приняла, – сказала Чармиан. – Перед утренним чаем, вы разве не помните?
– Нет, – сказала миссис Петтигру, – вы ошибаетесь, дорогая. Вот ваши таблетки.
– Хорошенькое состояние сколотила, – заметил Годфри. – Бросила сцену в тысяча восемьсот девяносто третьем и оба раза вышла замуж за денежный мешок. Интересно, сколько она оставила?
– Мне, конечно, где ее помнить, – сказала миссис Петтигру.
– Вздор, – сказал Годфри.
– Прошу прощения, мистер Колстон, я ее помнить не могу. Вы говорите, она бросила сцену в тысяча восемьсот девяносто третьем, а я в тысяча восемьсот девяносто третьем была еще ребенком.
– Помню, помню ее, – сказала Чармиан. – Она очень выразительно пела – разумеется, по тогдашним канонам.
– Вы бывали в «Гейети»? – изумилась миссис Петтигру. – Но как же это вам...
– Нет, я ее слышала в частном концерте.
– Ну да, вы же тогда были совсем взрослой девушкой. Примите таблетки, дорогая.
Она пододвинула Чармиан две белые пилюльки.
Чармиан отодвинула их и сказала:
– Я уже приняла их сегодня утром, и это совершенно точно. Я ведь обычно и принимаю их за утренним чаем.
– Не всегда, – сказала миссис Петтигру. – Иной раз вы забываете их принять и оставляете на подносе, как именно и случилось нынче утром.
– Она была младшей из четырнадцати детей, – прочел Годфри, – в строгом баптистском семействе. Лишь после смерти отца, восемнадцати лет от роду, она сыграла первую небольшую роль в «Лицее». Выученица Эллен Терри и сэра Генри Ирвинга, она, однако, не пошла стезею драматической актрисы, а сделала карьеру в «Гейети», где стала звездой среди хористок. Тогдашний принц Уэльский...
– Нам ее представили в Канне, – сказала Чармиан, ободренная утренним прояснением памяти, – ведь так?
– Да, да, – подтвердил Годфри, – это было примерно в тысяча девятьсот десятом.
– И она вскочила на стул, огляделась и воскликнула: «Ну и ну! Да тут у вас вся королевская семья в куче: смердит – не продохнешь!» Помнишь, мы еще ужасно смутились, и...
– Нет, Чармиан, нет. Вот тут ты путаешь. На стул – это вскочила одна из сестер Лилли. И не тогда, а гораздо позже. Лидия Мэй была совсем не такая, очень воспитанная девушка.
Миссис Петтигру положила две пилюльки поближе к тарелке Чармиан, теперь уже безмолвно. Чармиан сказала:
– Мне нельзя превышать дозировку, – и дрожащей рукой вернула их в пузырек.
– Чармиан, милая, прими свои таблетки, – сказал Годфри и шумно прихлебнул кофе.
– Я уже приняла две таблетки, я это отчетливо помню. Четыре могут повредить.
Миссис Петтигру возвела глаза к потолку и вздохнула.
– Чего же ради, – сказал Годфри, – я оплачиваю огромные докторские счета, раз ты не хочешь принимать, что тебе прописано?
– Годфри, я не хочу отравлять себя чрезмерными дозами. К тому же счета оплачиваются из моих денег.
– Отравлять, – повторила миссис Петтигру и уронила салфетку, словно потеряв всякое терпение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Она оглядывала кладбище, а он глядел на нее. Он безучастно подметил, что подбородок ее, не затененный шляпкой, стал куда суровее, чем в былые времена. В молодости лицо у нее было круглое, мягко очерченное; и голос необыкновенно тихий, словно у выздоравливающей. С возрастом она стала как-то угловатее; и голос гортанный, и очерк подбородка прямо-таки мужской. Ему это было любопытно, он это, пожалуй, даже одобрял: Джин ему вообще нравилась. Она остановилась и, склонившись на каменную ограду, обводила взглядом могилы.
– Кладбище вот тоже, – сказала она, – удостоверяет существование других людей.
– Каким то есть образом? – спросил он.
Она не знала каким. Сама сказала, и все-таки не знала. И чем больше думала, тем больше недоумевала.
Он безуспешно попробовал перебраться через ограду. Ограда была низкая, но ему не по силам.
– Мне уж под пятьдесят, – сказал он без тени смущения, даже без извиняющейся улыбки, и она вспомнила, как на той ферме в 1907-м, когда он случайно заметил, что у них обоих молодость за спиной: ему – двадцать восемь, ей – тридцать один, ей стало больно и грустно, пока она не сообразила, что он ведь это просто так, ради фактической точности. И она, переняв его повадку и тон, очень спокойно подытожила еще до истечения месяца: «Мы с тобой люди разного круга».
Он отряхнул с брюк кладбищенскую пыль.
– Да, мне под пятьдесят. Однако надо бы все-таки взглянуть на могилы. Что ж, значит, через ворота.
И они пошли между могилами, склоняясь и читая надгробные надписи.
– Верно, верно, я вполне согласен, – сказал он, – что фамилии и даты, высеченные на камне, обозначают чужое существование. Доказывать не доказывают, но свидетельствуют.
– Конечно, – сказала она, – надгробные плиты тоже, может бытъ, нам привиделись. Но, по-моему, вряд ли.
– Да, эту возможность следует учесть, – сказал он так вежливо, что она рассердилась.
– Могилы, однако же, свидетельствуют очень веско, – сказала она. – Кому это надо – хоронить людей, если они не существовали.
– О да, вот именно, – подтвердил он.
Они прошли прогулочным шагом по короткой аллейке к дому, и Летти, сидевшая за работой у окна библиотеки, взглянула на них и отвела глаза. В дверях навстречу им появилась огненно-рыжая, коротко стриженная Лиза Брук.
– О-о, привет некоторым, – сказала она, шаловливо покосившись на Джин Тэйлор.
Алек прошел прямо к себе, а мисс Тэйлор пошла искать Чармиан. Ей встретились несколько человек; все они ее непринужденно приветствовали. Общество было, что называется, свойское: прогулка с Алеком нынче, летом 1928-го, ей в счет не ставилась, даром что некоторые помнили скандальчик былых дней – их идиллию 1907-го. Только некий бригадир, чужак, приглашенный просто потому, что хозяину было надо с ним посоветоваться на предмет скотоводства, заметил, как они гуляли, и потом спросил на слуху у мисс Тэйлор:
– А что эта за дама прохаживалась с Алеком? Как-то я ее раньше не замечал.
И Летти, которая терпеть не могла Джин, однако же чуждалась узколобого снобизма, отозвалась:
– Ах, эта, это горничная Чармиан.
– Оно, конечно, всякое бывает, но боюсь, что прочей прислуге такое не по нутру, – заметил бригадир, нимало не погрешив против истины.
И все-таки, размышляла Джин Тэйлор, сидя напротив Алека в палате лечебницы Мод Лонг, пожалуй что, он не просто насмешничал. Хоть наполовину, а допытывался всерьез.
– Будь посерьезнее, – сказала она, глядя на свои искореженные артритом руки.
Алек Уорнер посмотрел на часы.
– Тебе пора идти? – спросила она.
– Нет, у меня еще минут десять. Только что через парк ходу битых три четверти часа. У меня, знаешь ли, со временем поневоле туго. Мне ведь уже под восемьдесят.
– Очень я рада, что ты тут ни при чем, Алек – насчет телефонных звонков...
– Друг мой, ну это же все Летти навоображала, неужели непонятно.
– Ох, нет. Два раза ей передавали через Годфри. «Передайте, – говорил некто, – даме Летти, что ее ждет смерть».
– Как, и Годфри тоже слышал? – удивился он. – Ну, тогда это, наверно, какой-нибудь сумасшедший. И что же Годфри? Испугался?
– Тут дама Летти ничего не говорила.
– Ты, ради бога, разузнай, как они реагируют. Только бы полиция не сцапала беднягу раньше времени. Такие могут быть интересные реакции. – Он поднялся.
– Да, Алек, погоди уходить, у меня к тебе еще кое-что.
Он снова сел и положил шляпу обратно на ее тумбочку.
– Ты знаешь миссис Джопабоком?
– Цунами? Супруга Рональда. Невестка Лизы Брук. Семьдесят первый год. Я с нею познакомился на пароходе возле Бискайского залива в тысяча девятьсот тридцатом. Она была...
– Она самая. Она состоит в нашем больничном комитете. Старшая сестра у нас никуда не годится. Все до одной хотят, чтобы ее перевели. Нужно входить в подробности?
– Не нужно, – сказал он. – Ты хочешь, чтобы я поговорил с Цунами.
– Да. Объясни ты ей, что сестра, о которой идет речь, попросту переутомилась, не по силам ей здесь. Недавно с нею даже вышел скандал, но его замяли.
– Сейчас мне с Цунами переговорить не удастся. Она легла на операцию на прошлой неделе.
– Серьезная операция?
– Рак матки. Но в ее возрасте это само по себе уже не так опасно.
– Что ж, значит, ты для нас пока ничего не сможешь сделать.
– Я подумаю, – сказал он, – с кем бы еще поговорить. Ты ведь, наверно, обращалась к Летти?
– Обращалась.
Он улыбнулся.
– Оставь ее. Пустая трата времени. Ты подумай как следует, Джин, не перебраться ли тебе в тотсуррейский пансионат. Это ведь не слишком и дорого: нам на пару с Годфри вполне по карману. Думаю, что Чармиан тоже скоро там окажется. Джин, тебе непременно нужна отдельная комната.
– Теперь уже нет, – сказала мисс Тэйлор. – Я отсюда не поеду. У меня здесь друзья, это мой дом.
– До будущей среды, друг мой, – сказал он, взяв шляпу и пристально оглядывая бабунь, всех по очереди.
– Если приведется, – сказала она.
Два года назад, когда ее пристроили в эту лечебницу, она мечтала о частном пансионате в Суррее, о котором уж чересчур много толковали. Годфри всполошился насчет оплаты, он протестовал при ней и ссылался на всех своих друзей-прогрессистов, что, мол, новые бесплатные больницы для престарелых не в пример лучше оборудованы, чем частные заведения. Алек Уорнер, со своей стороны, подчеркивал, что все это еще не устоялось и что Джин Тэйлор с ее интеллектом и привычками, вероятно, будет весьма не по себе среди разношерстных больничных пациенток.
– Мы обязаны позаботиться о ней, – говорил он, – хотя бы потому, что она во многом такова, какой мы ее сами сделали.
Он предложил взять на себя половину расходов по содержанию Джин в Суррее. Но дама Летти в итоге положила конец спорам, с вызовом заметив Джин: «Милая, да разве же сами вы не предпочтете ни от кого не зависеть? Собственно говоря, вы из числа той самой публики, для которой учреждаются дома призрения, они ваши. Вы прямо-таки обязаны воспользоваться своим правом...» И мисс Тэйлор отвечала: «Разумеется, я предпочитаю государственное обеспечение». Она распорядилась сама и оставила их спорить дальше, сколько им угодно, о том, как от нее избавиться.
Алеку Уорнеру лечебница не понравилась. В первую же неделю он уговаривал ее передумать. Она тоскливо колебалась. Боли ее усилились, до примирения с ними было еще далеко. И снова начали обсуждать и советоваться, не перевести ли ее в Суррей. Тем более, может, со временем и Чармиан очутится там же?
Теперь уже незачем, подумала она после ухода Алека Уорнера. Бабуня Валвона надела очки и принялась отыскивать гороскопы. Нет, теперь уже незачем, думала мисс Тэйлор. Зачем теперь-то, когда худшее позади.
* * *
На утро Чармиан простила миссис Петтигру. Она сама хоть и медленно, однако все же спустилась вниз. Вообще-то движения были затруднительны: миссис Петтигру довольно бережно помогла ей одеться.
– Все же, – заметила Мейбл Петтигру, – надо бы вам взять обыкновение завтракать в постели.
– Ну нет, – весело сказала Чармиан, пробираясь к своему месту вокруг стола и цепляясь за спинки стульев. – Это дурное обыкновение. Утренний час в постели – вот и все, что мне надо. Доброе утро, Годфри.
– Лидия Мэй, – сказал Годфри, погруженный в газету, – умерла вчера у себя в Найтсбридже, не дожив шести дней до девяноста двух лет.
– А, певичка из «Гейети», – отозвалась Чармиан. – Прекрасно ее помню.
– Вы сегодня утречком в хорошей форме, – заметила миссис Петтигру. – Не забудьте принять свои таблетки.
Она отвинтила колпачок поставленного ею же у тарелки Чармиан пузырька, извлекла из него две таблетки и положила их перед Чармиан.
– Я их уже приняла, – сказала Чармиан. – Перед утренним чаем, вы разве не помните?
– Нет, – сказала миссис Петтигру, – вы ошибаетесь, дорогая. Вот ваши таблетки.
– Хорошенькое состояние сколотила, – заметил Годфри. – Бросила сцену в тысяча восемьсот девяносто третьем и оба раза вышла замуж за денежный мешок. Интересно, сколько она оставила?
– Мне, конечно, где ее помнить, – сказала миссис Петтигру.
– Вздор, – сказал Годфри.
– Прошу прощения, мистер Колстон, я ее помнить не могу. Вы говорите, она бросила сцену в тысяча восемьсот девяносто третьем, а я в тысяча восемьсот девяносто третьем была еще ребенком.
– Помню, помню ее, – сказала Чармиан. – Она очень выразительно пела – разумеется, по тогдашним канонам.
– Вы бывали в «Гейети»? – изумилась миссис Петтигру. – Но как же это вам...
– Нет, я ее слышала в частном концерте.
– Ну да, вы же тогда были совсем взрослой девушкой. Примите таблетки, дорогая.
Она пододвинула Чармиан две белые пилюльки.
Чармиан отодвинула их и сказала:
– Я уже приняла их сегодня утром, и это совершенно точно. Я ведь обычно и принимаю их за утренним чаем.
– Не всегда, – сказала миссис Петтигру. – Иной раз вы забываете их принять и оставляете на подносе, как именно и случилось нынче утром.
– Она была младшей из четырнадцати детей, – прочел Годфри, – в строгом баптистском семействе. Лишь после смерти отца, восемнадцати лет от роду, она сыграла первую небольшую роль в «Лицее». Выученица Эллен Терри и сэра Генри Ирвинга, она, однако, не пошла стезею драматической актрисы, а сделала карьеру в «Гейети», где стала звездой среди хористок. Тогдашний принц Уэльский...
– Нам ее представили в Канне, – сказала Чармиан, ободренная утренним прояснением памяти, – ведь так?
– Да, да, – подтвердил Годфри, – это было примерно в тысяча девятьсот десятом.
– И она вскочила на стул, огляделась и воскликнула: «Ну и ну! Да тут у вас вся королевская семья в куче: смердит – не продохнешь!» Помнишь, мы еще ужасно смутились, и...
– Нет, Чармиан, нет. Вот тут ты путаешь. На стул – это вскочила одна из сестер Лилли. И не тогда, а гораздо позже. Лидия Мэй была совсем не такая, очень воспитанная девушка.
Миссис Петтигру положила две пилюльки поближе к тарелке Чармиан, теперь уже безмолвно. Чармиан сказала:
– Мне нельзя превышать дозировку, – и дрожащей рукой вернула их в пузырек.
– Чармиан, милая, прими свои таблетки, – сказал Годфри и шумно прихлебнул кофе.
– Я уже приняла две таблетки, я это отчетливо помню. Четыре могут повредить.
Миссис Петтигру возвела глаза к потолку и вздохнула.
– Чего же ради, – сказал Годфри, – я оплачиваю огромные докторские счета, раз ты не хочешь принимать, что тебе прописано?
– Годфри, я не хочу отравлять себя чрезмерными дозами. К тому же счета оплачиваются из моих денег.
– Отравлять, – повторила миссис Петтигру и уронила салфетку, словно потеряв всякое терпение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30