Снова выйти замуж. Продать кольца. Боже мой, что она обо мне подумала?
Каким неуклюжим, каким бесчувственным, каким неотесанным и дурно воспитанным она, должно быть, сочла меня. Я ощутил, что краска заливает мне шею и поднимается до корней волос. Проклятие! Извиняться бесполезно. Будет только хуже. Лучше к этому не возвращаться, а надеяться и молиться, чтобы она поскорее забыла мою досадную оплошность. Я был рад, что рядом никого нет, скажем, крестного, который отвел бы меня в сторону и отчитал за бестактность. А если бы это произошло за столом, при Сикоме и молодом Джоне?
Снова выйти замуж. Продать кольца. О Боже… Боже… Что на меня нашло?
Теперь мне не заснуть, и я всю ночь буду ворочаться в кровати, и в ушах у меня будет звучать ее быстрый, как молния, ответ: «Я не намерена делать ни того, ни другого и предпочитаю давать уроки итальянского».
Я позвал Дона и, выйдя через боковую дверь, углубился в парк. Чем дальше я шел, тем грубее казалась мне допущенная мною бестактность.
Грубый, легкомысленный, пустоголовый деревенщина… Но что все-таки она имела в виду? Неужели у нее так мало денег и она действительно говорила всерьез? Миссис Эшли… и уроки итальянского? Я вспомнил ее письмо к крестному из Плимута. После короткого отдыха она собиралась ехать в Лондон.
Вспомнил, как Райнальди сказал, что она вынуждена продать виллу во Флоренции. Вспомнил, или, скорее, осознал, со всей очевидностью, что в своем завещании Эмброз ничего не оставил ей, ровно ничего. Все его имущество до последнего пенни принадлежало мне. Еще раз вспомнил разговоры слуг. Никаких распоряжений относительно миссис Эшли. Что подумают в людской, в имении, в округе, в графстве, если миссис Эшли будет разъезжать по соседям и давать уроки итальянского?
Два дня назад, три дня назад мне было бы все равно. Да хоть бы она с голоду умерла, эта женщина, которую я вообразил себе, и поделом ей. Но не теперь. Теперь совсем другое дело. Все круто изменилось. Необходимо было что-то предпринять, но что именно – я не знал. Я отлично понимал, что не могу обсуждать с ней столь щекотливый вопрос. При одной мысли об этом я вновь заливался краской гнева и смущения. Но тут, к немалому своему облегчению, я вдруг вспомнил, что по закону деньги и все имущество пока не принадлежат мне и не будут принадлежать еще шесть месяцев, то есть до моего дня рождения. Следовательно, я здесь ни при чем. Это обязанность крестного.
Он попечитель имения и мой опекун. Следовательно, ему и надлежит переговорить с кузиной Рейчел и назначить ей определенное содержание. При первой возможности я навещу его и поговорю об этом. Мое имя упоминать не надо. Все можно представить так, будто таков обычай нашей страны и это не более чем юридический вопрос, который необходимо уладить при любых обстоятельствах. Да, это был выход. Слава Богу, что я подумал о нем. Уроки итальянского… Как унизительно, как ужасно.
Я пошел обратно к дому; мне стало легче на душе, но я все же не забыл свою оплошность. Снова выйти замуж… Продать кольца… Подойдя к краю лужайки у восточного фасада, я тихо свистнул Дону, который обнюхивал молодые деревца. Гравий дорожки слегка поскрипывал у меня под ногами. Вдруг я услышал голос у себя над головой:
– Вы часто гуляете в лесу по ночам?
Это была кузина Рейчел. Она сидела без света у открытого окна голубой спальни. Меня с новой силой охватило сознание моей бестактности, и я поблагодарил небеса за то, что кузина Рейчел не видит моего лица.
– Лишь тогда, – ответил я, – когда у меня неспокойно на душе.
– Значит, нынешней ночью на душе у вас неспокойно?
– О да, – сказал я, – гуляя по лесу, я пришел к важному выводу.
– И к какому же?
– Я пришел к выводу, что вы были абсолютно правы, когда еще до встречи со мной раздражались при упоминании моего имени, недолюбливали меня, считая самодовольным, дерзким, избалованным. Я и то, и другое, и третье, и даже хуже.
Облокотившись на подоконник, она подалась вперед.
– В таком случае прогулки в лесу вредны вам, – сказала она, – а ваш вывод весьма глуп.
– Кузина Рейчел…
– Да?
Но я не знал, как извиниться перед ней. Слова, которые в гостиной с такой легкостью нанизывались друг на друга, теперь, когда я хотел исправить свою оплошность, никак не приходили. Я стоял под ее окном пристыженный, лишившись дара речи. Вдруг я увидел, как она отвернулась, протянула руку во тьму комнаты, затем снова подалась вперед и что-то бросила мне из окна. То, что она бросила, задело мою щеку и упало на землю. Я наклонился и подобрал цветок из вазы в ее комнате – осенний крокус.
– Не глупите, Филипп, идите спать, – сказала она.
Она закрыла окно и задернула портьеры. Не знаю почему, но стыд, а с ним и чувство вины покинули меня, а на сердце стало легко.
В начале недели я не мог съездить в Пелин из-за намеченных на эти дни визитов к нашим арендаторам. Да и вряд ли я сумел бы придумать оправдание тому, что навещаю крестного, не привезя к Луизе кузину Рейчел. В четверг мне представился удобный случай. Из Плимута прибыл курьер с кустами и саженцами, которые она привезла из Италии, и как только Сиком сообщил ей об этом – я как раз кончал завтракать, – кузина Рейчел в кружевной шали, повязанной вокруг головы, спустилась вниз, готовая выйти в сад. Дверь столовой была отворена, и я видел, как она идет через холл. Я вышел поздороваться.
– Если я не ошибаюсь, – сказал я, – Эмброз говорил вам, что нет такой женщины, на которую можно было бы смотреть до одиннадцати часов. Что же вы делаете внизу в половине десятого?
– Прибыл посыльный, – объяснила она, – и в половине десятого последнего утра сентября я не женщина. Я садовник. У нас с Тамлином много работы.
Она была весела и счастлива, как ребенок в предвкушении угощения.
– Вы намерены заняться подсчетом растений? – спросил я.
– Подсчетом? О нет, – ответила она. – Мне надо проверить, сколько растений перенесло путешествие и какие из них можно сразу высадить в землю.
Тамлин этого не определит, а я определю. С деревьями можно не спешить, ими мы займемся на досуге, но кусты и рассаду я бы хотела посмотреть не откладывая.
Я заметил, что на руках у нее грубые перчатки, крайне не соответствующие ее миниатюрности и изяществу.
– Уж не собираетесь ли вы копаться в земле? – спросил я.
– Конечно собираюсь. Вот увидите, я буду работать быстрее, чем Тамлин и его люди. Не ждите меня раньше ленча.
– Но ведь днем, – запротестовал я, – нас ждут в Ланкли и в Кумбе. На обеих фермах намывают кухни и готовятся.
– Надо послать записки и отложить визиты, – сказала она. – Когда у меня посадочные радости, я ни на что не отвлекаюсь. Прощайте.
Она помахала мне рукой и вышла на усыпанную гравием дорожку перед домом.
– Кузина Рейчел! – позвал я из окна столовой.
– Что случилось? – оглянулась она.
– Эмброз ошибался, говоря о женщинах! – крикнул я. – В половине десятого они выглядят совсем недурно!
– Эмброз говорил не о половине десятого! – откликнулась она. – Он говорил о половине седьмого и имел в виду отнюдь не нижний этаж.
Я, смеясь, отвернулся от окна и увидел, что рядом со мной стоит Сиком; губы его были поджаты. Всем своим видом выражая явное неодобрение, он направился к буфету и знаком приказал молодому Джону убрать со стола. По крайней мере, одно было ясно: в день посадочных работ мое присутствие в доме не потребуется. Я изменил намеченный ранее распорядок дня и, приказав оседлать Цыганку, в десять часов уже скакал по дороге, ведущей в Пелин.
Я застал крестного в кабинете и без околичностей изложил ему цель своего визита.
– Итак, – заключил я, – вы понимаете, что необходимо что-то предпринять, и предпринять немедленно. Если до миссис Паско дойдет, что миссис Эшли намерена давать уроки итальянского, через двадцать четыре часа об этом станет известно всему графству.
Как я и ожидал, крестный был донельзя шокирован и удручен.
– Какой позор! – согласился он. – Об этом не может быть и речи.
Этого ни в коем случае нельзя допустить. Вопрос, конечно, крайне деликатный.
Мне нужно время, чтобы обдумать, как взяться за это дело.
Меня охватило нетерпение. Я знал осторожную дотошность крестного во всем, что касается законов.
– У нас нет времени, – сказал я. – Вы знаете кузину Рейчел не так хорошо, как я. С нее вполне станется сказать одному из наших арендаторов:
«Не знаете ли вы кого-нибудь, кто хотел бы изучать итальянский?» И кем мы тогда будем? К тому же через Сикома до меня уже дошли кое-какие слухи. Всем известно, что по завещанию ей ничего не оставлено. Это необходимо немедленно исправить.
Крестный задумчиво покусывал перо.
– Этот итальянский поверенный ничего не сообщил о ее обстоятельствах, – проговорил он. – К сожалению, я не могу обсудить с ним этот вопрос. Мы не располагаем никакими средствами, чтобы выяснить размеры ее личного дохода и имущественные права, оговоренные для нее в ее первом брачном контракте.
– Полагаю, все ушло на уплату долгов Сангаллетти, – сказал я. – Эмброз писал мне об этом. Она не успела уладить свои финансовые дела; еще и поэтому они не приехали домой в прошлом году. Уверен, что она и виллу поэтому продает. Не иначе как по первому контракту ей причитаются жалкие гроши. Мы должны что-нибудь сделать для нее, и не позднее чем сегодня.
Крестный разбирал бумаги на столе.
– Я рад, Филипп, – сказал он, взглянув на меня поверх очков, – что ты изменил свое отношение к миссис Эшли. Перед ее приездом у меня было очень тревожно на душе. Ты заранее настроился на то, чтобы оказать ей холодный прием и ровным счетом ничего для нее не делать. Что привело бы к скандалу.
Хорошо, что ты одумался.
– Я ошибался, – коротко ответил я. – Забудем об этом.
– Тогда, – сказал он, – я напишу миссис Эшли и в банк. И ей, и управляющему я объясню, какие действия мы намерены предпринять. Лучше всего открыть счет, с которого она могла бы каждые три месяца снимать определенную сумму. Когда она переедет в Лондон или в другое место, то соответствующие отделения банка получат наши инструкции. Через полгода тебе исполнится двадцать пять лет и ты сам займешься этим делом. Ну а теперь о сумме. Что ты предлагаешь?
Я на мгновение задумался и назвал сумму.
– Это щедро, Филипп, – сказал крестный. – Пожалуй, даже слишком щедро. Едва ли ей понадобится так много. По крайней мере, сейчас.
– О, ради Бога, не будем скаредничать! Раз мы делаем это, то давайте делать так, как сделал бы сам Эмброз.
– Хм, – буркнул крестный и нацарапал несколько цифр на листе бумаги.
– Ну что ж, она останется довольна. Сколь ни разочаровало ее завещание Эмброза, такая сумма должна искупить любое разочарование.
С какой хладнокровной расчетливостью выводил он пером суммы и цифры, подсчитывая шиллинги и пенсы, которые мы можем выделить из доходов имения вдове его бывшего владельца! Господи, как я ненавидел деньги в ту минуту!
– Поспешите с письмом, сэр, – сказал я. – Я возьму его с собой. А заодно съезжу в банк и отвезу им ваше послание. Тогда кузина Рейчел сможет обратиться к ним и снять деньги со счета.
– Мой дорогой, вряд ли миссис Эшли настолько стеснена в средствах. Ты впадаешь из одной крайности в другую. – Крестный вздохнул, вынул лист бумаги и положил его перед собой. – Она верно заметила: ты действительно похож на Эмброза.
На этот раз, пока крестный писал письмо, я стоял у него за спиной, чтобы точно знать, о чем он пишет. Моего имени он не упомянул. Он писал об имении. Имение желает выделить ей определенное содержание. Имение назначило сумму, подлежащую выплате раз в три месяца. Я, как ястреб, следил за ним.
– Если ты не хочешь, чтобы она подумала, будто ты приложил к этому руку, – сказал мне крестный, – тебе не стоит брать письмо. Днем я пришлю к вам Добсона. Он его и привезет. Так будет лучше.
– Отлично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54