Сзади, впритык, на светлой Таниной "вольво" следовал Витенька Строгов, ее "бьгаара". Она заранее предупредила, что может так получиться, что понадобится его хата, и забрала у него ключи от квартиры. Витенька рад был услужить ей во всем. Тем более за предоставление жилплощади она доплачивала ему по особой таксе. У Витеньки в голове была только одна извилина, но он был предан и смекалист, как дворовый пес. Ему недолго осталось куковать на белом свете – слишком много он выведал про свою прелестную хозяйку за год беспорочной службы, – и иногда в его ясных, собачьих глазах вспыхивал трепетный огонек предчувствия смерти.
В такие минуты Таня награждала преданного слугу искренним материнским поцелуем.
По дороге разговаривали мало, только один раз Таня пожаловалась:
– Не могу понять, что на меня накатило.
– Бабий час, – с готовностью отозвался Миша Губин. – Это бывает. У кошек, к примеру, в марте.
Больше вроде и говорить было не о чем. В Бирюлеве возле одной из шестнадцатиэтажных коробок остановились.
– Приехали. Вот мой дом.
Сзади припарковался Витенька Строгов, с которым Губин произвел короткий контакт. Через приоткрытое стекло предостерег:
– Нам не мешай, ладно?
– А я что? Мне как прикажут, – осклабился "бычара".
В лифте, пока поднимались на девятый этаж, Таня сделала неловкую попытку обняться, но Губин ее отстранил:
– Сначала в ванную. Я же не знаю, с кем ты вчера была.
В узком коридоре однокомнатной квартиры, захлопнув дверь, Таня наконец-то отвела душу. Крутанувшись на каблуках, с разворота, с такой силой влепила ему оплеуху, что руку вывернула из плеча. Вложила в удар всю ярость, но оказалось, погорячилась напрасно. Оплеуха повисла в воздухе, как сопля, и если бы не Мишина забота, она бы не удержалась на ногах. Он помог ей выпрямиться и чуть-чуть тряхнул для вразумления, отчего ее зубки лязгнули, как костяшки домино.
– Не балуйся, малышка – усовестил он. – Мы же не драться приехали.
На кухонном столе стояла початая бутылка водки, и Таня дрожащей рукой наплескала себе полстакана. Губин был туг как тут.
– Какая же это будет любовь, если ты нажрешься, – усомнился он. Таню неудержимо потянуло на "травку", сигареты лежали в сумочке, но она себя превозмогла.
– Сядь, – попросила, – не мельтеши. Давай немного поговорим. Если кто-то тебя боится, то только не я.
Ты же понимаешь?
– Понимаю, Расскажи, что тебе поручил Елизар?
Ты шпик или киллер?
Что-то с ней случилось и без "травки", какой-то протек в сознании. Задумчивое Мишино лицо с дьявольской усмешкой было выписано точно на холсте.
Она подумала, что если он вдобавок ко всему гипнотизер, то она крепко нарвалась и, скорее всего, ей хана.
Из этой ловушки ее уже никакой Витенька Строгов не вытянет, хотя она велела ему через часок пошуршать под дверью.
– Не гадай понапрасну, – пробурчала, с трудом одолевая сонную хмарь. – Сама все расскажу, только ты попробуй поверить. Я порченая, сквозной дыркой уродилась, потаскушкой, авантюристкой, но на тебе заторчала. Ей-Богу! Угодить хочу. Честное слово. Пожалей меня, Миша! Просто так, не размышляя, сослепу, пожалей заблудшую душу. У тебя же есть мать или сестра?
Ну какая-то у тебя есть женщина, которую ты жалел?
Пожалей и меня. Самому легче будет. Нельзя же вечно жить, как в панцире. Отдохни! Выпей рюмку водки. Не смотри, как на гниду. Ну пожалуйста!..
Будто невзначай распахнула ворот блузки, засветилась, вспыхнула золотистая кожа. Нежная грудь обнажилась. Ей было душно. Потянулась заново к бутылке.
Губин перехватил ее руку.
– Ступай в ванную, – сказал хрипло.
Пока принимала душ, он тщательно обследовал квартиру, проверил запор на входных дверях. Разумеется, это была не ее квартира. Здесь жил, судя по всему, обыкновенный бандерлог, обезьяна из джунглей, причем мужского пола. Множество "качковых" приспособлений, а также журналы (типа "Плейбой") и книги (типа "Убийства под одеялом") указывали на то, что здешний бандерлог воспитывал себя суперменом. Скорее всего, это было логово Таниного телохранителя, который бдел на стреме. Возможно, ждал особого сигнала, чтобы появиться пред светлые очи хозяйки во всей своей непреодолимой обезьяньей красе.
Губин горько усмехнулся и пошел на кухню. Поставил чайник на огонь, чтобы попить кофейку. Он был в растерянности. Дамочка попалась не с двойным, а похоже, даже с тройным дном, но это было полбеды. Беспокоило его другое, в чем трудно было признаться самому себе. Все, что она вешала ему, было, разумеется, ложью от начала до конца, но ложь была такого свойства, что походила на невероятную правду. Еще в ресторане, вопреки рассудку, он почувствовал, что его тянет к ней, как молодого жеребца на текущую кобылку. Это было стыдное, паскудное, неведомое ему доселе ощущение, но двух толкований оно не имело. Любовная лихоманка шарахнула его по мозгам, точно ломом, и весь вечер и всю дорогу ему стоило чудовищных усилий вести себя нормально. Красивая, развратная ведьма приворожила его, иначе не скажешь, но пока она этого не заметила, все козыри по-прежнему у него на руках. Весь вопрос в том, надолго ли? В отношениях с женщинами у него, в сущности, не было никакого опыта, потому что с той первой, несчастной, юной своей любви, окончившейся крахом, он относился к ним чисто гигиенически. Брал, когда требовал организм, использовал с медицинским прицелом, но ни к одной даже отдаленно не прикипел сердцем. Он считал это естественным. У каждого своя судьба. Путь воина, внемлющего космическим голосам, несовместим с убогими земными страстишками, которые обязательно привносит в жизнь мужчины присутствие женщины. Похоть, обжорство и алчность – вот три беса, мешающие эзотерическому прозрению, превращающие человека в скотину. Кто поддался хоть одному из них, тот уже никогда не поднимется по лунному лучу.
Она замерла в дверях, как бы ожидая его указа, с умытым лицом, с распущенными волосами, в длинной мужской рубахе до колен – приготовившая себя на убой невинная курочка-ряба. И опять, как в ресторане, когда спешила через зал, вязкий сгусток, точно застрявший вздох, запекся в его груди.
– Помылась? – спросил равнодушно.
Таня опустилась на стул и молча, косясь на него, потянулась к заветной бутылке. Миша не останавливал.
– Чем больше ты грубишь, – она робко заглянула ему в глаза, – тем больше желанен. Я заболела, Миша.
Что-то вроде любовной кори.
Невероятная правда была как раз в том, что хотя эта женщина была соткана из лжи и блуда, но все заметнее поворачивалась к нему незащищенным боком и делала это, как трагическая актриса на сцене, с каким-то подчеркнутым зубовным самомучительством. Точно так же пила и водку, словно заливала раскаленную, воспалившуюся плоть.
– Ты же не москвичка, гастролерша, – Губин чинно пригубил кофе. – Откуда пожаловала в столицу?
– Давняя история, – задумалась, поскучнела. – Да и какая теперь разница?
– Елизар тебя откуда-то выписал?
– Мишенька, с кем ты воюешь? С женщиной, которая в тебя влюбилась? И не стыдно?
Все-таки она его переиграла. Слезы на ее ресницах сверкнули, как льдинки. Гениальная была актриса. Он протянул руку и дотронулся до ее щеки:
– Надо же! Настоящие. Как ты это делаешь?
На секунду-то расслабился и чуть не пропустил удар.
Ее лихая пощечина смела со стола две чашки, заварной чайник и хрустальную вазочку с печеньем. Все полетело на пол. Губин улыбнулся:
– С тобой не скучно, однако.
В следующее мгновение они целовались. Губин вместе со стулом оказался прижат в угол, девушка удобно устроилась у него на коленях, ногами обхватив за поясницу, упершись пятками в стену. Не отрываясь от его губ, попыталась расстегнуть, снять с него рубашку. Это было весело. Они барахтались и пыхтели, как малолетки.
Попутно Таня ухитрилась зацепить столовый нож, который годился разве что для разделки овощей. Этим декоративным тесаком она все же попыталась полоснуть возлюбленного по шее, но Губин щелкнул ее по запястью, и нож умчался следом за разбитой посудой. Когда он овладел ею, она вскрикнула так, словно потеряла невинность. Истошный вопль достиг ушей Витеньки Строгова, который уже минут десять дежурил под дверью. Пораскинув умишком, он сунул в замочную скважину ключ и осторожно прокрутил его. Но дверь не открылась, потому что была замкнута на "собачку". Витенька спрягал ключ в карман и закурил. Через некоторое время к нему на лестничную площадку вышел Губин, По его строгому, неподкупному виду Витенька определил, что медлить нельзя. Своей правой знаменитой колотушкой он нацелил Губину в лоб свирепую блямбу, но, как и в случае с хозяйкой, нарвался на встречный блок, получил тычок в солнечное сплетение и присел возле лифта, чтобы отдышаться.
– Ты зачем приполз, – пожурил его Миша. – Я же тебе велел не соваться.
– Так вроде звали?
– Это не тебя, дурака, звали. Ну что ж, зайди поинтересуйся, если тянет.
Витенька Отрогов уже выпрямился в полный рост, поднявшись на полметра выше своего обидчика. Но отойти от лифта почему-то не решался: седьмое чувство подсказывало ему, что этого не надо делать.
– Пусть сама выйдет. Ты не обижайся, мужик, я же на службе.
– Таня! – крикнул Губин в отворенную дверь. – Иди сюда, тут тебя спрашивают.
Таня возниюта в проеме двери, успев хитро перепоясаться махровым полотенцем, так что груди и рыжий лобок сияли первозданной наготой, но сама она была как бы в одежде. Витенька Отрогов в смущении потупился.
– Чего хочу спросить, Татьяна Ильинична: я вам еще понадоблюсь сегодня?
Таня не удержалась, пискнула от смеха:
– Не понадобишься, сынок. Ступай с Богом.
Витенька, забыв, видно, где его дом, ураганом ломанул вниз по лесенке. До конца недолгой жизни в нем сохранилось кошмарное воспоминание об этой встрече, когда его пудовый кулак обломился точно о каменный столб, а сам он был отброшен к лифту легким толчком сатанинской длани.
Любовники вернулись на кухню, и Таня Француженка попросила разрешения выпить еще водочки.
– Пей и рассказывай не спеша, – сказал Миша Губин.
– Ты останешься? Переночуешь со мной?
– Не мели чепухи. Если я тут усну, то уж скорее всего не проснусь. Это же очевидно.
– Разве тебе не хочется испытать судьбу?
– Она уже до тебя испытана.
Таня выпила, похрустела яблоком, закурила, оперла подбородок на кулачок и грустно посмотрела на Мишу:
– Ну чего ты еще от меня хочешь?
– Зачем тебя послал Елизар?
– Какая разница. Все равно я не справилась. Ну и наплевать на все. Хочу быть с тобой. Пойдем в постель.
– Пойдем, – согласился Миша. В постель она прихватила недопитую бутылку, пепельницу и сигареты.
Миша помог ей лечь поудобнее, сам пристроился на краешке кровати. Горел ночник на бронзовой подставке, упершись в потолок призрачной желтой стрелой.
– Чего надо от нас Елизару?
– Хочу быть твоей, Миша!
– Сейчас будешь, передохни немного.
Таня отхлебнула из горлышка, а Губин распахнул окно, чтобы табачная гарь выветрилась.
– Тебя зовут Француженка?
Таня поперхнулась, и ее чуть не вывернуло на коврик. Губин заботливо похлопал ее между лопаток. Оправившись, она попросила:
– Возьми меня хоть еще разочек, ну пожалуйста!
– Да хоть десять, – пообещал Губин. Он снял брюки и аккуратно повесил на спинку стула. Потом перевернул Таню на живот, приладил повыше и вошел в нее без всяких проволочек. Она так верещала, точно ее на шомполе сунули в пылающие угли…
– Ну вот, – заметил Губин незамутненным голосом, вернувшись на краешек кровати. – Если еще понадобится, только намекни.
– Ты сволочь, – всхлипнула Таня. – Я не животное, подлец!
– Как не животное? Что ж ты такое говоришь-то?
Именно животное. Вдобавок ядовитое. Вроде тарантула.
И не надо этого стыдиться.
– А ты сам не такой?
– Нет, не такой. Я обыкновенный мужчина, без всяких закидонов.
– А я тарантул?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57