Ни один из них не обрезал ветвей другому.
Сказав, Мария Ивановна секунду пристально смотрела на собеседника, затем скривила губы в слабой усмешке и выдала:
– А вот у тебя с твоей Юлией ничего не получится. И не потому, что ты любитель декоративной обрезки ветвей, а потому что ты из рук вон плохо это делаешь.
– Чепуха, главное, я умею хорошо стрелять, – решил Смирнов сравнять счет.
Мария Ивановна убрала бедро и грудь под халат.
В комнате стало темнее.
– Ну а что ты скажешь о заповеди "Не сотвори себе кумира"? – спросил Смирнов, уразумев, что не сравнял счет, а угодил в свои ворота.
– Веря в одно, люди перестают верить в другое... Это правильно, – задумчиво проговорила Мария Ивановна. – Отец часто повторял, что не надо всю жизнь идти к чему-то одному, к одной какой-то цели, потому что, в конце концов, эта цель может оказаться видимостью, и вся жизнь будет тогда коту под хвост. Надо идти по разным тропам и к разным целям... Вообще идти... "Идтить, идтить и идтить", – цитировал он из "Железного потока" Серафимовича.
– А причем тут "Не сотвори себе кумира"?
– А чтобы иметь силы ходить по разным тропам, нужно уметь сочинять себе цели...
– То есть кумиров? То есть видимости?
– Да... Свои видимости, не чужие. Еще он говорил, что мы живем среди людей, которые верят в совершенно разные и зачастую взаимоисключающие вещи. А если верят, значит, эти вещи – кумиры – существуют. И потому их надо признавать. И пробовать на зуб...
– Познавать.
– Отец не употреблял таких слов. Он говорил просто. Хотя, честно говоря, я не особенно его понимала, да и сейчас не все понимаю.
– А я понял... Ты, так или иначе, предлагаешь мне прогуляться в твоем направлении...
– А что тут такого? – лукаво улыбнулась женщина. – Ты пойдешь в моем направлении, потом я пойду в твоем. И, в конце концов, мы пойдем в нашем направлении...
Смирнов посмотрел на точеную шею Марии Ивановны, затем перевел взгляд на ее грудь. Женщина, улыбнувшись, сложила руки на груди и, медленно поглаживая плечи, проговорила:
– А ты не такой, как все...
Смирнов вспомнил Пашу Центнера и соседнюю комнату, забрызганную кровью.
– Ты сравниваешь меня с теми, кто говорит: Давай трахнемся по быстрому, я спешу?
Мария Ивановна не ответила; грациозно отставив в сторону правую руку, она принялась внимательно рассматривать свои длинные алые ноготки. Лицо ее теперь выражало лишь один вопрос: "Не пора ли звать маникюршу?"
Разрешив этот проблему отрицательно – Смирнов понял это по неуловимому движению губ, – хозяйка квартиры сделала веки тяжелыми и сказала безразлично:
– Знаешь, мне что-то захотелось побыть одной. Но если ты хочешь трахнуться по быстрому...
Смирнов понял: Мария Ивановна показывает ему, что она не баба, всегда готовая ему услужить, показывает, что в окружении нормальных людей она, в общем-то, сама по себе.
"Интересная штучка, – подумал он. – Хочет, чтобы я упал перед ней на колени, обнял за талию и жалобно посмотрел в глаза, и произнес малоизвестные строки Владимира Маяковского "Мария, дай!!"".
– "Ну и посмотрел бы. Я же женщина... Мне будет приятно".
– "Нет уж. На это мы не договаривались".
– "Никто не стоял передо мной на коленях. У тебя есть шанс стать первым... Ты знаешь, что такое быть первым у женщины".
– "У меня есть перед кем стоять на коленях".
– "Ну и уходи. Иди в свою квартиру, ходи из угла в угол и посматривай на потолок в призрачной надежде увидеть мою вагину. И знай: больше я не буду скатывать тяжелый ковер только лишь затем, чтобы ты слышал стук моих каблучков".
– "И пойду. А посматривать не буду. Позвоню Юлии, и скажу, что люблю ее".
– "Не позвонишь. И будешь посматривать. И увидишь, что я без трусиков, увидишь влажные тряпочки моих губ, увидишь слипшиеся пряди волос, увидишь мои стройные бедра и у тебя встанет колом".
– Ну, ладно, мне пора, – сказал Смирнов, оторвав спину от кресла. И, неожиданно для себя поинтересовался, очевидно, в силу обычной человеческой мерзопакостности, имеющей обыкновение выплескиваться в минуты душевной неуравновешенности:
– Да, я давно хотел спросить: почему у тебя нет детей?
– А от кого их иметь? От Паши?
– На работе у тебя какой-то Вовик есть...
– Не Вовик, а Вася, Василий Григорьевич, мой главный бухгалтер. Он чистоплотный и простой человек. Я отдавалась ему, когда мне был нужен мужчина.
– Ну, привет Васе, – проговорил Смирнов поднимаясь.
Мария Ивановна улыбнулась краешком губ: "Ревнует" и, запахнув полу халата, сказала:
– Я его недавно уволила.
"Из сердца" – понял Смирнов и, холодно оглядев хозяйку с головы до ног, направился к двери.
19. Дева уперлась рогами
"С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь, и с ними вы на век прощайтесь, расставаясь хоть на миг" – повторял известные строки Смирнов, ходя взад-вперед по своей квартире". И грустно улыбался, ловя себя на мысли, что не может с уверенностью сказать, по ком тоскует. Поднимая глаза к потолку, он видел влажные тряпочки половых губ Марии Ивановны, спутавшиеся пряди волос, их покрывающих, ее гладкие, пленительные бедра. Опуская глаза, задерживал взгляд на висящей на стене фотографии совсем другой Юлии...
"Появились деньги, появилась проблема выбора, – подумал он, включив телевизор. – И вообще – никакой это не разврат, это я прощаюсь, то есть прощался перед свадьбой с холостяцкой жизнью. Женитьба на Юлии – дело решенное. Надо сказать Марии Ивановне, что мои хозяева за хорошее поведение решили ее не наказывать. И потому убивать я ее не буду...
Убивать не буду...
Черт, вот дела. Вот ведь что получается: чтобы жениться на Юлии, надо, рискуя жизнью, прикончить Бориса Михайловича. А чтобы быть счастливым с Марией Ивановной, надо просто-напросто сделать Юлии ручкой. Сделать ручкой и все проблемы моментально исчезнут. И останется одна Маша.
Мария Ивановна... Говорят, мужчины ищут в женщине мать. А она – мамочка что надо. Накормит, обогреет, образумит, в постель уложит, и края одеяла подогнет.
Все, хватит о ней. Вся задняя комната в крови, а она ногти алые рассматривает. И циник. Все девять заповедей наизнанку.
Нет, надо возвращаться к нашим баранам. А то ведь вернусь к ней.
Итак, Борис Михайлович... Как же его в гроб свести?..
А пироги у нее отменные получаются. Еще несколько кусков осталось. Нет, все, завтра переезжаю на Юрину квартиру. Хотя зачем? Если я сказал нет, значит, нет!"
* * *
На следующий день Евгений Александрович, решив окончательно самоопределиться от Марьи Ивановны, пошел в магазин за продуктами. Долго приценивался, ходил от выкладки к выкладке и лишь у кассы вспомнил, что у него дома в морозильнике лежит триста пятьдесят тысяч долларов. И потому взятого про запас дешевого бразильского цыпленка класть будет некуда.
Пришлось нести тушку на место. Расплачиваясь, Смирнов подумал: "Вот ведь дурак! Вспомнил, что морозильник забит, а чем забит, не прочувствовал! Вот совок! У меня же триста пятьдесят тысяч!"
Сунув пакет с купленными продуктами первой попавшейся бабушке, Смирнов вышел из магазина и быстрым шагом направился домой за долларами. Пройдя сотню метров, остановился, неожиданно пораженный бетонной детерминированностью ближайшего своего будущего:
"Возьму денег, пойду в кабак, напьюсь, потом окажусь в казино, потом зацеплю пару длинноногих девушек и всю ночь заставлю их отрабатывать баксы. И утром в голове будет боль, в животе будет тошно, а там ниже, будет неудовлетворенность по поводу использования презервативов.
Нет, никуда не пойду. Лучше куплю еды получше, поем, посижу за компьютером, а вечером поднимусь к Ма... нет, позвоню Юлии".
Взяв из морозильника тысячу долларов, Смирнов разменял несколько сотен в ближайшем обменном пункте, набрал деликатесов, дорогого вина (три бутылки) и пошел домой. По дороге зашел в комиссионный магазин и купил писаную маслом картину – прекрасный пейзаж с березками – за три тысячи рублей (несколько месяцев он обливался перед ним слюной).
Оставив покупки дома, поехал в ГУМ приодеться. Долго примерял костюмы, рубашки, туфли. Когда примерял галстук, понял, что покупать ничего не следует. Увидев его в костюме за тысячу баксов, соседи и коллеги по работе начнут говорить. И тогда есть шанс, что Паша "вылезет" из могилы.
"Нет, сначала надо сменить квартиру. Сменить квартиру? На триста тысяч? И что у тебя останется? Ничего. Триста тысяч... Этого хватит только на то, чтобы пятнадцать лет не работать. Не работать старшим научным сотрудником, а сидеть безвылазно в своей однокомнатной халупе и накрапывать приключенческие романы, подкрепляя силы куриными окорочками и дешевым портвейном.
Права Юлька. Чтобы быть на плаву, никаких трехсот тысяч не хватит, чтобы быть на плаву, надо вкалывать, надо общаться с Борисами Михайловичами и Стылыми, чтобы быть на плаву, надо убивать по одной целой и двум десятым Паш в полугодие..."
Расстроившись открывшейся истине, Смирнов зашел в первый попавшийся ресторан, заказал еды, вина и принялся есть, пить и думать о тропических островах, на которых не надо покупать костюмов и квартир, на которых можно лежать и любоваться океаном, лежать и любоваться, пока очаровательная островитянка не опустит тебе на живот гроздь сладкого росистого винограда.
Очаровательная островитянка появилась на десерт в виде дорогой проститутки. Мягко улыбнувшись: "Вы позволите?", женщина села напротив.
"Двадцать пять – двадцать семь, – начал раскладывать ее Смирнов по полочкам, – холеная, безупречная конституция, ГИТИС, нет, МГИМО, папаша – доктор филологических наук, личные портной и массажистка, отточенная техника, уважающая себя профессионалка, работающая под интеллектуалами. "Миф о Сизифе" Камю, Залкинд и "Контрабас", любительница Кафки ("Для чего вы делаете вид, что вы настоящие?"), Аристотель, как экстраверт, тысяча долларов за ночь, не считая премиальных. И самое главное – даст без презерватива, почувствует, что чист, как слеза. Ну, что? Вперед?"
"Ты совсем оборзел, – скрипнул внутренний голос. – Ладно, Мария Ивановна, куда не шло! Получилось по обстоятельствам, по-житейски, можно сказать. Ну а зачем тебе эта сучка? Это же кобра, ты, что, не видишь? Ты же для нее – тупой банкомат, тупой банкомат с противным пенисом, не больше. Лучше уж с Машей еще раз встретиться. Купил бы ей подарочек, пеньюар голубенький, я на второй линии видел, и пошел вечерком. Все не эта блядь".
– У меня три приятеля, – сказал Смирнов, неторопливо отпив глоток вина.
– Как интересно!
– И волкодав, – криво усмехнулся Смирнов.
– Вы это серьезно? – недоверчиво сузила глаза любительница Кафки.
– А вы случайно не из Моршанска практикантка?
– Две тысячи.
– Идет. Я позвоню вам через час или неделю. Вот задаток.
Смирнов кинул на стол пятьсот долларов.
"Плебей", – сморщилась внутренне любительница Кафки, меняя деньги на визитку.
Визитку Смирнов взял. Он чувствовал, что в происходящем все имеет значение. И эта визитка, и любительница Кафки, у которого, кажется, никогда не было женщин (поэтому, наверное, эта кобра и любит его). Ему нравилось, что она взяла деньги, он знал – они для нее, честной профессионалки из хорошей семьи, как карточный долг для настоящего мужчины. И что она не сможет чувствовать себя свободной, пока он не приведет к ней своего волкодава.
Купив голубенький пеньюар (внутренний голос привел его в нужный отдел и он, испытывая неведомое ранее удовольствие, долго выбирал среди немыслимого количества расцветок и фасонов), Смирнов поехал домой.
У подъезда в уволенном кем-то кресле сидела Рая. По ее глазам Евгений Александрович понял: уборщица знает о его романе с Марьей Ивановной. И знает кое-что еще. Неприятное и весьма злободневное.
– Ну, рассказывай, какие у нас в подъезде новости... – нахмурился Смирнов, приготовившись к худшему.
– Кажется, наша Мария Ивановна выходит замуж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Сказав, Мария Ивановна секунду пристально смотрела на собеседника, затем скривила губы в слабой усмешке и выдала:
– А вот у тебя с твоей Юлией ничего не получится. И не потому, что ты любитель декоративной обрезки ветвей, а потому что ты из рук вон плохо это делаешь.
– Чепуха, главное, я умею хорошо стрелять, – решил Смирнов сравнять счет.
Мария Ивановна убрала бедро и грудь под халат.
В комнате стало темнее.
– Ну а что ты скажешь о заповеди "Не сотвори себе кумира"? – спросил Смирнов, уразумев, что не сравнял счет, а угодил в свои ворота.
– Веря в одно, люди перестают верить в другое... Это правильно, – задумчиво проговорила Мария Ивановна. – Отец часто повторял, что не надо всю жизнь идти к чему-то одному, к одной какой-то цели, потому что, в конце концов, эта цель может оказаться видимостью, и вся жизнь будет тогда коту под хвост. Надо идти по разным тропам и к разным целям... Вообще идти... "Идтить, идтить и идтить", – цитировал он из "Железного потока" Серафимовича.
– А причем тут "Не сотвори себе кумира"?
– А чтобы иметь силы ходить по разным тропам, нужно уметь сочинять себе цели...
– То есть кумиров? То есть видимости?
– Да... Свои видимости, не чужие. Еще он говорил, что мы живем среди людей, которые верят в совершенно разные и зачастую взаимоисключающие вещи. А если верят, значит, эти вещи – кумиры – существуют. И потому их надо признавать. И пробовать на зуб...
– Познавать.
– Отец не употреблял таких слов. Он говорил просто. Хотя, честно говоря, я не особенно его понимала, да и сейчас не все понимаю.
– А я понял... Ты, так или иначе, предлагаешь мне прогуляться в твоем направлении...
– А что тут такого? – лукаво улыбнулась женщина. – Ты пойдешь в моем направлении, потом я пойду в твоем. И, в конце концов, мы пойдем в нашем направлении...
Смирнов посмотрел на точеную шею Марии Ивановны, затем перевел взгляд на ее грудь. Женщина, улыбнувшись, сложила руки на груди и, медленно поглаживая плечи, проговорила:
– А ты не такой, как все...
Смирнов вспомнил Пашу Центнера и соседнюю комнату, забрызганную кровью.
– Ты сравниваешь меня с теми, кто говорит: Давай трахнемся по быстрому, я спешу?
Мария Ивановна не ответила; грациозно отставив в сторону правую руку, она принялась внимательно рассматривать свои длинные алые ноготки. Лицо ее теперь выражало лишь один вопрос: "Не пора ли звать маникюршу?"
Разрешив этот проблему отрицательно – Смирнов понял это по неуловимому движению губ, – хозяйка квартиры сделала веки тяжелыми и сказала безразлично:
– Знаешь, мне что-то захотелось побыть одной. Но если ты хочешь трахнуться по быстрому...
Смирнов понял: Мария Ивановна показывает ему, что она не баба, всегда готовая ему услужить, показывает, что в окружении нормальных людей она, в общем-то, сама по себе.
"Интересная штучка, – подумал он. – Хочет, чтобы я упал перед ней на колени, обнял за талию и жалобно посмотрел в глаза, и произнес малоизвестные строки Владимира Маяковского "Мария, дай!!"".
– "Ну и посмотрел бы. Я же женщина... Мне будет приятно".
– "Нет уж. На это мы не договаривались".
– "Никто не стоял передо мной на коленях. У тебя есть шанс стать первым... Ты знаешь, что такое быть первым у женщины".
– "У меня есть перед кем стоять на коленях".
– "Ну и уходи. Иди в свою квартиру, ходи из угла в угол и посматривай на потолок в призрачной надежде увидеть мою вагину. И знай: больше я не буду скатывать тяжелый ковер только лишь затем, чтобы ты слышал стук моих каблучков".
– "И пойду. А посматривать не буду. Позвоню Юлии, и скажу, что люблю ее".
– "Не позвонишь. И будешь посматривать. И увидишь, что я без трусиков, увидишь влажные тряпочки моих губ, увидишь слипшиеся пряди волос, увидишь мои стройные бедра и у тебя встанет колом".
– Ну, ладно, мне пора, – сказал Смирнов, оторвав спину от кресла. И, неожиданно для себя поинтересовался, очевидно, в силу обычной человеческой мерзопакостности, имеющей обыкновение выплескиваться в минуты душевной неуравновешенности:
– Да, я давно хотел спросить: почему у тебя нет детей?
– А от кого их иметь? От Паши?
– На работе у тебя какой-то Вовик есть...
– Не Вовик, а Вася, Василий Григорьевич, мой главный бухгалтер. Он чистоплотный и простой человек. Я отдавалась ему, когда мне был нужен мужчина.
– Ну, привет Васе, – проговорил Смирнов поднимаясь.
Мария Ивановна улыбнулась краешком губ: "Ревнует" и, запахнув полу халата, сказала:
– Я его недавно уволила.
"Из сердца" – понял Смирнов и, холодно оглядев хозяйку с головы до ног, направился к двери.
19. Дева уперлась рогами
"С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь, и с ними вы на век прощайтесь, расставаясь хоть на миг" – повторял известные строки Смирнов, ходя взад-вперед по своей квартире". И грустно улыбался, ловя себя на мысли, что не может с уверенностью сказать, по ком тоскует. Поднимая глаза к потолку, он видел влажные тряпочки половых губ Марии Ивановны, спутавшиеся пряди волос, их покрывающих, ее гладкие, пленительные бедра. Опуская глаза, задерживал взгляд на висящей на стене фотографии совсем другой Юлии...
"Появились деньги, появилась проблема выбора, – подумал он, включив телевизор. – И вообще – никакой это не разврат, это я прощаюсь, то есть прощался перед свадьбой с холостяцкой жизнью. Женитьба на Юлии – дело решенное. Надо сказать Марии Ивановне, что мои хозяева за хорошее поведение решили ее не наказывать. И потому убивать я ее не буду...
Убивать не буду...
Черт, вот дела. Вот ведь что получается: чтобы жениться на Юлии, надо, рискуя жизнью, прикончить Бориса Михайловича. А чтобы быть счастливым с Марией Ивановной, надо просто-напросто сделать Юлии ручкой. Сделать ручкой и все проблемы моментально исчезнут. И останется одна Маша.
Мария Ивановна... Говорят, мужчины ищут в женщине мать. А она – мамочка что надо. Накормит, обогреет, образумит, в постель уложит, и края одеяла подогнет.
Все, хватит о ней. Вся задняя комната в крови, а она ногти алые рассматривает. И циник. Все девять заповедей наизнанку.
Нет, надо возвращаться к нашим баранам. А то ведь вернусь к ней.
Итак, Борис Михайлович... Как же его в гроб свести?..
А пироги у нее отменные получаются. Еще несколько кусков осталось. Нет, все, завтра переезжаю на Юрину квартиру. Хотя зачем? Если я сказал нет, значит, нет!"
* * *
На следующий день Евгений Александрович, решив окончательно самоопределиться от Марьи Ивановны, пошел в магазин за продуктами. Долго приценивался, ходил от выкладки к выкладке и лишь у кассы вспомнил, что у него дома в морозильнике лежит триста пятьдесят тысяч долларов. И потому взятого про запас дешевого бразильского цыпленка класть будет некуда.
Пришлось нести тушку на место. Расплачиваясь, Смирнов подумал: "Вот ведь дурак! Вспомнил, что морозильник забит, а чем забит, не прочувствовал! Вот совок! У меня же триста пятьдесят тысяч!"
Сунув пакет с купленными продуктами первой попавшейся бабушке, Смирнов вышел из магазина и быстрым шагом направился домой за долларами. Пройдя сотню метров, остановился, неожиданно пораженный бетонной детерминированностью ближайшего своего будущего:
"Возьму денег, пойду в кабак, напьюсь, потом окажусь в казино, потом зацеплю пару длинноногих девушек и всю ночь заставлю их отрабатывать баксы. И утром в голове будет боль, в животе будет тошно, а там ниже, будет неудовлетворенность по поводу использования презервативов.
Нет, никуда не пойду. Лучше куплю еды получше, поем, посижу за компьютером, а вечером поднимусь к Ма... нет, позвоню Юлии".
Взяв из морозильника тысячу долларов, Смирнов разменял несколько сотен в ближайшем обменном пункте, набрал деликатесов, дорогого вина (три бутылки) и пошел домой. По дороге зашел в комиссионный магазин и купил писаную маслом картину – прекрасный пейзаж с березками – за три тысячи рублей (несколько месяцев он обливался перед ним слюной).
Оставив покупки дома, поехал в ГУМ приодеться. Долго примерял костюмы, рубашки, туфли. Когда примерял галстук, понял, что покупать ничего не следует. Увидев его в костюме за тысячу баксов, соседи и коллеги по работе начнут говорить. И тогда есть шанс, что Паша "вылезет" из могилы.
"Нет, сначала надо сменить квартиру. Сменить квартиру? На триста тысяч? И что у тебя останется? Ничего. Триста тысяч... Этого хватит только на то, чтобы пятнадцать лет не работать. Не работать старшим научным сотрудником, а сидеть безвылазно в своей однокомнатной халупе и накрапывать приключенческие романы, подкрепляя силы куриными окорочками и дешевым портвейном.
Права Юлька. Чтобы быть на плаву, никаких трехсот тысяч не хватит, чтобы быть на плаву, надо вкалывать, надо общаться с Борисами Михайловичами и Стылыми, чтобы быть на плаву, надо убивать по одной целой и двум десятым Паш в полугодие..."
Расстроившись открывшейся истине, Смирнов зашел в первый попавшийся ресторан, заказал еды, вина и принялся есть, пить и думать о тропических островах, на которых не надо покупать костюмов и квартир, на которых можно лежать и любоваться океаном, лежать и любоваться, пока очаровательная островитянка не опустит тебе на живот гроздь сладкого росистого винограда.
Очаровательная островитянка появилась на десерт в виде дорогой проститутки. Мягко улыбнувшись: "Вы позволите?", женщина села напротив.
"Двадцать пять – двадцать семь, – начал раскладывать ее Смирнов по полочкам, – холеная, безупречная конституция, ГИТИС, нет, МГИМО, папаша – доктор филологических наук, личные портной и массажистка, отточенная техника, уважающая себя профессионалка, работающая под интеллектуалами. "Миф о Сизифе" Камю, Залкинд и "Контрабас", любительница Кафки ("Для чего вы делаете вид, что вы настоящие?"), Аристотель, как экстраверт, тысяча долларов за ночь, не считая премиальных. И самое главное – даст без презерватива, почувствует, что чист, как слеза. Ну, что? Вперед?"
"Ты совсем оборзел, – скрипнул внутренний голос. – Ладно, Мария Ивановна, куда не шло! Получилось по обстоятельствам, по-житейски, можно сказать. Ну а зачем тебе эта сучка? Это же кобра, ты, что, не видишь? Ты же для нее – тупой банкомат, тупой банкомат с противным пенисом, не больше. Лучше уж с Машей еще раз встретиться. Купил бы ей подарочек, пеньюар голубенький, я на второй линии видел, и пошел вечерком. Все не эта блядь".
– У меня три приятеля, – сказал Смирнов, неторопливо отпив глоток вина.
– Как интересно!
– И волкодав, – криво усмехнулся Смирнов.
– Вы это серьезно? – недоверчиво сузила глаза любительница Кафки.
– А вы случайно не из Моршанска практикантка?
– Две тысячи.
– Идет. Я позвоню вам через час или неделю. Вот задаток.
Смирнов кинул на стол пятьсот долларов.
"Плебей", – сморщилась внутренне любительница Кафки, меняя деньги на визитку.
Визитку Смирнов взял. Он чувствовал, что в происходящем все имеет значение. И эта визитка, и любительница Кафки, у которого, кажется, никогда не было женщин (поэтому, наверное, эта кобра и любит его). Ему нравилось, что она взяла деньги, он знал – они для нее, честной профессионалки из хорошей семьи, как карточный долг для настоящего мужчины. И что она не сможет чувствовать себя свободной, пока он не приведет к ней своего волкодава.
Купив голубенький пеньюар (внутренний голос привел его в нужный отдел и он, испытывая неведомое ранее удовольствие, долго выбирал среди немыслимого количества расцветок и фасонов), Смирнов поехал домой.
У подъезда в уволенном кем-то кресле сидела Рая. По ее глазам Евгений Александрович понял: уборщица знает о его романе с Марьей Ивановной. И знает кое-что еще. Неприятное и весьма злободневное.
– Ну, рассказывай, какие у нас в подъезде новости... – нахмурился Смирнов, приготовившись к худшему.
– Кажется, наша Мария Ивановна выходит замуж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30