А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


– Я вам сверхпризнателен за ваше согласие, Макс. («Для него я уже Макс», – мысленно отметил Максим.) Вам очень не нужно было обижать отказом Америку! – сопроводил он улыбку приветствием-упреком.
– «Очень не нужно» по-русски не говорят. «Не нужно» – это предикат – понятие, определяющее предмет суждения. В приставке «очень» оно не нуждается.
– Я готов учиться у вас русскому языку.
– Но я не готов быть учителем, Дин. Очень занят физикой. Кстати, вот тут слово «очень» вполне уместно.
– О, я понимаю вас, хорошо понимаю, Макс. И как успехи, если не секрет?
– Секрет, Дин.
Хэммет даже за рулем не снимал прежней улыбки: keep smiling – верное кредо американского «самоделателя» – «selfmademan».
– А что-нибудь не секретное, доступное читателям американской газеты, могли бы сказать? Ну, какой-нибудь ясный всем закономерный процесс…
Максим, вспомнив что-то, тоже подержал улыбку вместе с ответом.
– Ясный всем? Тогда зачем же это печатать? Пожалуйста, если настаиваете. Скажем, имеется определенная зависимость между интенсивностью вспышки и всеми параметрами электрической реакции. Устраивает?
Хэммет снял улыбку, поджал тонкие губы и, не глядя на сидящего рядом Максима, сказал в стекло:
– Не считайте американских читателей идиотами, Макс. Не хотите говорить о своей работе – закроем тему. Я не шпион.
И замолчал. Молчание это продолжалось почти полдороги до Загорска. Максим насвистывал, Хэммет гнал с повышенной скоростью, стрелка спидометра дрожала у деления 110. Наконец Максиму это надоело.
– Не глупите, Хэммет. Не вкладывайте ваше плохое настроение в скорость автомашины. Инспектор ГАИ не пощадит дипломата.
– Не обижайтесь и вы, Макс. Я ведь мог оказаться невеждой и послать ваш школьный постулат, скажем, в «Вашингтон пост».
– И американским газетчикам он мог показаться открытием.
– Наши газетчики, Макс, обычно кончают высшую школу.
– Не будем спорить, Дин, о разумности вашей газетной пропаганды. Сделаем то, что вы уже предложили. Закроем тему.
Закрыли. Обменивались репликами о людях, знакомых обоим, о виденных в последнее время фильмах, о привычках русских и американцев, о дорожной автоинспекции. Хэммет хвалил московскую и ругал нью-йоркскую, хотя от московской он имел гораздо больше неприятностей из-за своих нью-йоркских автопривычек. Поговорили и о лошадях, что сразу растопило ледок, накопившийся меж ними во время поездки. Хэммет оказался знатоком, помнившим всех мировых послевоенных дербистов, и не путал стипльчеза с выводкой, а скачки с рысью. У Максима тоже оказалось, что вспомнить. И вдруг он заговорил об убийстве Колоскова. Не знал, почему ему захотелось сказать об этом Хэммету, – просто сказалось и все. О том, что нелепо погиб старик. Непонятно, загадочно.
Хэммет почему-то удивленно спросил:
– Откуда вы знаете?
– Марина сказала, а ей – Зоя. Я и на ипподроме был. Жалеют старого конюха. Все спрашивают друг друга: почему?
– Кто убийца?
– Не знаю, конечно. И на ипподроме не знают. Говорят, что ищут. Угрозыск работает.
– А вы знаете, что это значит? – Хэммет спросил с еще большей настороженностью. Даже губы скривил. – Слежка, вот что это значит.
– За кем?
– Не притворяйтесь, что не понимаете. За всеми, с кем он встречался. За вами, например. За мной. Зоя говорит, что она на работу боится ходить. Туда и обратно. Всюду с эскортом.
– Глупости болтает ваша Зоя. Так ей и передайте. А уж за вами – это даже, извините меня, чушь. Вероятно, оговорились.
– Насчет угрозыска согласен: оговорился. Но КГБ меня из виду не упускает.
– Странно слышать это от дипломатического работника, – сказал Максим. – А то, что вы говорите, – это, простите, уже из области слухов о русской военной угрозе. Той же масти карта.
Хэммет внезапно замолчал и не открывал рта до тех пор, пока не остановил свою машину уже в Загорске у Лавры, на автомобильной стоянке.
Выйдя из машины, он с той же приклеенной улыбкой сказал Каринцеву:
– Пошли, благо храм открыт.
Из дверей Успенского собора доносились печальная музыка и негромкое пение хора. Шло богослужение. Максим не знал – какое, но, судя по черному гробу на черном постаменте, видимо, панихида. Хор исполнял грустное, типичное для православной духовной музыки панихидное песнопение. Хэммет протолкался вперед, ближе к гробу. Максим не пошел за ним: церковь – не автобус, а кроме того, ему отлично видно лицо мертвого, высветленное смертью, и тело его в гробу, укутанное в черное облачение. Хоронили, видимо, монаха или иеромонаха, потому что служил архиепископ или митрополит, судя по расцвеченной золотым шитьем ризе и большой панагии на груди.
– Кого хоронят? – спросил Хэммет у соседей.
Ему ответили.
– Кто служит?
Ему тоже ответили.
Максим не слышал ответов – они произносились шепотом, а вопросы Хэммета в молитвенной тишине собора звучали до неприличия развязно и громко. Максим начал уже пробираться к выходу, но Хэммет догнал его.
– Уходите, Макс? Я тоже. В сущности, ваше богослужение со всей его театральностью не сравнить с нашей квакерской простотой.
– Переменим тему, Дин. Я безбожник.
– Тогда закусим. Говорят, поблизости есть пристойный духан.
– Духанов нет. Есть рестораны.
– Вот и зайдем в один, где народу поменьше.
Зашли. Народу действительно было немного: день будничный, деловой. Выбрали одинокий столик, стоявший в стороне от других. При этом Хэммет о чем-то поговорил с официантом.
– Что вы ему сказали, Дин? – спросил Максим.
– Обычное. Просил меню.
– Неправда, Дин. У меня хороший слух. Вы просили к нам никого не подсаживать. Почему?
– Для дружеской беседы слушатели – помеха.
Пока Хэммет, выбирая меню, совещался с официантом, Максим задумался.
«Для чего он меня сюда привез? Для дружеской беседы? Но, во-первых, мы не друзья, а, во-вторых, для такой беседы не требуется ехать за сто километров. Мне он сказал, что ему нужен не церковник, а просто образованный русский интеллигент, знающий все – от „а“ до ижицы. Но какой же я специалист по русской истории, древней иконописи и православному богословию? Смешно! К тому же он не раз бывал здесь, по всей видимости. Да и не спрашивал он у меня ни о чем, а сам я желания не проявил языком болтать. С какой же целью он меня обманывал? Выпытать что-то о моем открытии? Зоя же могла сказать ему о моем характере и о том, что мне не надо объяснять, в чем суть секретности. Но он напросился. По дороге затевая какой-то странный разговор о слежке, на что-то намекал. Была ли цель у этой поездки? Видимо, была. Значит, „дружеская беседа“ все-таки состоится? Должно быть. Послушаем, как он раскроется…»
– Вы чем-то недовольны, Макс?
Каринцев пожал плечами. Дурацкий вопрос. Если Хэммет человек не глупый, а он, вероятно, действительно умен, только играет простака, значит, он мог сообразить, о чем размышлял Максим после этой никчемной поездки.
– А вы никогда не думали, Макс, о своем отце?
«Вот оно! Начинается».
– Вы привезли меня в Загорск только для того, чтобы задать этот вопрос?
– Не только для этого, Макс. Есть у нас и другие дела. Но мне бы хотелось, чтоб на этот вопрос вы ответили.
Каринцев посмотрел в упор в холодные, стреляющие глаза. Если так, он может спокойно ответить.
– Я не знаю отца, Хэммет. Никогда не видел его. Даже на фотокарточке.
– А ведь он все знает о вас, Макс. И ваши карточки есть у него, начиная со студенческой и кончая совсем недавней. Об этом стоит подумать, Макс. Много и глубоко подумать. Я опять что-то неправильно говорю по-русски? Нет? Но у вас, вероятно, есть вопросы.
– Прежде всего, зачем мне все это?
– А вы послушайте, что я вам расскажу. Над этим надо крупно подумать.
Максим уже не поправлял хэмметовской лексики. Он молча ждал.
– Отец ваш живет сейчас в штате Иллинойс, в городе Чикаго. Он переехал туда из Германии, куда бежал из России накануне войны. В России же он работал представителем крупной германской фармацевтической фирмы. По национальности – немец, служил в Германии в частях СС, получил звание гауптштурмфюрера и в этом качестве был прикомандирован к штабу власовской РОА, как хорошо знающий русский язык. Что вы думаете об этом, мой почти чистокровный ариец?
Да, это было действительно непредсказуемое. Поверить в это, не проверив, Максим не мог.
– У вас есть доказательства? – спросил он.
– Безусловно. Иначе я бы не начинал с вами этого разговора.
«Что ж, – подумал Максим. – Дадим бой».
– В детском доме, где я вырос, об этом не знали и не знают. Мать моя умерла при родах, не назвав отца. Все, что вы говорите, или пакостная ложь, или шантаж без достаточных оснований.
– Основания есть. И мы на них опираемся.
– Вы? Американское посольство?
– Нет. Центральное разведывательное управление.
– Не знал, с какой гадиной имею дело. Но тем хуже для вас. Правдивость вашей информации – синоним той пакостной лжи, о которой только что было сказано.
– Меня вы не оскорбите, Макс, потому что вы нам нужны. Если хотите узнать подробности, слушайте. В детдоме не могли найти вашего отца, потому что он был в Берлине. Мы нашли его после войны. На студенческих карточках, которые раздобыли ему геленовские агенты, ваше лицо – это копия лица вашей матери. Так сказал нам ваш отец. Кстати, его и, следовательно, ваша фамилия – Мальберг.
– Все? – спросил Каринцев.
– Нет, еще не все. В детдоме действительно ничего не знали, но у вашей матери были знакомые, у которых можно было что-то узнать. И мы нашли одну из ее школьных подруг, кто знал о ее связи с русским немцем, провизором или аптекарем, а на самом деле абверовским агентом, проникшим в Россию под маской представителя немецкого фармацевтического концерна. И учтите, что мы вам предъявим и ваши фотографии вместе с портретом вашей покойной матери, и письменные показания ее школьной подруги, и завизированное заявление Мальберга о том, что именно вы – его сын.
Вооружены, подумал Максим. Что же они от него хотят?
– Допустим, только допустим, что вы не лжете, или не ошибаетесь, или, скажем, ваши хозяева не осведомили вас, что это расчетливая выдумка, сфабрикованная в штабах ЦРУ, – сказал спокойно Каринцев, – то с какой целью все это мне рассказано? Что вы от меня хотите и чем угрожаете в случае моего отказа?
Хэммет снова приклеил знакомую улыбку:
– Начнем с отказа. В этом случае мы не будем объявлять советской контрразведке и научной общественности о вашем отце. У нас есть более сильное средство. Мы передадим эту историю в Западной Германии одному из наиболее читаемых шпрингеровских журналов со всей необходимой документацией, чтобы весь мир узнал, кто работает над военными секретами русских. И мы изложим все это, как разоблачение вашего правительства, с ведома которого нацистский последыш Мальберг под псевдонимом Каринцева привлекается к секретной военной работе. Пусть скажут, что это клевета. Не скажут. Что я работник ЦРУ, опровергнет мой дипломатический паспорт, а поведанную Шпрингером историю, пусть даже преувеличенную и опровержимую, выручит такой густой соус правды, что с вашей научной карьерой будет сразу покончено.
Максима словно ударило электрическим током. Ответных слов не было.
– А предлагаем мы следующее. В случае вашего согласия на сотрудничество в одном из нью-йоркских или швейцарских банков на ваш счет сразу же зачисляется некая сумма. За это вы только будете передавать нам результаты каждого вашего опыта, математически зашифрованные. В случае неудачи конечного итога вашей работы никаких требований к вам не предъявляется, а в случае удачи на ваш текущий счет в том же банке зачисляется еще некоторая сумма. Согласитесь, что мы не жулики и не шантажисты, а деловые люди, не тронутые пороком скупости. И добавлю, что в том и в другом случае вам будет предоставлено американское гражданство, если вы сможете приехать в Соединенные Штаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18