А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Но его окружало другое: обеденный стол, покрытый литовской скатертью, телевизор в углу, стеллажи с книгами и большое, в человеческий рост, зеркало у стены. Непонятно, почему он вдруг очутился в своей московской квартире. И так все ясно виделось. Сон? Может быть, он задремал, сидя на ступеньках веранды. Но ведь он прямо прошел в сад к желтеющему зареву над кратером у сарая. Он вспомнил, как удивился, что купол изменял цвет, пожелтел, как заклубились в нем золотые вихри, как протянутая рука его ничего не встретила и не ощутила: ни жара, ни пламени. Потом он заглянул вниз и... очутился у себя дома в Москве.
Нет, он все помнил, ни на одно мгновение не терял сознания, чудо произошло мгновенно, естественно и прозаично, как смена кадров в кинематографе.
Он огляделся вокруг и вздрогнул. Не от страха - от изумления. К зеркалу был придвинут телевизорный столик, а телевизор вопреки законам тяготения стоял или, вернее, висел в воздухе на прежнем месте. На столике же стояла доска с шахматами. При этом половина ее находилась в комнате, а другая половина продолжалась в зеркале. Именно, продолжалась, а не отражалась. Зеркало, как простое стекло, разрезало партию: белые вели игру из комнаты, черные - из Зазеркалья. А вместе они занимали знакомые клетки в знакомой позиции, которую он только что показывал Родионову на дачной веранде.
Котов подошел ближе и склонился над этой "двойной" доской.
– Так не бывает, - сказал он тихо.
– Бывает, - раздалось в ответ.
Он поднял голову, испуганно вглядываясь в собственное отражение. Отражение не повторило его движения. Оно просто смотрело на него и улыбалось, явно забавляясь его испугом.
– А интересная у белых позиция, - усмехнулся человек в зеркале.
Котов скривился.
– Издеваешься? Что же интересного в разгроме?
– Ты же знаешь, что у белых не эта позиция, - подчеркнуло отражение в зеркале, - знаешь, только забыл.
– Что-то забыл, - согласился Котов, - но что?
– А ты вспомни.
Котов задумался. Как это было? Телефонный звонок бросил оперативную группу на тихую московскую улочку в районе Чистых прудов. Здесь, в старом доме, в большой и, как принято говорить, густонаселенной квартире примерно в десять часов вечера умер от инфаркта изобретатель Николай Логунов. Группу вызвал старшина милиции, у которого возникло подозрение, что инфаркт был рассчитанно обусловлен и сопровождался кражей крупной суммы денег из письменного стола пострадавшего. Деньги были найдены у его племянника, проживавшего в том же доме. Андрей часто заходил по вечерам к старику посидеть за шахматами, но ни разу не выигрывал.
И в этот вечер он был у дяди. Котов вспомнил торопливый говорок соседки:
"Я подошла к двери: ждала подругу. А он позвонил".
"Значит, вы открыли ему дверь?"
"Конечно. Он прошел к дяде, а я задержалась..."
"Почему?"
"Искала шарфик у вешалки. А у Логунова дверь рядом".
Соседка, конечно, врет. Никакого шарфика она не искала. Просто подслушивала. Племянник просил денег: не хватало двухсот рублей на квартирный пай.
"А Логунов?"
"Засмеялся. Предложил сыграть. Сначала, мол, партию, а потом о деле".
На допросе Андрей утверждал, что дядя все-таки дал ему деньги и он тотчас же ушел, никого в коридоре не встретил.
– Значит, все улики против него, - размышляя, сказал Котов. - Остался у дяди. Сыграли партию. Может быть, даже не одну. Ссора. У старика приступ, а племянник преспокойно уходит с деньгами.
– Значит, ты не веришь в виновность племянника?
– Не верю, - решительно произнес Котов.
– Ну что ж, - миролюбиво откликнулось отражение. - Проверим. Как мы уже понимаем, ключ к тайне в шахматной партии. Узнаешь позицию? Ты, конечно, шахуешь?
– Вечного шаха нет. Я проверил.
– Зачем тебе вечный? Начни с коня, g4. Так?
– Допустим.
– Дальше серия шахов: пешкой h, пешкой g, слоном d, ладьей h, и король черных в панике отступает на последнюю для него линию.
Котов поморщился: сколько раз он прикидывал этот бессмысленный вариант на доске.
– А потом? - устало проговорил он. - Потом король белых добровольно ложится на доску. Чистое туше, как говорят на ковре.
Человек в зеркале встал. Это был тот же Котов, только вывернутый справа налево и почему-то сугубо серьезный, как на торжественных заседаниях.
– Что вы нашли возле тела? - вдруг спросил он.
– Опрокинутую коробку с шахматами.
– И все? - усмехнулось отражение.
– Пожалуй, нет, - вдруг вспомнил Котов. - Ладья и три пешки лежали по другую сторону тела. Левый фланг! - закричал он. - Все ясно. Падая, он сбросил их с доски.
Последние слова он произнес как стихи. Все в нем пело.
– Ну вот и вспомнил, - спокойно констатировал зазеркальный его собеседник. - И сообразил. Конечно, ладья а и три пешки abc стояли на своих местах. Он не играл с племянником. Он в одиночестве разбирал классическую партию Ласкер - Томас.
Котов раскрывал и закрывал рот, как рыба на берегу, силясь что-то вымолвить, и не мог.
– Что с тобой? - услышал он.
Но ответить не успел. Ему показалось, что отражение в зеркале вдруг приобрело черты Родионова.
ЗЕЛЕНЫЙ
С того момента, как Котов спустился в сад, и до того, когда его отсутствие заметили на веранде, прошло не более пяти минут. Родионов первый увидел его у светящегося купола и сначала даже подумал, что он вопреки законам равновесия не стоит, а висит над ямой с метеоритом. Он подхватил его под руки и тут только заметил, что Котов как бы очнулся, а до того стоял не шелохнувшись и с закрытыми глазами.
– Столбняк или обморок? - пошутил он, когда они вдвоем со Славкой привели Котова на веранду.
– Ни то, ни другое, - сказал Котов. - Сон. Очень странный и очень результативный сон. Но почему наяву? И почему именно во сне я вспомнил забытое? - он обращался к Микульскому.
Тот ответил не сразу. Видимо, ответ был неясен ему самому.
– Трудно сказать. Может быть, ото результат излучения видимого или невидимого. Мгновенное напряжение памяти, как в опытах с электротоком. То, что хранилось в кладовой подсознательного, переключалось а область сознания. Нечто вроде химической реакции, в которой роль катализатора сыграло неведомое нам излучение. Впрочем, все это только догадки.
– А цвет? - спросил Котов.
– Какой цвет? - не понял Микульский.
– Был белый, стал желтый.
– А теперь зеленый, - сказал Славка.
Желтая хрустальная чаша над кратером действительно зеленела. Золотистый газ, клубившийся внутри нее, стекал все ниже и ниже, уступая место то мигающим, то сливающимся зеленым огням светофоров. Этот зеленый костер разрастался все шире и шире, заполняя всю трехметровую полусферу над кратером.
Неожиданно Славка молча одним прыжком перемахнул перила веранды.
Родионов обеспокоенно взглянул на Микульского.
– А это не опасно, Феликс Юрьевич?
Микульский молча пожал плечами: смешно, мол, его об этом спрашивать, когда явление непонятно даже специалистам.
А Слава уже застыл в котовской позе над кратером.
Он не потерял сознание, как и Котов. Сначала даже не заметил никаких существенных перемен ни в своих ощущениях, ни в окружающей его обстановке. Даже горячий ветер, пахнувший ему в лицо, показался жаром из кратера.
Но, вглядевшись, он не увидел ни развороченной ямы с метеоритом, ни бушевавшего над ней зеленого костра. Сбоку тянулась аккуратная глубокая канава-раскоп, уходившая сквозь слой песка в твердый глинистый грунт. Осыпающийся песок струйками стекал по стенкам раскопа на дно. Впереди подымались остатки разрушенной ветрами и временем крепостной стены, косо обрывавшейся у раскопа.
"Сплю, - весело подумал Славка, - что-то будет?!"
Он сразу вспомнил, где он и что именно его окружает. Сон воспроизводил прошлогоднюю летнюю практику в песках Каракумов. Но почему он один? Где же археологи? Очевидно, ушли к становищу, забрав свой нехитрый инструмент, рабочий день экспедиции, должно быть, уже закончен. Славка еще раз оглядел осточертевшие ему развалины древнего парфянского города, поправил на голове тюбетейку и подкинул ракеткой теннисный мяч.
Так вот почему он остался. Славка был теннисистом, и не каким-нибудь приготовишкой-любителем, а славой института - без пяти минут мастером спорта. Ракетку для тренировки и теннисные мячи он взял с собой в экспедицию, хотя и знал, что партнеров у него там не будет. Но тренироваться можно и без партнеров: была бы стенка. И стенка нашлась кусок каменной крепостной бойницы, куда он с терпением Сизифа приходил на закате после рабочего дня.
Он подбросил в воздух мяч и послал его в стенку, отбил, достал ракеткой и снова отбил, каждый раз увеличивая силу удара. Последний удар был особенно силен - он даже чуть-чуть своротил наверху древнюю парфянскую кладку. Трещина меж камнями расширилась, обнаружив уже не желтый, а бурый темный провал, в котором что-то зашевелилось.
Мяч, отскочивший от стенки, упал к ногам Славки, но тот даже не взглянул, на него. Из трещины с пронзительным шипением высунулась треугольная голова черно-желтой змеи.
Змея, шурша по песку, подползла ближе. Славка почувствовал, как по спине под ковбойкой потекла липкая струйка пота. Ну, держись, старик. Сейчас прыгнет. Ноги его сами собой привычно согнулись в коленках, ракетка застыла, как взведенный курок.
Черной молнией - в прыжке желтые пятна уже не различались - метнулась вперед гюрза, и в то же мгновение, не опоздав даже на сотую долю секунды. Славка выбросил руку навстречу. Удар был сильнее, чем подача на корте, но рука теннисиста не дрогнула: отброшенная ракеткой змея перевернулась в воздухе и шлепнулась на песок.
Страх и оцепенение исчезли. Струйка пота на спине высохла. Славка ощущал себя если не гладиатором, то по крайней мере победителем Уимблдонского турнира.
Гюрза снова черной лентой мелькнула в воздухе. Славка встретил ее резаным ударом снизу закрытой ракеткой. Точь-в-точь, как знаменитый удар Черткова, лишивший Славку чемпионской короны. На этот раз Шадрин реагировал еще быстрее. Бросок. Удар. И снова встретив решетчатую преграду, беспомощно изогнулось в воздухе черно-желтое тело змеи. Все. Гюрза выдохлась. Неподвижным жгутом лежала она на земле, и только подергивающийся кобчик хвоста говорил о том, что она еще жива.
Славка чуть-чуть расслабился. Он знал, своим "шестым чувством" знал, что это еще не конец. Знал и не волновался. Минутный отдых. Вдох. Выдох. А змея тем временем сокращает мускулы, снова готовясь к прыжку. Он снова ждал, как ждет на курке палец. Мгновение - и знакомую черную молнию снова встречает молниеносный удар. На этот раз не сеткой, а ручкой ракетки. Славка промахнулся. Но именно этот невольный промах и положил конец гейму. Змея тяжело шлепнулась у ног Славки и больше не шевелилась: удар размозжил ей голову.
– Слава, - услышал он, и чья-то рука обняла его за плечи.
Он открыл глаза и узнал Микульского.
За Микульским в зеленом сумраке белели испуганные лица Родионова и Котова.
– Сколько я спал, велико Юрьевич? - спросил Славка. Он уже пришел в себя.
– Минуты три.
Славка молча усмехнулся и пошел к веранде. Он шел такой задумчивый и сосредоточенный, что Котов поинтересовался:
– Сон видел? Вроде меня?
– Нет, не вроде, - сказал Славка, - мой по сравнению с твоим - это подвиг бригадира Жерара. Понял?
Котов не понял. Да и никто не понял, пока Славка не рассказал все по порядку. Аплодисментов не было. Все молчали, ожидая, что скажет Микульский. Только он мог дать какое-то объяснение феномену. А он сказал:
– Не ждите от меня откровений, друзья. Я уже говорил об опытах усиления памяти. Может быть, мы имеем дело с каким-то подобным явлением. Что-то обостряет, усиливает механизм воспроизведения когда-то запечатленного в памяти. Словом, разные виды памяти.
– Не понимаю, - сказал Котов.
– Выражаясь популярно, что-то спрятано глубоко в копилке памяти, что-то лежит на поверхности.
1 2 3