«Ты чего, Лорка, получила разрешение?» Смеется: «Лучше, чем разрешение!» – Человек-кролик полоснул взглядом Игоря Саввовича. – Значит, смеется, а толком ничего не объясняет! Ну, говорю, не буду строить! Тогда Лорка и раскололась, говорит: «Двадцать пятого апреля купили машину Гольцовы. Он сам – шишка, а она – дочь Карцева. Кумекаешь? Один гараж продадим Гольцову… О разрешении не беспокойся». Ну, тут и я сообразил, что к чему прикладывается!.. Голубкина дала кусок, то есть тысячу, и мы начали строить…
Наконец Игорь Саввович понял, почему Селезнев несколько раз спрашивал взглядом: «Что у вас происходило в конце апреля или начале мая?» Была куплена машина, та самая машина, которая имела прямое отношение к ночной драке и ко всему, что сейчас происходило в кабинете и казалось кошмарным, невероятным вымыслом, скорее всего фантастическим сном. Маленький человек, человек-кролик, человек, казалось, с другой планеты, бледными крохотными руками, руками-лапками держал ниточку из той пряжи, которую судьба ткала для Игоря Саввовича Гольцова, и при удачном стечении обстоятельств ручки-лапки могли отправить Игоря Саввовича за решетку, такую страшную для него и такую привычную для человека-кролика… Сон, кошмарный сон! Откуда-то издалека, из непонятного, словно четвертое измерение, мира опять слышался условно знакомый голос следователя Селезнева:
– Все-таки почему, Фалалеев, вам понадобилось показывать на гражданина Гольцова как зачинщика драки?
Игорь Саввович услышал далекое, только похожее на человеческую речь:
– Ваш Гольцов – блаженный дурачок! Высоко себя занес. В облаках витает. Он и гараж-то не видел до драки… Схлопочет срок – поумнеет. Так что он, он драку начал!
Ленивый, скучающий, бесстрастный, Селезнев писал совсем медленно, своими печатными буквами, и вид у него был такой, словно не существует на земле дела приятнее и милее, чем выводить отдельные, красивые, чертежные буквы на дрянной бумаге.
– Хорошо дерется ваш Гольцов! Что правда, то правда…
За решетчатым окном прошуршал шинами по асфальту троллейбус, тонко вскрикнул клаксоном «Жигуленок», взвился и оборвался призывный девичий голос… За окном жили люди. Шли куда-то, ехали, разговаривали, смеялись: кто-то собирался на пляж, кто-то покупал билет в кино; по магазинам, шатаясь от давки, бродили орды покупателей. Люди звонили по телефонам, писали друг другу письма, целовались, ссорились и мирились. Неужели все это существовало? Игорю Саввовичу теперь мерещилось, что жизнь за окном – выдумка, фантазия, а реальность – узкая и высокая комната, пропахшая хлоркой, человек-кролик, серая бумага протоколов, целый мир тюрем, преступлений, наказаний, тоски, отчаяния, одиночества, где царил и правил человек-кролик, где жили настороженно и одновременно агрессивно; боясь, что тебе вцепятся зубами в икру, торопились вцепиться в икру ближнего первым.
– Гражданин Гольцов, есть вопросы к свидетелю?
– Свидетель, скажите, пожалуйста, – сдавленным голосом проговорил Игорь Саввович, – а с моей женой вы никогда не ссорились?
Океан лютой ненависти колыхался в глазах маленького человека, когда его глаза на мгновение встретились с глазами Игоря Саввовича, и опять показалось, что с таким взглядом на самом деле выхватывают из кармана нож, нажимают на курок пистолета, спускают с поводков собак-убийц. Попадись Игорь Саввович человеку-кролику в пустом и темном переулке… Брр! Тридцать лет исполнилось инженеру Гольцову, успел он повидать кое-что на этой теплой и круглой земле, но и представить не мог, что существует человек, так смертельно его ненавидящий. Да, наверное, не единственный, далеко не единственный…
– Я такой разговор не принимаю, гражданин следователь! – сказал человек-кролик, обращаясь только к Селезневу. – «Вы с моей женой не ссорились?».. Такой разговор, гражданин следователь, надо в протокол заносить. Так и запишите, что у меня ни с обвиняемым, ни с его женой личных счетов не имеется… А вам стыдно, гражданин Гольцов, на провокацию идти. А еще инженер, начальство! Штучки-дрючки у нас не пройдут! Ни один человек не покажет, что я имею с вами личные счеты…
Селезнев сидел неподвижно, молчал, глядел на Фалалеева потемневшими, ничего не выражающими глазами, под взглядом которых Фалалеев понемножечку съеживался и притихал.
– Будете заносить мои слова в протокол? – вяло повторил он. – Настаиваю, значит, чтобы мои слова, значит, занесли в протокол…
Когда он замолчал, Селезнев взял ручку, склонив голову набок, что-то записал с видом старательного ученика, перечитал, как обычно, написанное, поправил завитушку и, очень довольный собой, лег грудью на стол. Он вдруг подмигнул кому-то и внушительным басом прогудел:
– Между прочим, не получился у нас с вами разговор, Фалалеев! Ну совсем не получился. – Он по мальчишески почесал затылок, умудрившись при этом не оторвать грудь от стола. – Вот как мы это дело дальше нарисуем, Фалалеев. Давайте-ка мне повестку о вызове в качестве свидетеля да идите домой…
Теперь было ясно, что Фалалеев, стоящий уже возле стола и пытающийся всеми силами заглянуть в лицо следователю, отмечающему повестку, знал о Селезневе такое, что надо было знать только человеку его круга, и то, что он узнал, заглянув-таки следователю в глаза, было тревожным. Гелий Макарович испуганно засуетился, начал как-то странно припрыгивать и хрустеть суставами пальцев, горбатиться и облизывать губы – он чего-то ждал, бледнея и совсем съеживаясь.
– Идите домой, Фалалеев, – прежним басом сказал Селезнев. – Идите домой и на досуге попытайтесь объяснить, как вы оказались на месте драки в полном одеянии и даже при галстуке?.. Идите, идите, времени на вас у меня больше нет…
Следователь снова кому-то подмигнул, и от этого Фалалеев замер на месте, словно принимал участие в школьной игре «Стой и не шевелись!». Он по-прежнему просительно глядел следователю в глаза, и было понятно: этих абсолютно разных людей связывает тайное, непонятное, но такое крепкое, как связывающее людей кровное родство. Жизненные пути Гелия Макаровича Фалалеева непременно и фатально пересекались с жизненным путем Юрия Ильича Селезнева, и не случись этого, существование того и другого сделалось бы бессмысленным.
– Идите, идите, Фалалеев! – глядя в стол, повторил Селезнев. – Понадобитесь – найдем!
Дверь за человеком-кроликом закрылась по-воровски бесшумно, показалось, что комната стала просторней и выше, посветлела, хотя солнце, проникнув в окно, прежним косым пятном лежало на полу; стояла тишина, было даже слышно, как разговаривают пешеходы, звучит радиоприемник, хотя мотив и слова было трудно разобрать.
– Этот Фалалеев и был четвертым человеком, который вам показался тенью, – сказал Селезнев. – Он во время драки скрывался за углом дома.
Презумпция невиновности. Значит, только этому юридическому установлению Игорь Саввович был обязан тем, что следователь, попутно демонстрируя Игорю Саввовичу, в какой клоаке он оказался, упорно собирал факты, чтобы доказать невиновность инженера Гольцова хотя бы в ночной драке.
Игорь Саввович знал, что следователь – его одногодок, однако через несколько минут после первого знакомства понял и почувствовал, что Селезнев вдвое старше, опытнее, мудрее, и это положение не изменилось до сих пор. Сидя в зарешеченном кабинете, Игорь Саввович постоянно ощущал, что Селезнев знает о нем значительно больше и глубже, чем сам Игорь Саввович, – речь шла не о гараже и драке в переулке, не о преходящих деталях жизни Игоря Саввовича, а о скрытом, тайном, но самом главном. Шаг за шагом, этап за этапом демонстрируя криминальные упущения Игоря Саввовича, следователь вел себя достаточно мудро, чтобы доказать не только примитивное: «Проглядел, прохлопал ушами, оплошал преступно!» Нет, за всем этим скрывалось большое, трудноуловимое, жестокое обобщение, словно выставлялась табличка «Так по жизни ходить нельзя!», и были такие мгновения, когда Игорю Саввовичу казалось, что еще немножко, еще чуть-чуть, и он сам, а не Селезнев ухватит за кончик начало нити из клубка, откуда пошли его болезнь, одиночество, лошадиная доза коньяка на собственном дне рождения, драка, гараж.
Селезнев неторопливо копался в бумагах, что-то искал и одновременно наводил порядок. Одну бумагу он внимательно прочел, положил перед собой, помассировал пальцами бледный лоб.
– Накануне происшествия вас консультировал профессор-психиатр Баяндуров по просьбе лечащего врача Малининой, – сказал Селезнев. – Чем вызвано обращение к врачам-психиатрам?
И опять Игорь Саввович почувствовал себя голым и замерзшим, стоящим перед длинным столом с глядящими на него мужчинами и женщинами – врачами военкомата, собравшимися на очередную военную комиссию. За его голой спиной, в соседней комнате, вместе с одеждой осталось то, что три минуты назад было Игорем Саввовичем Гольцовым. Перед десятками холодных глаз стояло нечто без имени и фамилии, без биографии, особых примет, без всего того, что казалось безусловным и важным. Голый человек на голой земле…
– Я обращался к врачу Малининой, – вздохнув, тяжело и смущенно проговорил Игорь Саввович. – Непонятные страхи, всегдашнее сонливое состояние, апатия, боязнь находиться среди большого количества людей – Он заставил себя улыбнуться. – Больше мне нечего добавить, диагноз вы, наверное, знаете…
– Эндогенные депрессии?
– Да!
Селезнев молча и как-то бесшумно ходил по кабинету, видимо, не собираясь заносить в протокол разговор о врачах и болезнях, но лицо у него было напряженным, и руки следователь держал в карманах, что значило: думает, сравнивает, сопоставляет.
– Я разговаривал, как вы понимаете, и с профессором и с лечащим врачом Малининой, – сказал следователь, – Они уверенно подтверждают наличие ярко выраженной эндогенной депрессии… – Он неловко усмехнулся. – В рамках судебной медицины мне знакомы депрессии… Скажите, Игорь Саввович, неужели и сегодня вы переживаете все симптомы заболевания? – Он извинился наклоном головы. – Мне вы кажетесь совершенно здоровым… Это что? Самообладание, привычка к болезненному состоянию?
Следователь увидел, как Игорь Саввович начал медленно подниматься с таким лицом, словно не понимал, что делает; выпрямился, замер и вдруг снова сел, мгновенно успокоившись. «Я выздоравливаю!» – бегло подумал Игорь Саввович, и от этой мысли – сумасшествие! – ушел к понятному и одномоментному. Ему бог знает почему привиделся городской стадион, первый ряд трибун, тонкая фигура в сером плаще, стоящая в проходе. В Ромск тогда приезжала столичная команда, весь город бросился в кассы стадиона, билеты в пять раз дороже продавали с рук барышники, Игоря Саввовича на матч пригласил полковник Сиротин, усадил на «милицейские» места, умчался встречать на входе генерала; Игорь Саввович, не любящий футбол, скучал и разглядывал человека в сером плаще. А ведь это и был Селезнев, тот самый Селезнев, который, оказывается, походил на Игоря Саввовича, а Игорь Саввович – на Селезнева, что было замечено еще тогда, на стадионе…
«Мы похожи! – думал Игорь Саввович. – Похожи… Ля-ля! Глаза, овал лица, подбородок… А я, кажется, выздоровливаю, или мне пора на псишку!»
Глава седьмая
Тесть
Первый заместитель председателя облисполкома Иван Иванович Карцев из командировки в северный отдаленный район области вернулся около семи часов вечера и, не заезжая домой, поднялся в свой рабочий кабинет облисполкома. Он, наверное, еще не успел прочесть самые срочные правительственные документы и телеграммы, как в тресте Ромсксплав и в других заинтересованных учреждениях стало известно, что Иван Иванович Карцев о происшествии в переулке Пионерском знает, но не точно, в общих чертах. Слухи распространил – не нарочно, разумеется, – личный шофер Карцева, которого заместитель председателя кое о чем расспрашивал по дороге с аэродрома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Наконец Игорь Саввович понял, почему Селезнев несколько раз спрашивал взглядом: «Что у вас происходило в конце апреля или начале мая?» Была куплена машина, та самая машина, которая имела прямое отношение к ночной драке и ко всему, что сейчас происходило в кабинете и казалось кошмарным, невероятным вымыслом, скорее всего фантастическим сном. Маленький человек, человек-кролик, человек, казалось, с другой планеты, бледными крохотными руками, руками-лапками держал ниточку из той пряжи, которую судьба ткала для Игоря Саввовича Гольцова, и при удачном стечении обстоятельств ручки-лапки могли отправить Игоря Саввовича за решетку, такую страшную для него и такую привычную для человека-кролика… Сон, кошмарный сон! Откуда-то издалека, из непонятного, словно четвертое измерение, мира опять слышался условно знакомый голос следователя Селезнева:
– Все-таки почему, Фалалеев, вам понадобилось показывать на гражданина Гольцова как зачинщика драки?
Игорь Саввович услышал далекое, только похожее на человеческую речь:
– Ваш Гольцов – блаженный дурачок! Высоко себя занес. В облаках витает. Он и гараж-то не видел до драки… Схлопочет срок – поумнеет. Так что он, он драку начал!
Ленивый, скучающий, бесстрастный, Селезнев писал совсем медленно, своими печатными буквами, и вид у него был такой, словно не существует на земле дела приятнее и милее, чем выводить отдельные, красивые, чертежные буквы на дрянной бумаге.
– Хорошо дерется ваш Гольцов! Что правда, то правда…
За решетчатым окном прошуршал шинами по асфальту троллейбус, тонко вскрикнул клаксоном «Жигуленок», взвился и оборвался призывный девичий голос… За окном жили люди. Шли куда-то, ехали, разговаривали, смеялись: кто-то собирался на пляж, кто-то покупал билет в кино; по магазинам, шатаясь от давки, бродили орды покупателей. Люди звонили по телефонам, писали друг другу письма, целовались, ссорились и мирились. Неужели все это существовало? Игорю Саввовичу теперь мерещилось, что жизнь за окном – выдумка, фантазия, а реальность – узкая и высокая комната, пропахшая хлоркой, человек-кролик, серая бумага протоколов, целый мир тюрем, преступлений, наказаний, тоски, отчаяния, одиночества, где царил и правил человек-кролик, где жили настороженно и одновременно агрессивно; боясь, что тебе вцепятся зубами в икру, торопились вцепиться в икру ближнего первым.
– Гражданин Гольцов, есть вопросы к свидетелю?
– Свидетель, скажите, пожалуйста, – сдавленным голосом проговорил Игорь Саввович, – а с моей женой вы никогда не ссорились?
Океан лютой ненависти колыхался в глазах маленького человека, когда его глаза на мгновение встретились с глазами Игоря Саввовича, и опять показалось, что с таким взглядом на самом деле выхватывают из кармана нож, нажимают на курок пистолета, спускают с поводков собак-убийц. Попадись Игорь Саввович человеку-кролику в пустом и темном переулке… Брр! Тридцать лет исполнилось инженеру Гольцову, успел он повидать кое-что на этой теплой и круглой земле, но и представить не мог, что существует человек, так смертельно его ненавидящий. Да, наверное, не единственный, далеко не единственный…
– Я такой разговор не принимаю, гражданин следователь! – сказал человек-кролик, обращаясь только к Селезневу. – «Вы с моей женой не ссорились?».. Такой разговор, гражданин следователь, надо в протокол заносить. Так и запишите, что у меня ни с обвиняемым, ни с его женой личных счетов не имеется… А вам стыдно, гражданин Гольцов, на провокацию идти. А еще инженер, начальство! Штучки-дрючки у нас не пройдут! Ни один человек не покажет, что я имею с вами личные счеты…
Селезнев сидел неподвижно, молчал, глядел на Фалалеева потемневшими, ничего не выражающими глазами, под взглядом которых Фалалеев понемножечку съеживался и притихал.
– Будете заносить мои слова в протокол? – вяло повторил он. – Настаиваю, значит, чтобы мои слова, значит, занесли в протокол…
Когда он замолчал, Селезнев взял ручку, склонив голову набок, что-то записал с видом старательного ученика, перечитал, как обычно, написанное, поправил завитушку и, очень довольный собой, лег грудью на стол. Он вдруг подмигнул кому-то и внушительным басом прогудел:
– Между прочим, не получился у нас с вами разговор, Фалалеев! Ну совсем не получился. – Он по мальчишески почесал затылок, умудрившись при этом не оторвать грудь от стола. – Вот как мы это дело дальше нарисуем, Фалалеев. Давайте-ка мне повестку о вызове в качестве свидетеля да идите домой…
Теперь было ясно, что Фалалеев, стоящий уже возле стола и пытающийся всеми силами заглянуть в лицо следователю, отмечающему повестку, знал о Селезневе такое, что надо было знать только человеку его круга, и то, что он узнал, заглянув-таки следователю в глаза, было тревожным. Гелий Макарович испуганно засуетился, начал как-то странно припрыгивать и хрустеть суставами пальцев, горбатиться и облизывать губы – он чего-то ждал, бледнея и совсем съеживаясь.
– Идите домой, Фалалеев, – прежним басом сказал Селезнев. – Идите домой и на досуге попытайтесь объяснить, как вы оказались на месте драки в полном одеянии и даже при галстуке?.. Идите, идите, времени на вас у меня больше нет…
Следователь снова кому-то подмигнул, и от этого Фалалеев замер на месте, словно принимал участие в школьной игре «Стой и не шевелись!». Он по-прежнему просительно глядел следователю в глаза, и было понятно: этих абсолютно разных людей связывает тайное, непонятное, но такое крепкое, как связывающее людей кровное родство. Жизненные пути Гелия Макаровича Фалалеева непременно и фатально пересекались с жизненным путем Юрия Ильича Селезнева, и не случись этого, существование того и другого сделалось бы бессмысленным.
– Идите, идите, Фалалеев! – глядя в стол, повторил Селезнев. – Понадобитесь – найдем!
Дверь за человеком-кроликом закрылась по-воровски бесшумно, показалось, что комната стала просторней и выше, посветлела, хотя солнце, проникнув в окно, прежним косым пятном лежало на полу; стояла тишина, было даже слышно, как разговаривают пешеходы, звучит радиоприемник, хотя мотив и слова было трудно разобрать.
– Этот Фалалеев и был четвертым человеком, который вам показался тенью, – сказал Селезнев. – Он во время драки скрывался за углом дома.
Презумпция невиновности. Значит, только этому юридическому установлению Игорь Саввович был обязан тем, что следователь, попутно демонстрируя Игорю Саввовичу, в какой клоаке он оказался, упорно собирал факты, чтобы доказать невиновность инженера Гольцова хотя бы в ночной драке.
Игорь Саввович знал, что следователь – его одногодок, однако через несколько минут после первого знакомства понял и почувствовал, что Селезнев вдвое старше, опытнее, мудрее, и это положение не изменилось до сих пор. Сидя в зарешеченном кабинете, Игорь Саввович постоянно ощущал, что Селезнев знает о нем значительно больше и глубже, чем сам Игорь Саввович, – речь шла не о гараже и драке в переулке, не о преходящих деталях жизни Игоря Саввовича, а о скрытом, тайном, но самом главном. Шаг за шагом, этап за этапом демонстрируя криминальные упущения Игоря Саввовича, следователь вел себя достаточно мудро, чтобы доказать не только примитивное: «Проглядел, прохлопал ушами, оплошал преступно!» Нет, за всем этим скрывалось большое, трудноуловимое, жестокое обобщение, словно выставлялась табличка «Так по жизни ходить нельзя!», и были такие мгновения, когда Игорю Саввовичу казалось, что еще немножко, еще чуть-чуть, и он сам, а не Селезнев ухватит за кончик начало нити из клубка, откуда пошли его болезнь, одиночество, лошадиная доза коньяка на собственном дне рождения, драка, гараж.
Селезнев неторопливо копался в бумагах, что-то искал и одновременно наводил порядок. Одну бумагу он внимательно прочел, положил перед собой, помассировал пальцами бледный лоб.
– Накануне происшествия вас консультировал профессор-психиатр Баяндуров по просьбе лечащего врача Малининой, – сказал Селезнев. – Чем вызвано обращение к врачам-психиатрам?
И опять Игорь Саввович почувствовал себя голым и замерзшим, стоящим перед длинным столом с глядящими на него мужчинами и женщинами – врачами военкомата, собравшимися на очередную военную комиссию. За его голой спиной, в соседней комнате, вместе с одеждой осталось то, что три минуты назад было Игорем Саввовичем Гольцовым. Перед десятками холодных глаз стояло нечто без имени и фамилии, без биографии, особых примет, без всего того, что казалось безусловным и важным. Голый человек на голой земле…
– Я обращался к врачу Малининой, – вздохнув, тяжело и смущенно проговорил Игорь Саввович. – Непонятные страхи, всегдашнее сонливое состояние, апатия, боязнь находиться среди большого количества людей – Он заставил себя улыбнуться. – Больше мне нечего добавить, диагноз вы, наверное, знаете…
– Эндогенные депрессии?
– Да!
Селезнев молча и как-то бесшумно ходил по кабинету, видимо, не собираясь заносить в протокол разговор о врачах и болезнях, но лицо у него было напряженным, и руки следователь держал в карманах, что значило: думает, сравнивает, сопоставляет.
– Я разговаривал, как вы понимаете, и с профессором и с лечащим врачом Малининой, – сказал следователь, – Они уверенно подтверждают наличие ярко выраженной эндогенной депрессии… – Он неловко усмехнулся. – В рамках судебной медицины мне знакомы депрессии… Скажите, Игорь Саввович, неужели и сегодня вы переживаете все симптомы заболевания? – Он извинился наклоном головы. – Мне вы кажетесь совершенно здоровым… Это что? Самообладание, привычка к болезненному состоянию?
Следователь увидел, как Игорь Саввович начал медленно подниматься с таким лицом, словно не понимал, что делает; выпрямился, замер и вдруг снова сел, мгновенно успокоившись. «Я выздоравливаю!» – бегло подумал Игорь Саввович, и от этой мысли – сумасшествие! – ушел к понятному и одномоментному. Ему бог знает почему привиделся городской стадион, первый ряд трибун, тонкая фигура в сером плаще, стоящая в проходе. В Ромск тогда приезжала столичная команда, весь город бросился в кассы стадиона, билеты в пять раз дороже продавали с рук барышники, Игоря Саввовича на матч пригласил полковник Сиротин, усадил на «милицейские» места, умчался встречать на входе генерала; Игорь Саввович, не любящий футбол, скучал и разглядывал человека в сером плаще. А ведь это и был Селезнев, тот самый Селезнев, который, оказывается, походил на Игоря Саввовича, а Игорь Саввович – на Селезнева, что было замечено еще тогда, на стадионе…
«Мы похожи! – думал Игорь Саввович. – Похожи… Ля-ля! Глаза, овал лица, подбородок… А я, кажется, выздоровливаю, или мне пора на псишку!»
Глава седьмая
Тесть
Первый заместитель председателя облисполкома Иван Иванович Карцев из командировки в северный отдаленный район области вернулся около семи часов вечера и, не заезжая домой, поднялся в свой рабочий кабинет облисполкома. Он, наверное, еще не успел прочесть самые срочные правительственные документы и телеграммы, как в тресте Ромсксплав и в других заинтересованных учреждениях стало известно, что Иван Иванович Карцев о происшествии в переулке Пионерском знает, но не точно, в общих чертах. Слухи распространил – не нарочно, разумеется, – личный шофер Карцева, которого заместитель председателя кое о чем расспрашивал по дороге с аэродрома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68