Отец никогда не рассказывал Корделии о смерти матери, а она избегала расспрашивать, страшась услышать, что мама не успела даже подержать ее на руках, что умерла, не приходя в сознание, и так и не узнала, что у нее родилась дочь. От веры в любовь матери она не рисковала пока отказываться полностью, хотя с годами необходимость в ней ослабевала.
Маленькая группа у стойки бара вернулась к своим разговорам. Между их плечами она видела собственное отражение в большом зеркале над стойкой. Густые светло-русые волосы, а черты лица такие, словно некий великан положил одну руку ей на голову, а другую – под подбородок и бережно сжал ладони. Глаза большие, они кажутся карими под тенью челки, хотя на самом деле – зеленовато-серые. Широкие скулы, детский припухлый рот. Лицо кошки, подумала она, именно такого украшения и не хватает среди разноцветных бутылок в пабе Мэвис. Несмотря на его обманчиво юный вид, это лицо могло становиться замкнутым и непроницаемым. Корделия рано научилась стоицизму. Все ее приемные родители, которые, конечно же, по-своему хотели ей добра, требовали от нее в ответ на заботу только одного – она должна была быть счастлива. Она быстро сообразила, что показаться несчастливой было чревато риском потерять их любовь. В сравнении с этими детскими уроками скрытности все остальные хитрости давались ей легко.
Она заметила, что к ее столику пробирается Сноут. Он уселся рядом с ней на скамью, его толстая ляжка, обтянутая твидом, прижалась к ее ноге. Она не любила Сноута, хотя тот и был единственным приятелем Берни. Берни говорил ей, что Сноут – полицейский информатор, стукач и преуспевает на этом поприще. Были у него и другие источники дохода. Случалось, его дружки похищали картины знаменитых художников или драгоценности. Затем Сноут, надлежащим образом проинструктированный, намекал полиции, где искать похищенное. Сноута ждало вознаграждение, которым он делился с ворами, инспектор получал премию, поскольку считалось, что всю работу проделал именно он. Никто не оставался внакладе, пояснял Берни. Страховая компания отделывалась легким испугом, владельцам в целости и сохранности возвращалась их собственность, у грабителей не было никаких неприятностей с полицией, а Сноут и инспектор получали свои денежки. Такова была система. И хотя Корделию все это шокировало, она не очень-то возмущалась. Она догадывалась, что и Берни в свое время обделывал такие же делишки, хотя не так ловко и прибыльно, как Сноут.
У Сноута слезились глаза, стаканчик с виски в его руках подрагивал.
– Бедный старина Берни! Я ведь видел, как на него это наваливается. Он так похудел за последний год, и лицо стало совсем серое. Мой покойный папаша называл такой цвет лица раковым румянцем.
Хорошо, что хоть Сноут это заметил. Она-то ничего не видела. Лицо Берни всегда казалось ей серым и болезненным. Толстая, горячая нога придвинулась еще ближе.
– Ему, бедолаге, никогда не везло. Не знаю, говорил ли он тебе, что его вышвырнули из следственного управления. Его выпер старший инспектор Далглиш, тогда еще просто инспектор. Боже мой, иногда это был просто зверь! Продыху никому не давал, уж кому знать, как не мне.
– Да, Берни мне рассказывал, – соврала Корделия и не удержалась, чтобы не добавить: – Не очень-то он переживал по этому поводу.
– Да и чего переживать-то? Что бы ни случилось, жизнь не кончается – вот мой девиз. Ну а тебе, как я понимаю, придется теперь побегать в поисках работы?
Он сказал это не без затаенной надежды, как будто вынашивал планы занять в агентстве освободившуюся вакансию.
– Не сразу, – ответила Корделия. – До поры до времени искать себе новую работу я не собираюсь.
Она сказала это твердо, потому что про себя уже приняла два серьезных решения. Первое: она будет продолжать дело Берни, пока будет чем оплачивать наем помещения. И второе: никогда в жизни не придет она больше в «Золотой фазан».
* * *
Ее решимость продолжать дело не смогли сломить в следующие четыре дня ни открытие, что Берни, конечно же, не был владельцем квартиры на Кремона-роуд, а стало быть – она занимала там комнату незаконно, ни известие из банка, что денег на его счете едва ли хватит на похороны, ни предупреждение автомастерской, что «мини» нуждается в капитальном ремонте, ни тягостная необходимость навести порядок в квартире, где повсюду видны были обломки потерпевшей крушение одинокой жизни.
Пустые банки из-под ирландской тушенки и консервированной фасоли – похоже, только этим он и питался – высились пирамидой на кухне, как в витрине продуктовой лавки. В стенном шкафу тоже были банки, но в них еще оставалась часть содержимого – засохшая до окаменелости паркетная мастика. Целый ящик, набитый тряпками для протирки пыли. Корзина с грязным бельем, где ей попались и женские комбинации, покрытые какими-то бурыми пятнами – как посмел он оставить их здесь, зная, что она их обнаружит!
Каждое утро Корделия отправлялась в контору, наводила порядок, перебирала досье. Никто не звонил и не приходил, но она все равно постоянно была чем-то занята, Пришлось ей присутствовать и при чтении результатов следствия – процедуре, угнетающей своей холодной, отстраненной формальностью и неизбежностью выводов. Она нанесла визит адвокату Берни, унылому, тертому жизнью мужчине, который воспринял известие о смерти своего клиента как личное оскорбление. После недолгих поисков он вытащил завещание Берни и уставился на него с удивлением и подозрительностью, словно не он сам составил недавно этот документ. Адвокат преуспел в своем желании намекнуть Корделии, что, хотя ему совершенно ясно, что перед ним – любовница Берни, иначе с чего бы он оставил ей все имущество? – он – человек современный, и она от этого не падает в его глазах. От участия в организации похорон он устранился, снабдив Корделию адресом похоронного бюро. Должно быть, мелькнула у нее мысль, там платят ему комиссионные. Устав за неделю от скорбной торжественности, она с облегчением увидела, что хозяин бюро – человек жизнерадостный и компетентный. Он же, когда понял, что Корделия не собирается рыдать и вообще не склонна изливать перед ним боль утраты, пустился с оживленной откровенностью обсуждать с ней стоимость услуг своего заведения.
– Кремация, только кремация! Покойный ведь не был застрахован, если я вас правильно понял? Ну так сам Бог велел покончить со всем этим как можно быстрее, проще и дешевле. Верьте моему слову, похороны – излишняя роскошь в наши дни, она не нужна ни ему, ни вам. Все станет прахом рано или поздно. Каким путем – вот в чем вопрос. Не очень-то приятно думать об этом, а? Так почему бы, повторяю, не покончить с этим как можно быстрее с помощью наиболее надежных и современных методов? Заметьте, мисс, я даю вам совет во вред самому себе.
– Это очень любезно с вашей стороны, – сказала Корделия. – А как вы думаете, венок нужен?
– Почему бы и нет? Он придаст церемонии необходимый тон. Предоставьте все это мне.
Итак, была кремация и единственный венок: вульгарная смесь лилий с гвоздиками. Цветы наполовину увяли и пахли гнилью. Отходную прочитал священник, которому приходилось делать над собой усилие, чтобы не отбарабанить ее слишком быстро. Всем своим видом он показывал, что, хотя сам он и верит в Промысел Божий, навязывать свою веру другим не собирается. Тело Берни ушло в бушующее пламя под звуки невыразительной музыки как раз вовремя, потому что сзади уже доносилось нетерпеливое шарканье следующей процессии, переминавшейся с ноги на ногу у входа в зал.
Когда все осталось позади, Корделия вышла на солнцепек и медленно побрела по дорожке, ощущая сквозь тонкие подошвы туфель жар нагревшегося гравия. Воздух был насыщен густым и тяжелым запахом цветов. На нее вдруг нахлынули бесконечное одиночество, злость и обида за Берни. Злость нужно было на ком-то сорвать, и она излила ее на некоего старшего инспектора Скотленд-Ярда. Это он вышвырнул Берни с любимой работы. Это он не потрудился узнать, что сталось с бывшим подчиненным. Это он (Боже, что за вздорное обвинение!) не явился даже на его похороны. Берни так же необходима была его профессия, как кому-то необходимо писать, рисовать, пить или развратничать. Следственный отдел достаточно велик, чтобы в нем нашлось место для одного бестолкового энтузиаста. Впервые Корделия всплакнула. Слезы заволокли глаза, и от этого длинная очередь ожидающих катафалков расплылась и сделалась бесконечной вереницей сверкающего хрома и трепещущих цветов. Сорвав с головы черный шифоновый платок – единственную в ее туалете дань трауру, – она поспешила к станции подземки.
Выйдя на «Оксфорд сёркус», она захотела пить и решила заглянуть на чашку чая в ресторан при универмаге «Дикинз энд Джоунз». Конечно, там дорого, и это непозволительное мотовство, но ведь и день необычный. Она растянула удовольствие, чтобы оно стоило каждого истраченного пенса, и вернулась в контору только в четверть пятого.
Ее ждал посетитель, вернее – посетительница. Женщина, прислонившаяся спиной к двери, казалась нереальной в обрамлении облупившихся грязных стен. От неожиданности Корделия остановилась посреди лестничного пролета. Легкая обувь делала ее шаги беззвучными, и у нее было несколько секунд, чтобы рассмотреть гостью, оставаясь незамеченной. С первого же взгляда та оставляла впечатление властности и уверенности в себе, а богатая строгость ее одежды могла внушить робость. На ней был серый деловой костюм с небольшим стоячим воротничком, из-под которого виднелась полоска белой материи, закрывавшая шею. Черные, сделанные на заказ туфли явно стоили уйму денег. С плеча свисала большая черная сумка. Ее преждевременно поседевшие волосы были коротко подстрижены. Лицо удлиненной формы, бледное. Женщина читала «Таймс», сложив газету так, чтобы ее можно было держать в одной руке. Через несколько секунд она почувствовала присутствие Корделии и их взгляды встретились. Незнакомка постучала пальцем по часам.
– Если вы Корделия Грей, то вы опоздали на восемнадцать минут. В этой записке сказано, что вы вернетесь к четырем.
– Да, я знаю, извините… – Корделия торопливо преодолела оставшиеся ступеньки и открыла дверь. – Входите, пожалуйста.
Женщина вошла в приемную и повернулась к Корделии, не удостоив обстановку даже беглым взглядом.
– Мне нужен мистер Прайд. Он скоро придет?
– Простите, но я только что из крематория… То есть я хотела сказать… Берни умер.
– Да? Но еще десять дней назад он был в добром здравии. По крайней мере, насколько нас информировали…
– Берни покончил с собой.
– Как странно! – Посетительницу это, кажется, действительно поразило. Она сцепила пальцы рук и беспокойно заходила по комнате.
– Как странно! – повторила она еще раз и усмехнулась. Корделия ничего не говорила, и две женщины молча и серьезно посмотрели друг на друга. Гостья сказала:
– Ну что ж, значит, я напрасно потеряла время.
– О нет! – едва слышно выдохнула Корделия и с трудом удержалась, чтобы не загородить собою дверь. – Прошу вас, не уходите. Давайте поговорим. Я была партнером мистера Прайда, и теперь дело перешло ко мне. Я уверена, что смогу помочь. Садитесь, прошу вас.
Женщина не обратила на предложенное кресло ни малейшего внимания.
– Помочь здесь не может никто, никто в целом мире. Но речь не о том. Человек, у которого я работаю, хотел кое-что выяснить и полагал, что мистер Прайд сможет для него эту информацию раздобыть. Я не могу сказать, сочтет ли он вас подходящей заменой. Здесь есть телефон?
– Сюда, пожалуйста.
Посетительница вошла в кабинет, по-прежнему ничем не выдавая, что заметила окружавшую ее нищету. На пороге она опять повернулась к Корделии.
– Простите, я должна была представиться с самого начала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Маленькая группа у стойки бара вернулась к своим разговорам. Между их плечами она видела собственное отражение в большом зеркале над стойкой. Густые светло-русые волосы, а черты лица такие, словно некий великан положил одну руку ей на голову, а другую – под подбородок и бережно сжал ладони. Глаза большие, они кажутся карими под тенью челки, хотя на самом деле – зеленовато-серые. Широкие скулы, детский припухлый рот. Лицо кошки, подумала она, именно такого украшения и не хватает среди разноцветных бутылок в пабе Мэвис. Несмотря на его обманчиво юный вид, это лицо могло становиться замкнутым и непроницаемым. Корделия рано научилась стоицизму. Все ее приемные родители, которые, конечно же, по-своему хотели ей добра, требовали от нее в ответ на заботу только одного – она должна была быть счастлива. Она быстро сообразила, что показаться несчастливой было чревато риском потерять их любовь. В сравнении с этими детскими уроками скрытности все остальные хитрости давались ей легко.
Она заметила, что к ее столику пробирается Сноут. Он уселся рядом с ней на скамью, его толстая ляжка, обтянутая твидом, прижалась к ее ноге. Она не любила Сноута, хотя тот и был единственным приятелем Берни. Берни говорил ей, что Сноут – полицейский информатор, стукач и преуспевает на этом поприще. Были у него и другие источники дохода. Случалось, его дружки похищали картины знаменитых художников или драгоценности. Затем Сноут, надлежащим образом проинструктированный, намекал полиции, где искать похищенное. Сноута ждало вознаграждение, которым он делился с ворами, инспектор получал премию, поскольку считалось, что всю работу проделал именно он. Никто не оставался внакладе, пояснял Берни. Страховая компания отделывалась легким испугом, владельцам в целости и сохранности возвращалась их собственность, у грабителей не было никаких неприятностей с полицией, а Сноут и инспектор получали свои денежки. Такова была система. И хотя Корделию все это шокировало, она не очень-то возмущалась. Она догадывалась, что и Берни в свое время обделывал такие же делишки, хотя не так ловко и прибыльно, как Сноут.
У Сноута слезились глаза, стаканчик с виски в его руках подрагивал.
– Бедный старина Берни! Я ведь видел, как на него это наваливается. Он так похудел за последний год, и лицо стало совсем серое. Мой покойный папаша называл такой цвет лица раковым румянцем.
Хорошо, что хоть Сноут это заметил. Она-то ничего не видела. Лицо Берни всегда казалось ей серым и болезненным. Толстая, горячая нога придвинулась еще ближе.
– Ему, бедолаге, никогда не везло. Не знаю, говорил ли он тебе, что его вышвырнули из следственного управления. Его выпер старший инспектор Далглиш, тогда еще просто инспектор. Боже мой, иногда это был просто зверь! Продыху никому не давал, уж кому знать, как не мне.
– Да, Берни мне рассказывал, – соврала Корделия и не удержалась, чтобы не добавить: – Не очень-то он переживал по этому поводу.
– Да и чего переживать-то? Что бы ни случилось, жизнь не кончается – вот мой девиз. Ну а тебе, как я понимаю, придется теперь побегать в поисках работы?
Он сказал это не без затаенной надежды, как будто вынашивал планы занять в агентстве освободившуюся вакансию.
– Не сразу, – ответила Корделия. – До поры до времени искать себе новую работу я не собираюсь.
Она сказала это твердо, потому что про себя уже приняла два серьезных решения. Первое: она будет продолжать дело Берни, пока будет чем оплачивать наем помещения. И второе: никогда в жизни не придет она больше в «Золотой фазан».
* * *
Ее решимость продолжать дело не смогли сломить в следующие четыре дня ни открытие, что Берни, конечно же, не был владельцем квартиры на Кремона-роуд, а стало быть – она занимала там комнату незаконно, ни известие из банка, что денег на его счете едва ли хватит на похороны, ни предупреждение автомастерской, что «мини» нуждается в капитальном ремонте, ни тягостная необходимость навести порядок в квартире, где повсюду видны были обломки потерпевшей крушение одинокой жизни.
Пустые банки из-под ирландской тушенки и консервированной фасоли – похоже, только этим он и питался – высились пирамидой на кухне, как в витрине продуктовой лавки. В стенном шкафу тоже были банки, но в них еще оставалась часть содержимого – засохшая до окаменелости паркетная мастика. Целый ящик, набитый тряпками для протирки пыли. Корзина с грязным бельем, где ей попались и женские комбинации, покрытые какими-то бурыми пятнами – как посмел он оставить их здесь, зная, что она их обнаружит!
Каждое утро Корделия отправлялась в контору, наводила порядок, перебирала досье. Никто не звонил и не приходил, но она все равно постоянно была чем-то занята, Пришлось ей присутствовать и при чтении результатов следствия – процедуре, угнетающей своей холодной, отстраненной формальностью и неизбежностью выводов. Она нанесла визит адвокату Берни, унылому, тертому жизнью мужчине, который воспринял известие о смерти своего клиента как личное оскорбление. После недолгих поисков он вытащил завещание Берни и уставился на него с удивлением и подозрительностью, словно не он сам составил недавно этот документ. Адвокат преуспел в своем желании намекнуть Корделии, что, хотя ему совершенно ясно, что перед ним – любовница Берни, иначе с чего бы он оставил ей все имущество? – он – человек современный, и она от этого не падает в его глазах. От участия в организации похорон он устранился, снабдив Корделию адресом похоронного бюро. Должно быть, мелькнула у нее мысль, там платят ему комиссионные. Устав за неделю от скорбной торжественности, она с облегчением увидела, что хозяин бюро – человек жизнерадостный и компетентный. Он же, когда понял, что Корделия не собирается рыдать и вообще не склонна изливать перед ним боль утраты, пустился с оживленной откровенностью обсуждать с ней стоимость услуг своего заведения.
– Кремация, только кремация! Покойный ведь не был застрахован, если я вас правильно понял? Ну так сам Бог велел покончить со всем этим как можно быстрее, проще и дешевле. Верьте моему слову, похороны – излишняя роскошь в наши дни, она не нужна ни ему, ни вам. Все станет прахом рано или поздно. Каким путем – вот в чем вопрос. Не очень-то приятно думать об этом, а? Так почему бы, повторяю, не покончить с этим как можно быстрее с помощью наиболее надежных и современных методов? Заметьте, мисс, я даю вам совет во вред самому себе.
– Это очень любезно с вашей стороны, – сказала Корделия. – А как вы думаете, венок нужен?
– Почему бы и нет? Он придаст церемонии необходимый тон. Предоставьте все это мне.
Итак, была кремация и единственный венок: вульгарная смесь лилий с гвоздиками. Цветы наполовину увяли и пахли гнилью. Отходную прочитал священник, которому приходилось делать над собой усилие, чтобы не отбарабанить ее слишком быстро. Всем своим видом он показывал, что, хотя сам он и верит в Промысел Божий, навязывать свою веру другим не собирается. Тело Берни ушло в бушующее пламя под звуки невыразительной музыки как раз вовремя, потому что сзади уже доносилось нетерпеливое шарканье следующей процессии, переминавшейся с ноги на ногу у входа в зал.
Когда все осталось позади, Корделия вышла на солнцепек и медленно побрела по дорожке, ощущая сквозь тонкие подошвы туфель жар нагревшегося гравия. Воздух был насыщен густым и тяжелым запахом цветов. На нее вдруг нахлынули бесконечное одиночество, злость и обида за Берни. Злость нужно было на ком-то сорвать, и она излила ее на некоего старшего инспектора Скотленд-Ярда. Это он вышвырнул Берни с любимой работы. Это он не потрудился узнать, что сталось с бывшим подчиненным. Это он (Боже, что за вздорное обвинение!) не явился даже на его похороны. Берни так же необходима была его профессия, как кому-то необходимо писать, рисовать, пить или развратничать. Следственный отдел достаточно велик, чтобы в нем нашлось место для одного бестолкового энтузиаста. Впервые Корделия всплакнула. Слезы заволокли глаза, и от этого длинная очередь ожидающих катафалков расплылась и сделалась бесконечной вереницей сверкающего хрома и трепещущих цветов. Сорвав с головы черный шифоновый платок – единственную в ее туалете дань трауру, – она поспешила к станции подземки.
Выйдя на «Оксфорд сёркус», она захотела пить и решила заглянуть на чашку чая в ресторан при универмаге «Дикинз энд Джоунз». Конечно, там дорого, и это непозволительное мотовство, но ведь и день необычный. Она растянула удовольствие, чтобы оно стоило каждого истраченного пенса, и вернулась в контору только в четверть пятого.
Ее ждал посетитель, вернее – посетительница. Женщина, прислонившаяся спиной к двери, казалась нереальной в обрамлении облупившихся грязных стен. От неожиданности Корделия остановилась посреди лестничного пролета. Легкая обувь делала ее шаги беззвучными, и у нее было несколько секунд, чтобы рассмотреть гостью, оставаясь незамеченной. С первого же взгляда та оставляла впечатление властности и уверенности в себе, а богатая строгость ее одежды могла внушить робость. На ней был серый деловой костюм с небольшим стоячим воротничком, из-под которого виднелась полоска белой материи, закрывавшая шею. Черные, сделанные на заказ туфли явно стоили уйму денег. С плеча свисала большая черная сумка. Ее преждевременно поседевшие волосы были коротко подстрижены. Лицо удлиненной формы, бледное. Женщина читала «Таймс», сложив газету так, чтобы ее можно было держать в одной руке. Через несколько секунд она почувствовала присутствие Корделии и их взгляды встретились. Незнакомка постучала пальцем по часам.
– Если вы Корделия Грей, то вы опоздали на восемнадцать минут. В этой записке сказано, что вы вернетесь к четырем.
– Да, я знаю, извините… – Корделия торопливо преодолела оставшиеся ступеньки и открыла дверь. – Входите, пожалуйста.
Женщина вошла в приемную и повернулась к Корделии, не удостоив обстановку даже беглым взглядом.
– Мне нужен мистер Прайд. Он скоро придет?
– Простите, но я только что из крематория… То есть я хотела сказать… Берни умер.
– Да? Но еще десять дней назад он был в добром здравии. По крайней мере, насколько нас информировали…
– Берни покончил с собой.
– Как странно! – Посетительницу это, кажется, действительно поразило. Она сцепила пальцы рук и беспокойно заходила по комнате.
– Как странно! – повторила она еще раз и усмехнулась. Корделия ничего не говорила, и две женщины молча и серьезно посмотрели друг на друга. Гостья сказала:
– Ну что ж, значит, я напрасно потеряла время.
– О нет! – едва слышно выдохнула Корделия и с трудом удержалась, чтобы не загородить собою дверь. – Прошу вас, не уходите. Давайте поговорим. Я была партнером мистера Прайда, и теперь дело перешло ко мне. Я уверена, что смогу помочь. Садитесь, прошу вас.
Женщина не обратила на предложенное кресло ни малейшего внимания.
– Помочь здесь не может никто, никто в целом мире. Но речь не о том. Человек, у которого я работаю, хотел кое-что выяснить и полагал, что мистер Прайд сможет для него эту информацию раздобыть. Я не могу сказать, сочтет ли он вас подходящей заменой. Здесь есть телефон?
– Сюда, пожалуйста.
Посетительница вошла в кабинет, по-прежнему ничем не выдавая, что заметила окружавшую ее нищету. На пороге она опять повернулась к Корделии.
– Простите, я должна была представиться с самого начала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33