Молодые люди вздрогнули, очнулись и двинулись вперед, освещая фонариками угол.
За занавеской стояла кровать, а на кровати смутно вырисовывалась человеческая фигура. Это было так неожиданно, что Доротея едва устояла на ногах. Пальцы ее невольно разжались — и занавеска выскользнула из рук. Вебстер подхватил занавеску и так порывисто бросился к лежащему, точно собирался его встряхнуть, но вовремя спохватился и опустил руки, не коснувшись кровати.
Лежавшему на кровати можно было дать лет шестьдесят, если б не страшная сухая бледная кожа, не вяжущаяся ни с каким возрастом. Нос его заострился, глаза ввалились, на голом черепе не было ни волос, ни бровей, ни ресниц. Он был так худ, что на лбу и скулах кожа едва прикрывала череп, а на левой руке не хватало одного пальца, на месте которого осталась борозда, доходящая до середины ладони. Все совпадало с письмом. Черный суконный кафтан, почти съеденный молью, зеленые шелковые брюки и жилет облегали его высохшее и миниатюрное тело.
— Умер, — сказал кто-то вполголоса.
Чтоб не осталось никаких сомнений, надо было наклониться и выслушать сердце. Но к лежавшему страшно было прикоснуться: что, если он рассыплется в прах? Да и к чему такие опыты: разве можно сомневаться в смерти мертвеца?
Деларю взял Доротею под руку, вполголоса умоляя ее:
— Оставьте. Уйдем. Это нас не касается.
Выручил Эррингтон. Он вынул карманное зеркальце и приложил его к губам лежащего. Прошла долгая, томительная минута. И вдруг зеркальце чуть помутнело.
— Жив…
Ноги нотариуса подкосились, и он сел на край постели, испуганно бормоча:
— Грех. Сатанинское дело. Уйдем.
Все переглянулись. Этот покойник жив. Но ведь он покойник. Однако мертвецы не дышат, а он вздохнул… Так что же это, в самом деле? Мысли путались, страх леденил душу.
— Смотрите, — воскликнула вдруг Доротея. — Его грудь поднимается.
— Не может быть, — возразил кто-то. — Как объяснить подобное явление?
— Не знаю… Может быть, летаргия, гипноз…
— Гипноз на двести лет! Какой абсурд!
— Не знаю. Ничего не понимаю.
— Значит?
— Значит, надо действовать.
— Как?
— Как сказано в завещании. Оставим споры. Надо выполнить приказ.
Спутники ее переглянулись.
— Что же нам делать?
— Разбудить его при помощи эликсира, как говорится в завещании.
— Вот он, — сказал Марко Дарио, разворачивая какой-то сверток.
Он вынул высокий старинный флакон с широким основанием и длинным горлышком.
— Дайте нож, — приказала Доротея. — Спасибо, Вебстер. Всуньте его между зубами, разомкните челюсти.
У постели началась суета, как у постели больного, с той разницей, что никто не отдавал себе отчета в собственных действиях. Приказ получен — надо его исполнить. Выйдет — хорошо, не выйдет — вина не наша.
Хрустальная пробка не открывалась. Доротея отбила горлышко о край скамейки. Зубы предка были так сжаты, что между ними нельзя было просунуть кончик ножа. Наконец челюсти слегка разомкнулись.
— Довольно, — сказала Доротея.
Она наклонилась к нему с флаконом эликсира в руке, приложила край флакона с губам и медленно опрокинула его. Сначала капнуло несколько капель зеленой жидкости, напоминавшей запахом шартрез, потом полилась ароматная тонкая струйка.
— Все, — сказала Доротея, вылив жидкость до последней капельки.
Она попробовала улыбнуться, но притихла, видя, что все серьезно и внимательно смотрят на спящего, и сказала:
— Подождем. Жидкость действует не сразу.
А сама думала:
«Разве можно поверить, что жидкость подействует? Разве можно разбудить мертвеца? Мы бредим наяву, нам просто показалось, будто зеркало помутнело. Сердце его умолкло, он мертв, а мертвые не воскресают».
— Три минуты, — громко отсчитывал Дарио.
Прошло еще пять минут, еще десять.
Шесть человек стояло у кровати, ожидая чуда и понимая, что это бессмысленно. Оправдывала их лишь та математическая точность, с которой исполнялись все указания маркиза.
— Пятнадцать минут, — произнес Дарио.
Прошла еще секунда — и вдруг все отшатнулись от кровати: веки мертвеца дрогнули. Шесть пар глаз впились в лежащего. Веки его снова дрогнули, и на этот раз совершенно явственно. И в то же мгновение слабо шевельнулись пальцы рук.
— О-ох, — простонал нотариус, хватаясь за сердце. — Жив он… Видите, жив.
XIII. Воскрешение Лазаря
Доротея смотрела на просыпающегося, стараясь не пропустить ни одного движения. Да и никто не шелохнулся, не отвел от него глаз. Странное зрелище их захватило, а суеверный итальянец набожно перекрестился.
— Жив, — бормотал нотариус. — Видите, открывает глаза, смотрит на нас.
Действительно, старик открыл глаза. Это был странный, мертвый взгляд, не озаренный проблеском сознания. Он избегал света и, казалось, вот-вот сомкнется навеки. Глаза были мертвы, но жизнь пробуждалась во всем теле. Казалось, ожившее сердце гонит по всему телу животворную кровь, и от этих толчков шевелятся руки и ноги.
Движения эти усиливались с каждой минутой. Вдруг ноги его соскользнули на пол, напряглись мускулы — и проснувшийся сел.
Один из молодых людей поднял фонарик, осветил его лицо. Луч света упал на стену, и все заметили портрет, о котором писал маркиз. Сходство было бесспорное: тот же огромный лоб с глубоко сидящими глазами, те же скулы и костлявый острый подбородок. Но маркиз ошибся в одном: портрет казался моложе проснувшегося.
Старик сделал движение, стараясь встать, но ноги его были слишком слабы. Он тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха. Доротея заметила доски, прибитые к стене, догадалась, что это окно, и знаком велела Дарио и Эррингтону их оторвать. Доски держались на старых ржавых гвоздях и легко поддались нажиму. Распахнулось окно, свежий ветер ворвался в комнату. Проснувшийся повернулся к окну и дышал жадно, полной грудью.
Пробуждение шло своим чередом, с долгими паузами и как бы толчками.
Шесть человек наблюдало за ним, затаив дыханье.
Вдруг Доротея топнула ногой, как бы стряхивая с себя оцепенение, нарочно отвернулась от старика и задумалась. Глаза ее потемнели от напряжения и из голубых стали синими. Они не смотрели на окружающих и как бы углубились в суть вещей, недоступную обыкновенному зрению.
Так стояла она минут пять и вдруг, решившись на что-то, сказала:
— Попробуем.
И подошла к кровати.
Доротея должна была считаться с одним бесспорным и несомненным фактом, что этот человек жив и, следовательно, с ним надо обращаться как с живым существом, могущим видеть, слышать, понимать. Как ни слабо его сознание, он не может не ощущать вокруг себя присутствия живых существ. Наконец, у каждого есть имя. Есть оно и у этого неведомого человека. Его присутствие в башне — не чудо, потому что чудес вообще не бывает. Значит, либо это маркиз де Богреваль, действительно проснувшийся после двухсотлетнего сна, либо подставное лицо, подосланное кем-то одурачить наследников. Европейская наука не знает тайны временной смерти и воскрешения, но знания индийских факиров в этой области выше нашей науки. Все это вихрем мелькало в голове Доротеи.
— Попробуем, — повторила она, села рядом с проснувшимся и взяла его за руку. Рука была холодна и чуть влажна.
— Мы пришли, — сказала она медленно и внятно, — мы пришли по вашему приказанию. Мы те, кого золотая медаль…
Ах, как трудно найти подходящие слова. Они кажутся такими нелепыми, нескладными. Надо заговорить совсем, совсем иначе…
— В наших семьях переходила из поколения в поколение золотая медаль. Два века зрела в них ваша воля.
Нет, и это совсем не годится. Слишком торжественно и высокопарно.
Рука старика понемногу согревалась в руках Доротеи. Он уже слышал слова, но не понимал их значения. Может быть, спросить его о самом простом, естественном? Да, это лучше всего.
— Хотите есть? Вы, верно, проголодались. Скажите, чего вам хочется. Мы постараемся достать.
Никаких результатов. Старик смотрит в одну точку, так же тупо и бессмысленно. Челюсть его отвисла, зрачки неподвижны. Не отводя от него внимательного взгляда, Доротея подозвала нотариуса:
— Как вы думаете, господин Деларю, не вручить ли ему второй конверт с припиской? Может быть, его сознание прояснится при виде бумаги, которую он написал. А кроме того, он приказал отдать ему бумагу, если он оживет.
Деларю не возражал. Взяв конверт, Доротея показала его старику.
— Вот приписка, которую вы написали по поводу ваших сокровищ. Никто не читал ее. Посмотрите.
Она протянула ему конверт. Рука старика слегка вздрогнула и потянулась к конверту. Доротея поднесла конверт еще ближе. Рука раскрылась взять его.
— Вы понимаете, в чем дело. Распечатайте конверт. Тут сказано, где хранятся бриллианты. Это очень важно для вас: никто не узнает секрета. Сокровища…
И вдруг оборвала. Либо ей пришла в голову неожиданная мысль, либо она заметила что-то очень важное, ускользавшее раньше от ее внимания.
— Он начинает понимать, — заметил Вебстер. — Покажите ему его почерк, он вспомнит, в чем дело. Или отдайте ему конверт.
Эррингтон поддержал Вебстера:
— Да, да, отдайте. Секрет принадлежит ему, он сам распорядится сокровищем.
Но Доротея не торопилась. Она пристально разглядывала старика, потом взяла у Дарио фонарик и стала водить им возле старика, то откидываясь назад, то приближаясь к нему, как близорукая. Затем так же внимательно рассмотрела его искалеченную руку — и вдруг разразилась звонким, раскатистым хохотом. Она смеялась как безумная, прижимая руки к груди и почти падая на землю. Прическа ее рассыпалась, волосы упали на плечи, раскраснелось личико. А молодой серебристый смех был полон такого заразительного веселья, что за нею невольно расхохотались ее спутники.
Зато нотариус страшно сконфузился. Он считал, что такое жизнерадостное и шумное веселье совсем не гармонирует с мрачной значительностью всего происходящего.
— Тише, тише, — замахал он на них руками, — так нельзя, господа. Тут нет ничего смешного. Мы являемся свидетелями настолько исключительного события…
Его строгое лицо и тон рассерженного учителя еще больше рассмешили Доротею.
— О да, совсем необычайный случай, — повторяла она, давясь от хохота. — Совсем необычайный. Настоящее чудо. Ой, какая ерунда! Я больше не могу, я слишком долго сдерживалась. А мне нельзя долго оставаться серьезной. Вот так фокус, вот так история!
— Не понимаю, что вы находите смешным, — еще строже повторил нотариус. — Маркиз де Богреваль…
Веселью Доротеи не было конца. При слове «маркиз» она фыркнула и подхватила:
— Маркиз! Вот именно, маркиз Богреваль… Друг Фонтенеля… Лазарь, восставший из гроба. Да неужто вы ничего не замечаете?
— Я видел помутившееся зеркало, восстановление дыхания.
— Так… Так… А еще?
— Что «еще»?
— Во рту. Загляните ему в рот.
— Во рту, как у всех, зубы.
— Но какие?
— Гнилые, старческие.
— А еще?
— Больше ничего.
— А вставной зуб?
— Вставной зуб?
— Ну да, или свой с золотой коронкой.
— Ну и бог с ним. Что из этого?
Доротея не сразу ответила. Она дала нотариусу подумать, но Деларю ничего не понимал и снова повторил свой вопрос:
— Что из этого?
— И вы не догадываетесь! Ладно, я вам объясню. Скажите, разве при Людовике XIV или XV вставляли зубы или делали коронки? Конечно, нет. А раз так, раз этот маркиз не мог вставить зубы до смерти — значит, он пригласил сюда дантиста и заказал ему зуб. А для этого покойник должен был читать газеты и из газет узнать об этом изобретении. Значит, он прочел про вставные зубы и очень обрадовался, потому что его зубы сгнили в эпоху Короля-Солнца.
И Доротея пуще прежнего расхохоталась. Дружно расхохотались и молодые люди, только сконфуженный нотариус все еще боялся обидеть проснувшегося, все так же безучастно сидевшего на своей кровати. Деларю отвел молодежь подальше от кровати и у окна завел вполголоса беседу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
За занавеской стояла кровать, а на кровати смутно вырисовывалась человеческая фигура. Это было так неожиданно, что Доротея едва устояла на ногах. Пальцы ее невольно разжались — и занавеска выскользнула из рук. Вебстер подхватил занавеску и так порывисто бросился к лежащему, точно собирался его встряхнуть, но вовремя спохватился и опустил руки, не коснувшись кровати.
Лежавшему на кровати можно было дать лет шестьдесят, если б не страшная сухая бледная кожа, не вяжущаяся ни с каким возрастом. Нос его заострился, глаза ввалились, на голом черепе не было ни волос, ни бровей, ни ресниц. Он был так худ, что на лбу и скулах кожа едва прикрывала череп, а на левой руке не хватало одного пальца, на месте которого осталась борозда, доходящая до середины ладони. Все совпадало с письмом. Черный суконный кафтан, почти съеденный молью, зеленые шелковые брюки и жилет облегали его высохшее и миниатюрное тело.
— Умер, — сказал кто-то вполголоса.
Чтоб не осталось никаких сомнений, надо было наклониться и выслушать сердце. Но к лежавшему страшно было прикоснуться: что, если он рассыплется в прах? Да и к чему такие опыты: разве можно сомневаться в смерти мертвеца?
Деларю взял Доротею под руку, вполголоса умоляя ее:
— Оставьте. Уйдем. Это нас не касается.
Выручил Эррингтон. Он вынул карманное зеркальце и приложил его к губам лежащего. Прошла долгая, томительная минута. И вдруг зеркальце чуть помутнело.
— Жив…
Ноги нотариуса подкосились, и он сел на край постели, испуганно бормоча:
— Грех. Сатанинское дело. Уйдем.
Все переглянулись. Этот покойник жив. Но ведь он покойник. Однако мертвецы не дышат, а он вздохнул… Так что же это, в самом деле? Мысли путались, страх леденил душу.
— Смотрите, — воскликнула вдруг Доротея. — Его грудь поднимается.
— Не может быть, — возразил кто-то. — Как объяснить подобное явление?
— Не знаю… Может быть, летаргия, гипноз…
— Гипноз на двести лет! Какой абсурд!
— Не знаю. Ничего не понимаю.
— Значит?
— Значит, надо действовать.
— Как?
— Как сказано в завещании. Оставим споры. Надо выполнить приказ.
Спутники ее переглянулись.
— Что же нам делать?
— Разбудить его при помощи эликсира, как говорится в завещании.
— Вот он, — сказал Марко Дарио, разворачивая какой-то сверток.
Он вынул высокий старинный флакон с широким основанием и длинным горлышком.
— Дайте нож, — приказала Доротея. — Спасибо, Вебстер. Всуньте его между зубами, разомкните челюсти.
У постели началась суета, как у постели больного, с той разницей, что никто не отдавал себе отчета в собственных действиях. Приказ получен — надо его исполнить. Выйдет — хорошо, не выйдет — вина не наша.
Хрустальная пробка не открывалась. Доротея отбила горлышко о край скамейки. Зубы предка были так сжаты, что между ними нельзя было просунуть кончик ножа. Наконец челюсти слегка разомкнулись.
— Довольно, — сказала Доротея.
Она наклонилась к нему с флаконом эликсира в руке, приложила край флакона с губам и медленно опрокинула его. Сначала капнуло несколько капель зеленой жидкости, напоминавшей запахом шартрез, потом полилась ароматная тонкая струйка.
— Все, — сказала Доротея, вылив жидкость до последней капельки.
Она попробовала улыбнуться, но притихла, видя, что все серьезно и внимательно смотрят на спящего, и сказала:
— Подождем. Жидкость действует не сразу.
А сама думала:
«Разве можно поверить, что жидкость подействует? Разве можно разбудить мертвеца? Мы бредим наяву, нам просто показалось, будто зеркало помутнело. Сердце его умолкло, он мертв, а мертвые не воскресают».
— Три минуты, — громко отсчитывал Дарио.
Прошло еще пять минут, еще десять.
Шесть человек стояло у кровати, ожидая чуда и понимая, что это бессмысленно. Оправдывала их лишь та математическая точность, с которой исполнялись все указания маркиза.
— Пятнадцать минут, — произнес Дарио.
Прошла еще секунда — и вдруг все отшатнулись от кровати: веки мертвеца дрогнули. Шесть пар глаз впились в лежащего. Веки его снова дрогнули, и на этот раз совершенно явственно. И в то же мгновение слабо шевельнулись пальцы рук.
— О-ох, — простонал нотариус, хватаясь за сердце. — Жив он… Видите, жив.
XIII. Воскрешение Лазаря
Доротея смотрела на просыпающегося, стараясь не пропустить ни одного движения. Да и никто не шелохнулся, не отвел от него глаз. Странное зрелище их захватило, а суеверный итальянец набожно перекрестился.
— Жив, — бормотал нотариус. — Видите, открывает глаза, смотрит на нас.
Действительно, старик открыл глаза. Это был странный, мертвый взгляд, не озаренный проблеском сознания. Он избегал света и, казалось, вот-вот сомкнется навеки. Глаза были мертвы, но жизнь пробуждалась во всем теле. Казалось, ожившее сердце гонит по всему телу животворную кровь, и от этих толчков шевелятся руки и ноги.
Движения эти усиливались с каждой минутой. Вдруг ноги его соскользнули на пол, напряглись мускулы — и проснувшийся сел.
Один из молодых людей поднял фонарик, осветил его лицо. Луч света упал на стену, и все заметили портрет, о котором писал маркиз. Сходство было бесспорное: тот же огромный лоб с глубоко сидящими глазами, те же скулы и костлявый острый подбородок. Но маркиз ошибся в одном: портрет казался моложе проснувшегося.
Старик сделал движение, стараясь встать, но ноги его были слишком слабы. Он тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха. Доротея заметила доски, прибитые к стене, догадалась, что это окно, и знаком велела Дарио и Эррингтону их оторвать. Доски держались на старых ржавых гвоздях и легко поддались нажиму. Распахнулось окно, свежий ветер ворвался в комнату. Проснувшийся повернулся к окну и дышал жадно, полной грудью.
Пробуждение шло своим чередом, с долгими паузами и как бы толчками.
Шесть человек наблюдало за ним, затаив дыханье.
Вдруг Доротея топнула ногой, как бы стряхивая с себя оцепенение, нарочно отвернулась от старика и задумалась. Глаза ее потемнели от напряжения и из голубых стали синими. Они не смотрели на окружающих и как бы углубились в суть вещей, недоступную обыкновенному зрению.
Так стояла она минут пять и вдруг, решившись на что-то, сказала:
— Попробуем.
И подошла к кровати.
Доротея должна была считаться с одним бесспорным и несомненным фактом, что этот человек жив и, следовательно, с ним надо обращаться как с живым существом, могущим видеть, слышать, понимать. Как ни слабо его сознание, он не может не ощущать вокруг себя присутствия живых существ. Наконец, у каждого есть имя. Есть оно и у этого неведомого человека. Его присутствие в башне — не чудо, потому что чудес вообще не бывает. Значит, либо это маркиз де Богреваль, действительно проснувшийся после двухсотлетнего сна, либо подставное лицо, подосланное кем-то одурачить наследников. Европейская наука не знает тайны временной смерти и воскрешения, но знания индийских факиров в этой области выше нашей науки. Все это вихрем мелькало в голове Доротеи.
— Попробуем, — повторила она, села рядом с проснувшимся и взяла его за руку. Рука была холодна и чуть влажна.
— Мы пришли, — сказала она медленно и внятно, — мы пришли по вашему приказанию. Мы те, кого золотая медаль…
Ах, как трудно найти подходящие слова. Они кажутся такими нелепыми, нескладными. Надо заговорить совсем, совсем иначе…
— В наших семьях переходила из поколения в поколение золотая медаль. Два века зрела в них ваша воля.
Нет, и это совсем не годится. Слишком торжественно и высокопарно.
Рука старика понемногу согревалась в руках Доротеи. Он уже слышал слова, но не понимал их значения. Может быть, спросить его о самом простом, естественном? Да, это лучше всего.
— Хотите есть? Вы, верно, проголодались. Скажите, чего вам хочется. Мы постараемся достать.
Никаких результатов. Старик смотрит в одну точку, так же тупо и бессмысленно. Челюсть его отвисла, зрачки неподвижны. Не отводя от него внимательного взгляда, Доротея подозвала нотариуса:
— Как вы думаете, господин Деларю, не вручить ли ему второй конверт с припиской? Может быть, его сознание прояснится при виде бумаги, которую он написал. А кроме того, он приказал отдать ему бумагу, если он оживет.
Деларю не возражал. Взяв конверт, Доротея показала его старику.
— Вот приписка, которую вы написали по поводу ваших сокровищ. Никто не читал ее. Посмотрите.
Она протянула ему конверт. Рука старика слегка вздрогнула и потянулась к конверту. Доротея поднесла конверт еще ближе. Рука раскрылась взять его.
— Вы понимаете, в чем дело. Распечатайте конверт. Тут сказано, где хранятся бриллианты. Это очень важно для вас: никто не узнает секрета. Сокровища…
И вдруг оборвала. Либо ей пришла в голову неожиданная мысль, либо она заметила что-то очень важное, ускользавшее раньше от ее внимания.
— Он начинает понимать, — заметил Вебстер. — Покажите ему его почерк, он вспомнит, в чем дело. Или отдайте ему конверт.
Эррингтон поддержал Вебстера:
— Да, да, отдайте. Секрет принадлежит ему, он сам распорядится сокровищем.
Но Доротея не торопилась. Она пристально разглядывала старика, потом взяла у Дарио фонарик и стала водить им возле старика, то откидываясь назад, то приближаясь к нему, как близорукая. Затем так же внимательно рассмотрела его искалеченную руку — и вдруг разразилась звонким, раскатистым хохотом. Она смеялась как безумная, прижимая руки к груди и почти падая на землю. Прическа ее рассыпалась, волосы упали на плечи, раскраснелось личико. А молодой серебристый смех был полон такого заразительного веселья, что за нею невольно расхохотались ее спутники.
Зато нотариус страшно сконфузился. Он считал, что такое жизнерадостное и шумное веселье совсем не гармонирует с мрачной значительностью всего происходящего.
— Тише, тише, — замахал он на них руками, — так нельзя, господа. Тут нет ничего смешного. Мы являемся свидетелями настолько исключительного события…
Его строгое лицо и тон рассерженного учителя еще больше рассмешили Доротею.
— О да, совсем необычайный случай, — повторяла она, давясь от хохота. — Совсем необычайный. Настоящее чудо. Ой, какая ерунда! Я больше не могу, я слишком долго сдерживалась. А мне нельзя долго оставаться серьезной. Вот так фокус, вот так история!
— Не понимаю, что вы находите смешным, — еще строже повторил нотариус. — Маркиз де Богреваль…
Веселью Доротеи не было конца. При слове «маркиз» она фыркнула и подхватила:
— Маркиз! Вот именно, маркиз Богреваль… Друг Фонтенеля… Лазарь, восставший из гроба. Да неужто вы ничего не замечаете?
— Я видел помутившееся зеркало, восстановление дыхания.
— Так… Так… А еще?
— Что «еще»?
— Во рту. Загляните ему в рот.
— Во рту, как у всех, зубы.
— Но какие?
— Гнилые, старческие.
— А еще?
— Больше ничего.
— А вставной зуб?
— Вставной зуб?
— Ну да, или свой с золотой коронкой.
— Ну и бог с ним. Что из этого?
Доротея не сразу ответила. Она дала нотариусу подумать, но Деларю ничего не понимал и снова повторил свой вопрос:
— Что из этого?
— И вы не догадываетесь! Ладно, я вам объясню. Скажите, разве при Людовике XIV или XV вставляли зубы или делали коронки? Конечно, нет. А раз так, раз этот маркиз не мог вставить зубы до смерти — значит, он пригласил сюда дантиста и заказал ему зуб. А для этого покойник должен был читать газеты и из газет узнать об этом изобретении. Значит, он прочел про вставные зубы и очень обрадовался, потому что его зубы сгнили в эпоху Короля-Солнца.
И Доротея пуще прежнего расхохоталась. Дружно расхохотались и молодые люди, только сконфуженный нотариус все еще боялся обидеть проснувшегося, все так же безучастно сидевшего на своей кровати. Деларю отвел молодежь подальше от кровати и у окна завел вполголоса беседу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25