Йонкеру не хотелось уходить, но тут его взгляд упал на меня, и он загорелся новой идеей:
— Хорошо. Ну а мы, Тобин, тем временем постараемся узнать друг друга получше. Пойдемте-ка.
Мы все вышли из комнаты, за исключением доктора Камерона, который остался стоять у дверцы шкафа, мягко беседуя с сидящей на полу девушкой. Йонкер, Фредерике, двое полицейских и я пошли к главной лестнице и спустились на первый этаж, где Фредерике сказал:
— Я вам нужен?
— В ближайшее время не нужны. — Было очевидно, что Йонкеру Фредерике нравился не больше, чем он сам нравился Фредериксу, но Йонкер пока не решил, слабый Фредерике противник или нет. — Где вас искать на тот случай, если понадобитесь?
— В столовой.
Йонкера это не очень-то устраивало. Ему не хотелось, чтобы Фредерике общался с подозреваемыми, я это видел по его глазам и по тому, как он дернул головой. Но он не мог придумать никакого законного возражения, поэтому только неуклюже пожал плечами и сказал мне:
— Идемте, Тобин.
Он привел меня в кабинет доктора Камерона, за дверью которого ждали двое полицейских в форме. Мы с Йонкером вошли в кабинет, и он указал мне на стул напротив письменного стола:
— Сядьте здесь.
Я так и сделал, а он занял место за столом. Опершись локтями о журнал регистрации, он наклонился вперед и произнес:
— Расскажите мне обо всем.
Я поведал ему уже известную историю, и он выслушал ее, не перебивая. Он был не слишком умен, но и дураком он тоже не был, и я знал, что он проверяет в уме каждую деталь моего рассказа, выискивая слабые места, несоответствия и намеки на ложь.
Мне не хотелось лгать. Моя выучка, прошлое и склонности характера — все восставало против этого. К тому же я слишком долго служил в полиции, чтобы чувствовать себя уютно, выступая против полицейского. Поэтому мне все время приходилось напоминать себе, что это за человек и каков будет результат, если я расскажу ему правду.
Когда я закончил, он посидел несколько секунд, молча меня изучая, а потом произнес:
— Все это я проверю, как вы понимаете.
— Разумеется.
— Расскажете мне сами, за что вас выгнали, или предпочитаете, чтобы я получил информацию из Нью-Йорка?
— Предпочитаю последнее.
Он скупо улыбнулся, словно оба мы были падшими ангелами, и сказал:
— Тяжелый случай, да? Перевернул всю вашу жизнь?
— Да.
— Думали, это вам поможет? — Он кивнул головой на стену, подразумевая не просто комнату, в которой мы находились, а все здание. — Запретесь здесь с кучей чокнутых и это снова поставит вас на ноги?
— Они не чокнутые.
— Слушайте больше вашего доктора Камерона. Они с приветом, это уж точно. — Он кивнул, словно соглашаясь сам с собой. — А что у вас с рукой?
— Я упал с лестницы в первый же день, как приехал в “Мидуэй”.
— Упали или вас столкнули?
— Упал. Насколько мне известно, я был один.
— Знаете, мы тут имеем дело с убийством, — заявил он. — Доски на площадке пожарной лестницы были подпилены.
— Я предполагал, что может обнаружиться что-нибудь в этом роде.
— Здесь произошло много несчастных случаев. Двое ненормальных сейчас лежат в больнице.
— Знаю. Одна из них разбилась только вчера.
— Разбила голову. — Он захихикал. — Думаете, это причинит ей какие-то неудобства? Удар по голове. — Он откинулся в кресле и спросил:
— Тобин, вы ведь были полицейским в большом городе. Как это может быть, что вы ничего не соображаете?
Я не понял, что он имеет в виду, и это парализовало меня. Я был уязвим сразу с нескольких сторон, и просто не знал, какой ответ безопасен, поэтому все, что я мог сделать, — это посмотреть на него удивленными глазами и сказать:
— Не соображаю? Я? Не понимаю, что вы имеете в виду.
— Я имею в виду то, что здесь произошло. Все эти несчастные случаи. Один из них произошел с вами. Вы, бывший полицейский, работавший в Нью-Йорке, — вы должны быть сообразительным, гораздо сообразительнее нас, деревенских полицейских, но вам, Тобин, даже не пришло в голову, что эти несчастные случаи, возможно, вовсе и не случайны. Так ведь, Тобин?
— С тех пор как я сюда приехал, было всего два таких случая. Я и эта девушка, Прендергаст. Если бы я присутствовал при всех этих случаях, то, может быть, я бы и призадумался. Вероятно, да. Но меня тут не было. К тому же, как можно было подстроить то, что произошло со мной? Я упал с лестницы, когда рядом никого не было. Все ступеньки целы, ничего подобного сегодняшнему случаю не было. С чего я могу предполагать, что это было кем-то подстроено?
Он нахмурился:
— В вас есть что-то подозрительное, Тобин. Я все о вас выясню, можете быть уверены.
— Не сомневаюсь.
До этого он сидел, откинувшись на спинку стула, а теперь наклонился вперед, поставил локти на стол и уставился на меня с хмурым видом, видимо думая о чем-то своем. Это продолжалось минуты две, его лицо сморщилось, как от боли, словно то, о чем он размышлял, было трудным и запутанным. Я не сразу смог понять, в чем дело.
Потом до меня дошло. Он больше не хотел давить на меня своим авторитетом, теперь ему нужна была моя помощь. Он собирался перейти от ситуации “разговор копа со свидетелем” к “дружескому разговору двух копов”, но он не мог взять в толк, как это сделать.
Может, я и не стал бы помогать ему, но я предпочитаю мирную жизнь бессмысленным победам, поэтому, поняв, в чем его затруднение, сказал:
— Капитан Йонкер, у меня здесь нет никакого официального статуса, и мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто я сую свой нос в ваши дела, но если вы пожелаете, чтобы я что-нибудь для вас сделал, если я могу быть вам полезен, то буду рад помочь, чем смогу.
На мгновение в его взгляде промелькнуло облегчение, но он поспешил замаскировать его рассудительным замечанием:
— Вообще-то говоря, вы могли бы помочь. Сколько времени вы здесь?
— Два дня, с понедельника.
— Тогда у вас была возможность познакомиться с некоторыми из этих людей. Я здесь в невыгодном положении, так как я не психиатр, не знаю даже азов обращения с чокнутыми и, говоря по правде, не доверяю ни одному из этих так называемых врачей. По-моему, они оба попытались бы покрыть виновного, если бы смогли. Все эти психиатрические штучки. Это то, что мы постоянно получаем от социальных работников. Им плевать на закон: все, что их волнует, — это то, что какой-нибудь бродяга “поставлен в невыгодное положение”. Если какой-то бродяга схватил вас за горло в темной аллее, то кто из вас двоих поставлен в невыгодное положение? Вы понимаете, о чем я говорю, Тобин, у вас в Нью-Йорке творится то же самое, только в сто раз хуже.
— Я понимаю, о чем вы говорите, — подтвердил я. Но я понимал и то, что проблемы, о которых он говорит, в тысячу раз сложнее того, в чем способен разобраться он или его воображаемый оппонент из числа работников социальной сферы. Я понимал, что они похожи на слепых, которые пытаются описать слона: каждый описывает ту часть, которую он потрогал, пребывая в абсолютной уверенности, что описание другого — полная чушь. Я знал также и то, что я сам — еще один слепой со своим собственным представлением о слоне, и не более того. Но я сообразил, что капитан Йонкер предпочитает монолог дискуссии, поэтому просто подтвердил, что понимаю, о чем он говорит, и этим ограничился.
— По-моему, — продолжал он, — преступником является кто-то из этих пирожков с начинкой. Вроде тех двоих, которые пытались убить друг друга в столовой. Здесь все время происходят такие вещи?
— Это первый случай. Думаю, убийство всем подействовало на нервы.
— Если они начали убивать друг друга, кто знает, чего от них ждать дальше?
— Вообще-то те парни совсем не пытались причинить друг другу вред. Они просто мерились силой. Все повреждения им нанесли ваши люди.
Он немного ощетинился, и наша беседа утратила оттенок “дружеского разговора двух копов” и качнулась в сторону “разговора копа со свидетелем”.
— Вы заявляете это чертовски уверенно.
— А я и на самом деле уверен в этом. Я сидел за соседним столом.
— Даже если бы я сидел верхом на одном из этих парней, я не мог бы поклясться, кто и что кому сделал. Мне бы не хотелось идти в суд и приносить присягу по этому делу — в этом я совершенно уверен.
— Едва ли этот случай когда-либо будет рассматриваться в суде. А вы как считаете?
Йонкер посмотрел на меня. Он и в самом деле не был во мне уверен, а то, в чем он не был уверен, ему не нравилось изначально, но пока он не выяснил наверняка, был ли я союзником или врагом, свою неприязнь он держал при себе.
— Нет, не думаю, — сказал он наконец. — Мы заберем этих двоих в участок, чтобы немного охладить их пыл. Полагаю, к завтрашнему дню у них будет только одно желание: выбраться оттуда.
— Вероятно, вы правы, — ответил я. Дверь за моей спиной открылась.
Я обернулся — там стоял рыжий полицейский, который так нервничал, охраняя дверь столовой. Он позвал хриплым шепотом:
— Капитан? Можно вас на минутку? Йонкер хмуро посмотрел на него:
— Это так важно?
— Да, сэр.
Полицейский был встревожен.
Йонкер раздраженно вздохнул и с усилием поднялся на ноги.
— Подождите минуту, Тобин, — сказал он мне, промаршировал через комнату и вышел, плотно закрыв за собой дверь.
Пользуясь паузой, я поспешно перебирал в уме все аргументы, которые мог привести в свою защиту. Похоже, он принял мою историю за чистую монету, но полностью за это я бы не поручился. Если я смогу сдержаться и вести себя достаточно тихо, у меня есть хороший шанс заставить Йонкера думать, что я в его команде, а это при данных обстоятельствах наиболее безопасно. Заговорив об О'Харе и Мерривейле, я сделал не правильный ход, но я надеялся, что смог его компенсировать, и возвращаться к этому я больше не буду.
О чем Йонкер будет со мной говорить дальше? Судя по тому, в каком направлении он вел разговор, он хочет услышать мои предположения относительно того, кто может быть убийцей. Я решил, что не буду упоминать свой список подозреваемых, в основном потому, что тогда обнаружилось бы, что я знал о подстроенных несчастных случаях, которые произошли до убийства, но еще и потому, что Йонкер мне очень не нравился, и у меня не было никакого желания делать за него его работу.
И все-таки что я скажу ему, когда он попросит меня коротко изложить мои наблюдения над некоторыми постояльцами “Мидуэя”, — а он наверняка попросит об этом, когда вернется? Наверное, отредактированную версию правды, оставляя в стороне то, что могло бы ему напомнить о социальных работниках, и то, что настроило бы его против кого-либо из постояльцев, которых я считал невиновными.
Об этом я и думал, составляя ответы на вопросы, которые, как я полагал, он должен был задать по возвращении, когда дверь открылась и вошел Йонкер с сияющей улыбкой на губах.
— Ну, — объявил он, — вот так-то оно лучше. Я обернулся и посмотрел на него:
— Что случилось?
— Что случилось? У нас есть признание — вот что случилось! — Йонкер потер от удовольствия руки. — Они даются мне не слишком легко. Но так-то оно и лучше.
Глава 19
Я стоял у двери в коридор. За мной была Дебби Латтимор, а дальше — дверь в кабинет доктора Камерона. Я смотрел направо: там Йонкер и его помощники с большой осторожностью и огромной гордостью вели сознавшегося убийцу к выходу.
Это был Уолтер Стоддард. Он был в наручниках, с каждой стороны — по полицейскому в форме, которые вцепились в него и держали за руки повыше локтей. Стоддард шел с опущенной головой и потупленными глазами, как будто направлялся на электрический стул, а не в местную тюрьму.
Стоддард? Почему же я не верил, что все так просто? Из-за своей инстинктивной неприязни к Йонкеру или же были какие-то реальные причины считать, что Стоддард возводит на себя поклеп? У людей, которые вели его, был довольный вид. Очевидно, они поздравляли себя с удачей. Они окружили его таким тесным кольцом, что было трудно разглядеть его лицо и понять, что у него на уме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27