– А в тридцатых, как вы, без сомнения, тоже знаете, – продолжал Барли поспокойнее, – он основал Клуб русской книги. Правда, Клуб просуществовал недолго, но попытка все-таки была. А во время войны, когда ему удавалось раздобыть бумагу, он публиковал просоветскую пропаганду, в основном возвеличивавшую Сталина.
– А после войны что он делал? Помогал в свободное время строить Берлинскую стену?
– Он питал большие надежды, а потом разочаровался, – ответил Барли после некоторого размышления. В нем снова верх взяла созерцательность. – Он простил бы русским почти все, но не террор, не лагеря, не переселения. Это разбило ему сердце.
– А его сердце разбилось бы, если бы для тех же целей они избрали методы помягче?
– Не думаю. Скорее, он умер бы счастливым.
Шеритон вытер ладони носовым платком и, держа кофейную чашечку обеими руками, точно раскормленный Оливер Твист, второй раз прошествовал к буфету, отвинтил крышку термоса с кофе, скорбно заглянул в него и только тогда налил себе еще.
– Желуди, – пожаловался он. – Собирают желуди, прессуют их и перерабатывают в кофе. Вот они чем занимаются. – Он со вздохом опустился в свободное кресло рядом с Бобом. – Мистер Браун, вы разрешите мне осветить вам ситуацию поподробнее? В жизни больше не осталось места для того, чтобы брать на веру каждого смиренного члена дружного рода человеческого, согласны? А потому на каждого, кто собой хоть что-то представляет, имеется личное дело. Вот что содержит ваше. Ваш отец сочувствовал коммунистам, хотя со временем утратил иллюзии. В течение восьми лет после его кончины вы побывали в Советском Союзе целых шесть раз. Вы продали русским ровно четыре книги, самые паршивые в вашем списке, и издали ровно три их книги. Два ужасающих современных романа, которые абсолютно не нашли сбыта, и дерьмо об иглоукалывании – продано восемнадцать экземпляров в бумажной обложке. Вы на краю банкротства, однако, по нашим подсчетам, поездки эти обошлись вам в двенадцать тысяч фунтов при доходе в тысячу девятьсот фунтов. Вы в разводе, живете, ничем себя не связывая, и храните традиции английских аристократических школ. Вы пьете так, словно задумали в одиночку оросить пустыню, и выбираете приятелей-джазистов, рядом с которыми Бенедикт Арнольд покажется Шерли Темпл. Из Вашингтона вы выглядите сорвавшимся с узды. Здесь вы выглядите очень симпатично, но как я сумею втолковать это следующей подкомиссии конгресса, богомольным тупицам, которые заберут себе в голову поставить крест на материалах Гёте, потому что они ведут подкоп под Крепость-Америку?
– Но каким образом? – спросил Барли.
По-моему, его невозмутимость поразила нас всех. А Шеритона в первую очередь. До этого момента он поглядывал на Барли через плечо и объяснял свою дилемму с несколько жалобным видом. Но теперь выпрямился и посмотрел на Барли с ироничным прямодушием:
– Простите, мистер Браун?
– Почему материалы Гёте так их пугают? Если русские не способны стрелять точно, Крепость-Америка должна прыгать от восторга.
– Прыгаем, мистер Браун, прыгаем. Мы ликуем. И пусть вся американская военная мощь строится на уверенности, что советские компьютеры не ошибаются. И пусть оценка советской точности в этой игре – все. Ведь точность обеспечивает вам возможность захватить вашего врага врасплох, пока он играет в гольф, парализовать его МБР и не позволить ему ответить тем же. А без точности лучше не соваться, потому что тогда ваш враг в ответ развернется и слизнет двадцать ваших самых любимых городов. И пусть миллиарды и миллиарды долларов американских налогоплательщиков и целые свалки политического красноречия щедро расходовались под залог любимейшего кошмара, слагающегося из первого советского удара и уязвимости некоторых участков американской обороны. И пусть даже теперь идея советского превосходства в области МБР является главным доводом в пользу «звездных войн» и главной стратегической игрой на вашингтонских приемах с коктейлями… – К моему удивлению, Шеритон вдруг изменил голос и заговорил с интонациями обитателей захолустного Юга. – Пора нам разнести этих сукиных детей, пока они не разнесли нас, мистер Браун. На этой занюханной планете просто нет места для двух сверхдержав. А какая из них больше по нраву вам, мистер Браун, если уж придется выбирать?
Он выждал, и его складчатое лицо вновь принялось скорбеть о бесчисленных несправедливостях жизни.
– А ведь я верю в Гёте, – продолжал он испуганным голосом. – Официально известно, что я принял Гёте на веру, едва он вылез из своей норы. Оптом и в розницу. Гёте, голову даю на отсечение, тот источник, которого требует время. А знаете, что для меня из этого следует? Для меня из этого следует, что я должен верить и в мистера Брауна, который почтил нас своим присутствием, и что мистер Браун должен быть со мной очень-очень откровенен, иначе от меня останется хладный труп. – Он благоговейно прижал лапу к левой стороне груди. – Я верую в мистера Брауна, я верую в Гёте, я верую в материалы. И вот-вот в штаны наложу от страха.
Некоторые люди меняют решения, думал я. Некоторые люди меняют мнения. Но объявить, что он узрел свет по дороге в Дамаск, – для этого требуется Рассел Шеритон. Нед уставился на него чуть ли не ошеломленно. Клайв предпочел продолжить созерцание футляров с киями. А Шеритон горестно взирал на свой кофе, размышляя о своем злополучном жребии. Один его молодой человек, упершись в ладонь подбородком, изучал носок своей туфли, другой устремил взгляд в окно на океан, словно истина могла покоиться там.
Но никто не смотрел на Барли, ни у кого как будто не хватало духа. Он сидел неподвижно и выглядел беззащитно молодым. Мы сказали ему очень мало и, конечно, ни словом не обмолвились о том, что материалы Дрозда понудили фракции военно-промышленного комплекса вцепиться друг другу в глотки и вызывали рев возмущения в кое-каких самых смрадных кулуарах Вашингтона.
В первый раз подал голос старик Палфри. И сразу же у меня возникло ощущение, что я играю на подмостках театра абсурда. Казалось, реальный мир ускользает у нас из-под ног.
– Хаггарти спрашивает вас вот о чем, – сказал я. – Согласитесь ли вы подвергнуться допросу по доброй воле, чтобы американцы раз и навсегда составили мнение об источнике и всем прочем? Вы можете отказаться. Выбор принадлежит вам. Верно. Клайв?
Клайв не испытывал особого прилива нежности ко мне, но все-таки с неохотой подтвердил мои слова, прежде чем снова унестись к далекому горизонту.
Лица в кольце вокруг Барли повернулись к нему, как подсолнухи к солнцу.
– Так как же? – спросил я его.
Некоторое время он молчал. Потянулся. Провел по губам тыльной стороной ладони со смущенно-неловким видом. Пожал плечами. Посмотрел на Неда, но не сумел найти его глаз и вновь растерянно посмотрел на меня. О чем он думал, если думал? О том, что «нет» навсегда отторгнет его от Гёте? От Кати? Осознавал ли он это? По сей день я не знаю. Он усмехнулся, видимо, от смущения.
– А как вы считаете, Гарри? Сказав «а»… Как считает мой толмач?
– В данном случае вопрос заключается в том, как считает мой клиент, – напыщенно ответил я, улыбаясь ему в ответ.
– Но мы так ничего и не узнаем, если не попробуем, верно?
– Пожалуй, не узнаем, – согласился я.
Но слов «я согласен» он так и не произнес.
* * *
– Видите ли, Гарри, в Йельском университете полным-полно тайных обществ, – объяснял мне Боб. – Если вы слышали о «Черепе со скрещенными костями» или о «Свитке и ключе», то лишь чуть-чуть царапнули верхушку айсберга. И эти общества делают ставку на коллективную взаимовыручку. Гарвард же… ну, Гарвард – совсем наоборот: делает ставку на индивидуальный талант. Так что Управление, забрасывая сети в эти воды, набирает в Йеле рекрутов для коллективной работы, а блистательных одиночек выуживает в Гарварде. Конечно, я не утверждаю, что всякий, кто окончил Гарвард, уже примадонна, а каждый йелец служит делу со слепым послушанием. Но в целом традиция такова. Вы кончали Йель, мистер Куинн?
– Вест-Пойнт, – ответил мистер Куинн.
Был вечер, и на остров только что прилетела первая делегация. Мы сидели в той же самой комнате с тем же бордовым полом под той же лампой, прежде озарявшей бильярдный стол, и ждали Барли. Куинн сидел в центре, а Тодд и Ларри слева и справа от него. Тодд и Ларри были людьми Куинна – миловидные, со спортивными фигурами и, на взгляд человека моего возраста, до нелепости юные.
(«Куинн с самого верху, – предупредил нас Шеритон. – Куинн беседует с министерством обороны, Куинн беседует с корпорациями, Куинн беседует с господом богом».
«А его наниматели кто?» – спросил Нед.
Шеритона этот вопрос привел в словно бы искреннее недоумение. Он снисходительно улыбнулся, будто прощая иностранцу светский промах.
«Ну-у, Нед, я бы сказал, что все мы».)
Рост Куинна равнялся шести футам одному дюйму. Он был широкоплеч и большеух. Костюм сидел на нем, как броня. Ни орденов, ни медалей. Ни погон, ни других знаков различия. О его военном чине говорили упрямый подбородок, и затененные пустые глаза, и улыбка, рожденная болезненным комплексом неполноценности в присутствии штатских.
Первым вошел Нед, Барли за ним. Никто не встал. Шеритон, сознательно избравший смиренную позицию в середине американского ряда, кротко представил друг другу тех, кого требовалось.
(«Куинн предпочитает, чтобы они были попроще, – заранее предостерег он нас. – Скажите вашему, чтобы он не слишком умничал». И теперь Шеритон следовал собственному совету.)
Естественно, опрос начал Ларри, потому что его амплуа было дружелюбие. Тодд был замкнут в себе, как девственник, но Ларри носил массивнейшее обручальное кольцо, яркий галстук и смеялся за них обоих.
– Мистер Браун, сэр, мы обязаны выступать здесь с позиции ваших хулителей, – объяснил он с глубокой неискренностью. – В нашем деле информация делится на непроверенную и проверенную. И нам хотелось бы проверить вашу информацию. Это наша работа, и нам за нее платят. Прошу вас, оттенок подозрительности на свой счет не принимайте, мистер Браун. Анализ – особая наука. И мы должны подчиняться ее законам.
– Мы обязаны предполагать, что все это организованная подтасовка, – вызывающе выпалил Тодд. – Что вы дымите.
Общие улыбки, и Ларри со смехом объяснил, что мистеру Брауну вовсе не предлагают закурить – на профессиональном жаргоне «дымить» означает сознательно обманывать.
– Мистер Браун, сэр, с вашего позволения, кто предложил в тот день поехать в Переделкино после книжной ярмарки? – спросил Ларри.
– По-видимому, я.
– Вы в этом уверены, сэр?
– Когда мы решили туда отправиться, то все были немножко пьяны, но я почти уверен, что идея была моя.
– Вы пьете довольно много, мистер Браун, так? – спросил Ларри.
Лапиши Куинна сомкнулись на карандаше, точно пытаясь его задушить.
– Порядочно.
– Алкоголь, сэр, порождает у вас забывчивость?
– Иногда.
– А иногда нет. В конце-то концов, мы располагаем точным воспроизведением длинного разговора между вами и Гёте, когда вы оба находились в состоянии полного опьянения. До того дня вам когда-нибудь приходилось бывать в Переделкине, сэр?
– Да.
– Часто?
– Два-три раза. Может быть, четыре.
– Вы посещали друзей, сэр?
– Да.
– Советских друзей?
– Естественно.
Ларри сделал долгую паузу, словно «советские друзья» уже были признанием.
– Вы не откажете в любезности назвать их, сэр? Поименно?
Барли назвал своих друзей. Писатель. Поэтесса. Литературный бюрократ. Ларри записывал, для пущего эффекта еле водя карандашом. И улыбался. А глаза Куинна продолжали по двум застывшим линиям сверлить Барли через стол из своих затененных провалов.
– В день вашей поездки туда, мистер Браун, – продолжил Ларри, – в этот День Номер Один, как можно его назвать, вам не пришло в голову постучать к кому-нибудь из ваших старых знакомых, узнать, не тут ли они, поздороваться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63